Читать книгу Дом. Повесть - Валерий Николаевич Казаков - Страница 4

Алешка в то лето сбирать так и не собрался, но в середине лета случилась ещё одна беда – потерялась младшая дочь Фроси, Катя. Днём Фрося пошла на речку полоскать бельё, Катя как обычно увязалась за ней. Пока мать полоскала, девочка играла на берегу круглыми блестящими камешками, обточными речной водой. Ей исполнилось тогда два годика, но для своего возраста она была девочкой смышленой.

Когда мать уже дополаскивала белье, девочка стала капризничать и проситься домой. Сказала, что хочет пить. Мать, не задумываясь, отпустила её, тем более что до дома от реки было рукой подать. Через какое-то время Фрося увидела красное платьице Кати на берегу, там девочка остановилась на самом высоком месте и что-то крикнула матери. Фрося не расслышала. Она не знала, что видит дочку в последний раз. «Сейчас иду», – проговорила Фрося себе под нос, а потом ещё долго отжимала бельё, раздумывая о том, как она устала за последние дни, как дети её измотали…

Когда Фрося вернулась с реки, Кати дома не оказалось. Она не пришла ни через десять минут, ни через час. Фрося забеспокоилась, стала искать девочку в саду, потом в огороде… Но Кати нигде не било. Пришлось спрашивать о дочери соседей. Соседи недоуменно пожимали плечами, отвечали, что никакой девочки на улице не видели, не встречали.

Вечером Катю стали искать всем селом. Сначала ходили по деревне, заглядывая в заброшенные дворы и старые колодцы, потом отправились в лес. Кричали, аукали, размахивали керосиновыми фонарями «летучая мышь». К утру решили, что девочку, должно быть, утащил волк, но всё-таки поиски надо продолжать. Может быть, она ещё жива. Может быть, она ещё найдется.

Потом прошел слух, что кто-то видел маленькую девочку на полевой дороге недалеко от деревни, возле старой ветреной мельницы. До этого случился летний дождь и на песчаной дороге ясно были видны одинокие детские следы босых ног. В одном месте, возле оврага, девочка перешла дорогу несколько раз, как будто что-то искала. Потом стали говорить, что незнакомый мужик видел маленькую девочку в красном платьице у Дарьиного лога. Он несколько раз окликнул её, но она не отозвалась, после попробовал найти её в кустах возле лога, но девочка как сквозь землю провалилась.

Все эти дни в доме у Фроси была напряженная тишина. Дети, за несколько дней ставшие взрослыми, старались не шуметь, говорили шепотом и надеялись увидеть Катю живой. Люди продолжали искать потерявшуюся девочку, но без успеха. Мать до полночи усердно молилась перед ликами святых в красном углу, каялась в чем-то перед Богом, просила у Него прощения. В доме пахло горелым воском и ладаном, а за окнами дома гудел северный ветер, как будто на улице был февраль. И никто не мог представить, как, должно быть, страшно сейчас Катеньке одной в тёмном и влажно лесу, как она плачет, сидя где-нибудь под огромной елью с колючей хвоей. Как ей холодно, как одиноко, и как она хочет к ним на теплые полати…

Нашли Катю на третий день к вечеру недалеко от села, около большой, упавшей от старости ели, которую Катя, видимо, решила перелезть, но зацепилась платьем за короткий сук и упала вниз головой прямо в небольшую лужицу за мертвым деревом. Ручки у девочки были исцарапаны в кровь, тело сильно искусано комарами, а платье осталось чистым. Видимо даже в лесу девочка старалась его беречь, чтобы не расстраивать маму…

До деревни девочку нёс на руках дед Абросим. Он был большой седой и суровый, его лицо напоминало лик святого с одной из икон в доме Фроси. Маленькая девочка на его худых узловатых руках лежала, как большая и красивая кукла, на которую с болью в глазах смотрели сгорбленные местные старухи, прикрывая коричневыми ладонями беззубые рты. Никто из примкнувших к стихийной процессии женщин ничего не говорил, все держались из последних сил, чтобы не заплакать, и над всеми с резкими криками кружила огромная стая ворон.

Когда шествие приблизилось к дому Фроси – она мигом выскочила навстречу скорбной процессии, завыла, запричитала, воздела руки к небу. Но никто почему-то не пожелал её успокоить, не приблизился, не посочувствовал. Люди стояли отдельным темным островком и смотрели на горе скорбными глазами. Они всё понимали по-своему, как будто знали, как Фрося встретила своих детей после возвращения из приюта.

Потом Катя лежала на лавке в большой комнате, в деревянном гробу из осины и с ней приходили проститься незнакомые люди, как с настоящим взрослым человеком. Как будто она выросла после смерти, стала такой же, как они. Лица у людей были вытянутые и строгие, скованные тайной скорбью, только их желтоватые подбородки упрямо и остро выдавались вперед.

