Читать книгу ОДИНЖ. Книга I. Пособие по выживанию для Бессмертных… - Валерий Раш - Страница 6

– Ну и зачем я вернулся домой?

Трубка, прижатая к уху, невнятно бурчит, пока вожусь с замком. Дверь взвизгнула, скривился, в очередной раз, напоминая себе, – смазать петли. Тонкий прямоугольник света истончился, с легким щелчком дверь захлопнулась, оставив меня подслеповато щурить глаза. Левая рука перехватила выскальзывающую трубку, правая слепо шарит по стене в поисках выключателя. Прошелся ладонью вдоль вешалки с вещами, нащупал плащ, осеннюю куртку.

– Так, где-то здесь…

Рука отодвинула пальто, ныряя к выключателю и… Сжала мягкую полусферу, по кисти растеклось странное тепло, подушечки пальцев подбрасывает, словно внутри сферы работает отбойный молоток. Из темноты раздался томный вздох, одежда мягко шуршит, выпуская на волю нечто. Звонкий смех серебряным колокольчиком разогнал тишину, за спиной возник девичий силуэт, окутанный призрачным сиянием.

– Ну здравствуй, Сладенький! – Трубка выпала из ослабевшей руки, с треском разлетелся пластиковый корпус, динамик обиженно пискнул и смолк.

Мягкий бархат застит глаза, сладкий запах сирени в воздухе. Две стройные ножки опутывают талию, горячие мячики трутся о спину, острые зубки впиваются в шею, – короткая боль и кровь теплым ручейком стекает за ворот рубашки. Горячие губы блуждают по шее, нежный язычок, медленно и томно собирает утекающую жизнь.

Одна польза от паралича, – материться не могу. Остается ждать, сразу не убьет, – я нужен.

Тонкие пальчики скользят по груди, рвут ткань острыми ногтями, оставляя кровоточащие борозды. Опускаются ниже, легкий смешок сопровождает неравную борьбу ременной застежки. Ну вот, последняя крепость пала, юркие пальчики ныряют за пояс, двигаются, заставляя тело откликнуться, глухой стон срывается с онемевших губ.

– Я вижу, ты мне рад! – Пальчики скользят ниже, сжимаются с неожиданной силой, позвоночник пронзает раскаленная игла, мозг взрывается спазмом наслаждения и боли.

Тьма отступает, вытесняется растущим сиянием хрупкой фигурки. Оглушенный, хватающий ртом воздух, – я медленно умираю в страстном приветствии Мизраэль.

Стройные ножки скользят, перебираясь выше, она извивается, блуждая по моему телу, словно гигантская змея. Нырнув под руку, скользит по груди вверх, пока наши глаза не встречаются. Синие омуты без зрачков, затягивают, обещая удовольствие на грани жизни и смерти. На грани, ведь за ними – смерть.

Жадные губы впиваются в рот, запах сирени накрывает терпкой лавиной. Прокусив острыми зубками нижнюю губу, она отстраняется на вытянутых руках, ноги скрещиваются за спиной. Синие омуты следят, как в месте укуса проступает алая капля, тонкая струйка течет по подбородку, щекоча шею, устремляется вниз. Приникает губами к шее, язычок медленно скользит вверх, собирая капельки. Красная змейка шуршит по щетине подбородка, находит распахнутый рот, сочные, вкуса спелой вишни, губы впиваются, отнимая возможность дышать. Юркая змейка раз за разом ныряет все глубже, опутывая язык, сладкий сок смешивается с кровью, стекает в горло кипящей лавой. Огненный шар падает в желудок. Взрыв сотрясает тело, опаляя внутренности, тьма застит глаза, холодная кисть проникает в грудь, льдом сковывая взбесившееся сердце.

Тело падает с глухим стуком. На пол летит сорванная вешалка, одежда разноцветным пологом накрывает слившиеся тела. Под спиной хрустит, превращаясь в стеклянное крошево, пыльная ваза, осколки врезаются в плоть, но тело уже не чувствует ничего, кроме нарастающего безумного напора. Бешеного танца плоти, рвущего одежду, крушащего кости, дарящего смысл жизни, – отбирая ее.