В большой комнате на этот раз сильно пахло ладаном. Какая-то старушка, утопая в сизом тумане от горящих свечей, тихим голосом читала толстую книгу в кожаном переплете. Её губы мерно шелестели в шепоте, а шершавые пальцы при этом теребили конец очередного листа, и от этого углы всех без исключения страниц в старой книге были темноватые и неровные, как бы немного поеденные мышами. Когда читающую старушку о чем-нибудь спрашивали, она делала испуганное лицо и что-то быстро отвечала, но что она говорила, никто не мог разобрать, потому что шепелявый и свистящий звук её голоса был похож на шелест осенней листвы.

Из детей по-настоящему смерть Кати переживал только Алешка. Он затосковал. Несколько раз подходил к бедной Кате, брал её за руку, вернее дотрагивался до холодной Катиной руки, и тихо-тихо повторял: «Ты, Катя, была самая любимая сестра у меня. Прости… Тебя никто не любил, а я любил. Честное словно». Если бы Алешка умел плакать, он бы заплакал, но у него не получалось, и от этого ему было ещё больнее.

Похоронили Катю на следующий день. Дед Абросим на телеге отвез маленький гроб до кладбища, там на двух ручниках с бабкой Абросихой они спустили гроб в могилку и засыпали землей. Кроме них на кладбище была ещё Фрося и несколько набожных старушек в темных одеяниях. В зеленоватом утреннем небе над кладбищем кружила стая грачей, они то и дело пролетали над головами людей, над темно-зелёным бугром кладбища, над холмиком свежей земли. А в это время откуда-то из-за реки раскаленным медным шаром поднималось огромное оранжевое солнце. Жизнь продолжалась, не смотря ни на что.

Вечером того же дня Алешка пошел сбирать. Он сказал, что домой до зимы не придет, пока не нужно будет идти в школу. Фрося сначала на него обиделась, сказала, что это нехорошо, не по-человечески, но потом махнула на его прихоти рукой. Пусть идет, может и правда прокормится у чужих людей.

Но выйдя за село, Алешка неожиданно решил, что чем «ручки дергать», лучше он попробует пожить на старой Бушковской пасеке. Там давно уже никто пчел не держит, а дом стоит себе, ещё совсем хороший с виду. Алешка этот дом немного подремонтирует, потом сделает себе лук и стрелы, а после займется охотой и сбором ягоды – вот и проживет. Может быть, у него даже так хорошо всё наладится, так дело пойдет, что вся семья к нему на жительство переедет. А что? Если разобраться, он уже человек самостоятельный, смелый, сообразительный. Недавно Гришке Устинову по шее надавал, хотя Гришка на два года старше его. Это оттого, что Алешка злой, а злой он потому, что всё время есть хочет. И материться он умеет, как большой мужик, и писает на угол дома, как настоящий хозяин, и пукает громко… Да если разобраться, он бы и женился, пожалуй. Вдвоем-то в лесу сподручнее, веселее.

Когда Алешка из дома уходил, мать дала ему холщёвую котомку, новые лапти, пару онучей и черствый каравай ржаного хлеба. Перед уходом Алешка обнял сестёр, похлопал их по хрупким спинам и сказал: «Живите… Мать вас не обидит». Они расплакались. Видимо решили, что Алешку они сейчас тоже больше не увидят, как не видят Катю. И калитка после его ухода долго скрипела. Это не к добру…

А через несколько дней к Фросе неожиданно приехал старший сын мужа от первого брака, Анатолий. Он учился в лесном техникуме, был высок и статен как молодой офицер, но на Фросю большого впечатления не произвел. Ей было не до этого. Молодой человек выпил с Фросей чаю, поговорил о том – о сем, а потом, от стеснения опустив глаза, попросил у Фроси лисий полушубок отца, который сейчас всё равно никому в их семье не нужен, потому что всем велик. Фрося от досады аж покраснела вся, немного помолчала для приличия, а потом решительно ответила:

– Полушубок я тебе не отдам. Ты уж не взыщи.

– Как? – удивился молодой человек. – Он же вам всем не по росту. Не по размеру. Что ему без дела-то лежать?

– Не отдам, – повторила Фрося. – Могу отрезать от него половину, если нужно, а другая половина – моя. Я жена твоего отца, хоть и бывшая. Но у меня тоже права кое-какие имеются.

– Но войдите в наше положение, – взмолился молодой человек, – мы тоже без средств остались после смерти папы. Нам нужно учиться… Мне не на что купить зимнее пальто, и… это как бы наше наследство. Память от него. Всё, что осталось.

– Полушубок сейчас мой, вот и весь сказ! – отрезала Фрося решительно и показала рукой на детей.– Это тоже его дети. Они есть хотят… Так что, что бы вы мне не говорили, я своего решения не изменю…

Вечером разочарованный и несчастный молодой человек навсегда покинул Рябиново. До Кумен он шел пешком. Солнце ещё светило ярко, какие-то птицы звонко пели над ржаным полем, облака плыли с запада округлые, и трава вдоль обочины мягко волновалась от ветра, но на душе у молодого человека было темно и холодно, как в погребе. Его не покидало ощущение, что во всем мире он сейчас один, и никто ему уже не поможет.