Сквозь кровавую пелену пробивается свет синих глаз, мерцающих на пепельно сером лице, красивые черты искажены мукой наслаждения, с уголка губ стекает кровь. Словно две звезды, ее глаза вспыхивают все ярче, выжигая душу, обращая внутренности в пепел. Тело напрягается, чувствуя близкую смерть, выдерживая растущий напор. Ее глаза радостно распахнулись, вбирая остатки моей воли, – все, ради этого момента. Ради мига, когда затухающее сознание выбросит остаток сил в попытку обмануть смерть, оставить след в этом мире. Надежда, иллюзия бессмертия, – дать начало новой жизни. Эта надежда и питает ее. Даруя новую жизнь. Ей…

Тело выгнулось дугой, дикий вой разогнал темноту, скрюченные пальцы скребут деревянные полы. Из сумрака смерти проступили выцветшие обои, вещи раскиданы, словно тут бушевал ураган. С хрустом разогнулась закостеневшая спина, из ран дождем сыпались мелкие осколки, кожа затягивается, оставляя сотни белых шрамов. Через пару часов они потемнеют, а уже через сутки ничто не будет напоминать о…

Ноздри с шумом втянули воздух, слабый запах сирени смешивался с прогорклым маслом. Уши дернулись, как у собаки, на лице застыло удивленное выражение, голова с трудом повернулась в конец коридора. Дверь на кухню закрыта, в тонкие щели выбивается свет, текут запахи готовящейся пищи, доносится смутно знакомый звук… Мотаю головой, сбрасывая наваждение. Звук не пропал, – пение.

Песня была томной, грустной, нежной и настолько… глубокой, – более подходящего слова не нашлось в моем скудном словаре. Она не трогала за струны души, а играла на ней, заставляя бездумно лететь следом, словно мотылек на свет. Песня без слов, без привычных ритмов. Мелодия, – настоящая, рвущая душу. Песня льется ручейком, унося вперед, к далекому морю, каждый виток уникален, как сама жизнь. Песня не по памяти, не по нотам, – так звучит настроение.

Держась за стену, иду на звук. В темноте хрустят осколки, одежда подсекает ноги, отговаривая идти, но голос манит. Дверная ручка со щелчком подалась вниз, крякнули старые петли, подслеповато щурясь, шагаю в светлый проем.

Мелодия оборвалась, тень набежала на крохотное помещение, пыльная люстра обиженно замерцала, вот-вот перегорит. Две тусклые звездочки смущенно блестят на пепельном лице, томные губы разошлись в неловкой улыбке, обнажив ряд жемчужных зубов. Даже уродливый фартук с темными пятнами не портил ослепительной красоты и грации обнаженной фигурки: крупная грудь натянула ткань, темные ореолы просвечивали, с вызовом целя в лицо. Сглотнул, с трудом перевел взгляд на лицо, в синих глазах горит мрачная удовлетворенность.

Она легонько подкинула шкворчащую сковородку. Слежу за полетом блина, бока просвечивают, видны кратеры на обратной стороне. Тонкая кисть выстрелила вверх, подхватив блин в высшей точке полета, короткий фартучек задрался, повис на тяжелых полушариях.

В смеющихся глазах отражается пунцовое лицо с вытаращенными глазами. Огромных усилий стоило удержать глаза на уровне ее лица, не думая… Даже не думая опустить ниже, ведь там… В глазах потемнело, – кровь резко отлила от головы «думающей» к голове «действующей. Пошатнулся, под ноги удачно ткнулась табуретка. Рухнув на жалобно скрипнувшее сиденье, подслеповато моргаю, разгоняя мечущиеся в глазах темные мухи. Теперь глаза оказались на «том самом» уровне. С трудом разлепив пересохшие губы, втягиваю со свистом воздух, – кажется, раньше у нее там был пушок.

Смех, серебряным колокольчиком заполнил повисшую паузу. Она откровенно хохотала, наблюдая, как мое лицо меняет все цвета и оттенки, пока нарочито медленно поправляла фартучек. Но стоило поймать дыхание и унять чресла, как Мизраэль повернулась спиной, наклонилась, зачерпывая тесто ложкой со дна кастрюли на столе. Сзади у фартучка, как и положено, две петельки, длинные волнистые волосы цвета заката укрыли спину, опускаясь почти до самой… Почти… От усилий отвести взгляд лицо налилось дурной кровью, глаза вылезали из орбит, но упорно косили заразы, косили… В черепе лопнуло с противным звоном, трясущаяся рука лапнула нос, удивленно рассматриваю кровь на кончиках пальцев. Тягучая капля упала на пол, вздрагиваю, сбрасывая оцепенение, пальцы больно сдавили переносицу, голова запрокинулась, шумно втягиваю носом воздух, чувствуя, как вязкая жидкость стекает в горло. Соленый ком ухнул в недра желудка, там возмущенно заверещало, заворочалось, протестуя и требуя пищи, на худой конец – палку колбасы.

– Проголодался, Сладенький? – Раздался веселый девичий голосок.

Встав в пол оборота, она подмигнула лукавым глазом. Вылила тесто, покачивая тяжелой сковородой, распределила по поверхности. Подцепила край блина коготком, перевернула.

Переступаю с ноги на ногу, снизу хрустит, только сейчас разглядел валяющуюся по кухне яичную скорлупу, грязный линолеум украсили снежные шапки рассыпанной муки. Кухня пребывала в стадии места пережившего торнадо: ящики вывернуты, дверцы шкафчиков нараспашку, одна висит на чудом уцелевшей петле.

На столешнице растет горка исходящих паром блинчиков. Опустевшая кастрюля отправилась в раковину. Следом канула сковорода, уступив плиту пузатому чайнику, бока блестят капельками воды, те стекают, кусая синее пламя, слышно недовольное шипение огненного зверя.

Тарелка с блинами перекочевала на обеденный стол, и, прежде чем успел опомниться, ко мне на колени плюхнулась Мизраэль. Тонкие руки обвили шею, сочные губы перехватили очередной вдох, борюсь за глоток воздуха в перерывах между страстными поцелуями. В голове шумит, неловко пытаюсь отстранить хрупкую фигурку. Руки как-то оказались под фартучком, пальцы нащупали два упругих мячика, Мизраэль напряглось, сильнее сжимая объятья.

– Постой… Я не… – Каждую искру сопротивления, она гасит волной поцелуев. – Не здесь же…

Вздрогнул, хватая широко открытым ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, – тонкие ручки нырнули между нами, схватившись как раз ТАМ.

– Поймала. – Проворковала она, отстраняясь, чтобы заглянуть в глаза. – Сдаешься?

Нервно кусаю губы, будучи занят вопросом, как могу коленями чувствовать все изгибы ее тела. Через джинсы чувствуя, какая там нежная бархатистая кожа, идеальные округлые изгибы, настолько мягкие и упругие, что… Черт! Еще немного и… Я знал, что это неспортивно, но иного выхода нет.

– Прости!

Пытаюсь высвободить правую руку, мельком вижу свое дикое отражение в изумленных глазах, – с таким лицом отгрызают лапу, попавшую в капкан. Ладонь со скрипом движется по тугой груди, на пути, как горный хребет – твердый бугорок. Ее прерывистое дыхание опаляет щеки, с закушенных губ слетает хриплый стон, руку подбрасывает рвущееся навстречу сердечко. Пальцы с натугой преодолевают последний изгиб, ныряя ей за спину, пламя страсти в синих глазах сменяется огоньком обиды.

– За что, сладень… – Мизраэль выгнулась, извиваясь вдоль моего тела, томный ротик распахнут от боли.

Закрепил эффект, намотав на кулак еще оборот длинного тонкого хвоста, нежная кожа трещит, натягиваясь, кисточка на конце хлещет по стиснутым пальцам.

Ее глаза наполнились влагой, вздернутый носик жалобно шмыгает, пухлые губы кривятся, – вот-вот заплачет. Крохотная слезинка стекла по щеке, прорвав запруду, и вот уже целые потоки залили пепельные щечки, капали мне на грудь, обжигая кожу. Она стала похожа на обыкновенную обиженную девчонку. Даже несмотря на зажатый в кулаке хвост, на молотящие по рукам маленькие кожаные крылья. На то, что рискую второй раз за час помереть…

Она вскинула ручку, пытаясь достать за спину. Перед глазами проплыла бледная кисть, тонкие косточки просвечивают, алые пятна на серой коже, крупный волдырь наливается на большом пальце. Изумленно кошусь на стол, взгляд уперся в горку блинов, – «обожглась»?! Юркий хвост дернулся в ослабевшей руке.

– Вот… Блин! – Плечи поникли, кривая ухмылка заползла на лицо. Похоже, я проиграл.

Веселый смех колокольчиком зазвенел в маленькой кухне, ударил в задернутые шторы, многократным эхом накрыл меня, заставив расслабить хватку. В изнеможении откинулся спиной на стену, смотрю в напряженные синие глаза, чувствуя, как выскальзывает из ладони горячая змейка. Отпустив хвост, словно извиняясь, пожал плечами, руки бессильно опустились.

Она глубоко вздохнула, чуть склонила голову набок, следя, как нервно покусываю губы, теплая улыбка расцвела на пепельном лице, на щечках проступили крохотные ямочки. Мизраэль прячет руку за спину, смущенные глаза обежали кухню, вернулись ко мне.

– Ладно. Сойдемся на ничьей. Есть – то будешь? – И, прежде чем я успел открыть рот, елейным голоском добавила. – Если после моих мучений ты не съешь все до последнего блина…

Синие глаза зловеще сощурились, беря в прицел сконфуженное лицо. Чайник надрывается на плите, тарахтя крышкой. В голове суматошно носятся мысли, я боялся даже представить, – какое наказание может придумать столь опытная… Ее взгляд стал острее. «Леди», – ну, конечно же «леди», мысленно поправил я, заискивающе улыбаясь. Она перевела взгляд на разрывающийся чайник, снова на меня, плотоядно облизнулась.

– Согласен! – Поспешно кричу, подняв руки вверх. Она возмущенно раскрыла красивый ротик. – Точнее, почту за честь!

Надеюсь, покорно склоненная голова ей понравится больше. Взгляд долу, упирается в коленки…

– «Ой – йо». – С трудом сглотнул, пытаясь закрыть глаза, но в них будто спички вставили, – взгляд уперся ей прямо между… Нервный смешок, – а ведь и правда, раньше там были волосики… курчавые такие… Чувствую, как ее буквально подкидывает толчками снизу, молния в штанах на пределе, еще чуть и…

Расхохотавшись, она крутанулась на коленях так, что я закашлялся. Спорхнула на пол, довольно наблюдая, как по моему лицу бегут целые реки холодного пота. Ручкой указала на стол, провела по сиденью стула, приглашая сесть. Напевая мелодию, пружинящим шагом направилась к чайнику, с улыбкой взялась голыми руками за раскаленные бока и ловко переставила. Под моим очумелым взглядом поиграла пальчиками с огнем горелки. В притворном удивлении округлила глаза, повернула конфорку, синий цветок сожалеюще пыхнул, как преданный пес лизнул напоследок руку хозяйки. Абсолютно чистую руку. Без единого пятнышка!

– Я живу в огне, Сладенький. – Хихикнула она, наблюдая за переменами на моем лице. – И он может мне навредить, только если я захочу.

– Очень сильно захочу! – Громко шепнула она, прижав кончик указательного пальца к губам

– Вот блин…

– А вот – стол. – Кивнула Мизраэль, требовательно стуча пальчиком по краю тарелки. – Садись, а то остынут. Я тебе пока чаю сделаю… Сама. – И зарделась, непонятно от чего.

– Ладно, ладно. Только одна просьба. – Медленно встаю, смотрю под ноги.

– Для тебя, – что угодно, Сладенький. – Она радостно запрыгала, фартучек подскакивал до подмышек. – Чего ты хочешь, – массаж, ванну, чтобы я тебя кормила с ложечки. Или же, – меня в ванной, пока я буду массировать тебя с ложечки?

Невразумительно мычу, мотая головой на сыплющиеся, словно из рога изобилия, предложения, многие из которых понимал не сразу, а когда улавливал суть, – лучше бы и не улавливал. Если бы погас свет, пылающие уши светили бы не хуже стоваттной лампочки. Правой рукой прикрыв глаза, левой нашарил стул, – рухнул, едва не развалив шаткое строение.

– Ну чего ты хочешь Сладеньки-иии-й! – Прозвенело прямо над ухом.

Чуть отвел в сторону ладонь, раздвинул пальцы. В поле зрения вплыл напряженный розовый кончик, тяжелая грудь едва не оттерла руку в сторону. С трудом вернул руку на место, костяшки уперлись в мягкое и горячее, сверху тяжко вздохнуло.

– Если хочешь… можешь хоть с ложечки кормить. – Неужели это мой голос, такой тихий и задушенный. – Только… умоляю…

– ДА! – Она юркнула за спину, обняла, упругая грудь трется о шею. – Что захочешь! Когда захочешь! И как захочешь! Ну же! Ну, скажи!! Ну скорее!!!

– О…

– Так ты меня прямо «О» хочешь, – защебетало возбужденно над ухом. – Я готова.

– Од…

– Не сдерживай себя! – Закричала она, стиснув в объятьях так, что пришлось бороться за дыхание. – Один, два, три… Да сколько хочешь, я выполню любое твое…

– ДА ОДЕНЬСЯ УЖЕ, НАКОНЕЦ!!!!!

Повисла звенящая тишина, прерываемая моим надсадным дыханием. Тяжесть с шеи исчезла, сзади раздались шаркающие шаги. Обернулся, увидел поникшие крылья, сгорбленная фигурка канула в темном коридоре, хлопнула дверь. Несколько минут оттуда доносилась тихая возня, невразумительное бурчание.

Наконец, с тихим скрипом приоткрылась дверь, в полосу света, шлепая босыми ногами, неловко ввалилась Мизраэль. Мои спортивные штаны, болтались на ней вроде шаровар, норовя сползти по узкой талии, грудь крест – накрест пересекает полосатое нечто. Присмотревшись, узнал свой осенний шарф.

– Рубашка мешала крыльям. – Глядя в сторону буркнула она, направляясь к плите. Долго шарила по шкафчикам, отыскала начатую пачку чая.

Взяв кружку, долго примерялась, сколько же сыпать, наконец, махнула рукой и насыпала половину. Я нервно сглотнул, когда струя кипятка взметнула вверх чайные листья, через пару минут там будет чифирь, но заранее расстраивать не стал. А вот когда она решительно протянула кружку мне, а сама, молча, села напротив, – не стал заранее расстраиваться. Под требовательным взглядом синих глаз, я деликатно опустил ложку в стакан, вернее, – пропихнул. Теперь ложка гордо высилась посередине, опутанная черным нечто, словно водорослями. Синий взгляд торопил. На всякий случай, мысленно перекрестился, подношу чашку к губам.

Превратить гримасу в улыбку, – дело сложное. Но у меня почти получилось. По крайней мере, она радостно улыбнулась, на бледных щечках заиграл смущенный румянец. Все – таки мне их никогда не понять. Что простая девчонка. Что бессмертная демонесса, а женщина – остается женщиной. И, как аксиома – загадкой.

Во рту, как наждаком прошлись, язык свернулся в трубочку, вкусовые рецепторы откинули копыта. Желудок пытался отскочить в сторону, не успел, – со словами «вы как хотите, а я пошел», – покарабкался вверх по пищеводу.

– «Угу, счас!»

Стискиваю челюсти, зубы скрипят, заключая беглеца в костяную тюрьму, – вместе будем отдуваться. Кадык заходил по шее, загоняя желудок обратно. Неверно истолковав мои потуги, Мизраэль с улыбкой протянула блинчик.

– «А, была, не была…»

Поспешно запихнул блин, долго жевал, пытаясь различить вкус, но язык, похоже, оформил больничный. «А может оно и к лучшему», – невольно пронеслось в голове, кто знает, из чего она их готовила, судя по чайной церемонии. Желудок принял комок горячего теста значительно благосклоннее, побурчал, умащиваясь, новых попыток к бегству не предпринимал, – может, они еще и ничего.

Синие глаза требовательно прищурились, я поспешно проглотил последний кусочек, хотел запить, но вовремя одумался и поискал в пересохшем рту слюну.

– Ты чай впервые делала? – Просипел я. И завис, с глупо открытым ртом, – собирался сказать другое. Поблагодарить и незаметно увести тему подальше от еды. А в идеале, – ее от себя, а себя от кухни. Желудок мстительно захихикал, поперхнулся, и громко рыгнул.

Результат превзошел ожидания. Мизраэль стала пунцовой, отведя взгляд в сторону, нервно мяла в тонких пальчиках кухонное полотенце.

– Так заметно? – Тихо промолвила она, красивый ротик сконфуженно кривится.

– Нет, что ты. – Настала моя очередь неловко улыбаться, теребя макушку, – так бы и настучал по ней. – Просто слегка непривычно, – обычно кладут чуть меньше заварки. А так, в целом, – ничего.

– А насколько меньше… кладут.

– Ну… не намного. Раз в двадцать примерно. – Увидев, как болезненно расширились ее глаза, поспешно добавил. – Но зато он получился насыщенным, крепким. В него можно просто добавлять кипятка и пить дальше. Уникальный рецепт!

Почесав кончик носа, она внимательно посмотрела на мою застывшую улыбку, перевела взгляд на кружку. Нащупала чайник, доливая воды в кружку, внимательно следила за выражением моего лица. Наполнив до краев, милостиво кивнула. Пришлось сделать глоток. На вопящий желудок удалось прикрикнуть, но сердце стало отплясывать нижний брейк-данс. В довольных синих глазах отражалось смутно знакомое лицо: фиолетовое… в крапинку.

– Рада, что тебе понравилось. – Улыбнулась она. – Мне пища не нужна, вот и давно не пробовала…

И отвернувшись, тихо добавила:

– Да и не для кого…

На радостное личико набежала туча, в глазах всплыла потаенная грусть. Но уже через мгновение она расцвела лучезарной улыбкой, холодная кисть мимолетно коснулась моего лица, потрепав за щеку.

– Раньше за меня все делали жрецы, затем последователи, теперь приспешники. Может, хоть на тебе потренируюсь?

Я изумленно вглядывался в смущенную улыбку, сверкнул ряд ровных белоснежных зубов и, словно вспышка озарила серые стены, сердце забилось с такой силой, – куда там хилому чифирю.

– А чем другие хуже?

Свет померк, синие глаза потускнели, скрылись в черных зарослях поникших ресниц. Она тяжко вздохнула, тонкие пальчики бесцельно водят по столу, оставляя бороздки острыми коготками. Подняла печальные глаза, медленно придвинулась, мир дрогнул, сбежал, уступив серому небу с двумя пылающими синими звездами, призрачный свет проникал в душу и еще глубже. Гораздо глубже. Серая гладь дрогнула, расцвела алым цветком. Бледный бутон раскрылся навстречу, блеснул ряд ровных зубов, ослепляя безупречной белизной. Напрягся, задерживая дыхание, в позвоночник, словно стальной штырь, вогнали, пытаюсь сглотнуть пересохшим горлом. Ее поцелуй… он был…

Мизраэль отстранилась, а я все пытался отыскать сбежавший голос. В голове метались мысли, одна другой дурнее, жаль не видно ее глаз. В них бы отражалось глупое лицо с выпученными глазами и отвисшей челюстью. Ее поцелуй был… Просто поцелуем, – усталым, мимолетным, непривычно соленым, как после долгого плача. Да что я такого сказал-то!

Щека горела, храня тепло хрупких пальчиков, когда провела ладонью по жесткой щетине. Я чувствовал, как грубые щетинки впиваются в тончайший шелк серой кожи, причиняя боль. Сгорая от стыда, желал провалиться сквозь землю, но вместо этого, снова и снова тянулся за ладонью, словно цветочек к солнцу, пытаясь продлить миг блаженства. Синие глаза все понимали.

На короткий миг возник хрупкий мостик, один край которого опирался на мою отвисшую челюсть, а другой… Другой терялся во тьме тысячелетий одиночества и безграничной силы, что не с кем разделить. Океана нежности, что не на кого излить, не утопив. Вулкана страсти, коим некого согреть, не обратив в угли.

Порывался сказать, но Мизраэль прижала тонкий пальчик к моим губам, заставив присесть. Даже сам не заметил, как вскочил, взбудораженный внезапным осознанием чего-то важного. Чего-то… Хрупкий мостик рухнул, тщетно ищу в осиротевшей голове ответ, который казался таким ясным и очевидным пару секунд назад.

– Знаешь. – Тихо вздохнула она, избегая смотреть в глаза. – Есть подходящая пословица… «Женщина хочет сходить с мужчиной в ресторан, чтобы решить, стоит ли с ним лечь в постель. А мужчина хочет лечь с женщиной в постель, чтобы решить, стоит ли ее вести в ресторан».

Тряхнула головой, сгоняя несвойственную грусть, на бледных щечках расцвел румянец, крохотные ямочки проступили на миг и исчезли. Ковыряя столик указательным пальцем, она старательно избегала моего взгляда.

– Только не хватает второй части. Где мужчина на утро решает, стоит ли с ней пить кофе. А женщина, – стоит ли он того, чтобы этот кофе готовить.

Капля из плохо закрытого крана упала в раковину, в наступившей тишине удар о металл прозвучал словно колокол. Мизраэль передернула хрупкими плечиками, невольно захотелось обнять, но обнаружил вставший между нами исцарапанный стол со стопкой остывших блинов. Под печальным взглядом синих глаз, рухнул обратно на стул, иссохшееся дерево протяжно скрипнуло, ножки просели, словно на плечи давила невидимая тяжесть.

– В моем случае вторая часть слегка затруднительна: наутро, все кавалеры, какими бы не были при жизни, – выглядят одинаково. Бледная кожа, сведенные судорогой лица, остекленевшие глаза. – Хохотнула Мизраэль, откидываясь на спинку стула и весело болтая в воздухе босыми ногами. – Прямо как в анекдоте, про патологоанатома, который все знает, все умеет, но уже поздно.

Молчу. В сияющих синих глазах. В движении стройных ножек. В лучезарной улыбке, что освещала еще более прекрасное лицо, было все присущее веселью. Все. Кроме одного, – веселья. Под моим пристальным взглядом она нервно дернула ножкой, смех оборвался, синие глаза беспокойно бегают, избегая прямого взгляда, словно могу разглядеть нечто сокрытое на их холодной глубине.

«Разглядеть…» – Слово возникло на задворках сознания, требовательно скреблось. Меня выдало выражение лица, Мизраэль вздрогнула, синие глаза стала холодными словно льдинки, тонкие пальчики стиснулись, как лапки паука на добыче, оставляя глубокие царапины на выцветшем лаке стола. «Неужели?»

«Пустота» в синих глазах. Словно черная дыра, поглощающая каждый лучик солнца, она манила неизведанной глубиной, но была способна лишь отнимать, не в силах дать и каплю тепла. Лишь одна Пустота способна понять другую. Ответ всегда был рядом. И только такой дурак, как я, мог его не заметить, в очередной раз «закрыв» глаза! Да уж, наставник бы мной «гордился»…