Читать книгу Матросские рассказы - Валерий Рощенко - Страница 7

К Владивостоку я подъезжал на раздрыганном холодном автобусе. Обширный город ожерельем обвивался вкруг громадной сопки, настолько громадной, что за голову, если считать сопку шеей, можно было принять синее небо с кудряшками облаков. У вокзала я спешился, пересел на такси. Старушка-«победа», взметая серебристую снежную пыль, полетела по извилистым улицам.

Мелькнул памятник Владимиру Ильичу, на постаменте золотом сияла надпись: ВЛАДИВОСТОК ДАЛЕКО, НО ЭТО ГОРОД ВСЕТАКИ НАШЕНСКИЙ. Интересно, по какому поводу вождь мирового пролетариата мог сказать такое?..

Улица, судя по обилию реклам и вывесок, была центральная. Она покоилась на южном боку высокой сопки, мывшей ноги в бухте Золотой Рог. Бухта простиралась справа, вся сплошь забитая колотым зеленоватым льдом. Солнце летело навстречу. Шофер вел машину по сверкающей реке-дороге. Мелькнули полосатые, как футбольные ворота, штанги железнодорожных шлагбаумов. Теперь весь город и Ленинская улица с рекламами были на другой стороне бухты и просматривались, как противоположная трибуна стадиона “Динамо”.

Трудно представить, что этому городу какая-то сотня лет; в общем-то, совсем недавно на этих мшистых берегах не было признака человеческого жилья. Сто лет назад, спасаясь от жестокого тайфуна, русский военный шлюп “Манчжур” под командованием капитан-лейтенанта Шефнера забрался в эту удобную, закрытую от всех ветров бухту. По аналогии со стамбульской моряки решили окрестить ее Золотым Рогом, а пролив, ведущий в нее, - Босфором-Восточным. Сопки, столпившиеся по берегам курчавились дикими зарослями девственной тайги, в долине змеиной чешуей мерцала речушка. Оглядев сие великолепие, молодой командир шлюпа воскликнул наверно: “А что, братцы-кролики, не основать ли нам тут русский форпост?!..” Как бы там ни было, пограничный пост был основан; затем, как видим, перерос в крупнейший оригинальный порт на Тихом океане – Владивосток. Что означет - «владей Востоком». С такой заносчивой целью он, надо думать, и возник. Но до воплощения мечты в жизнь, как знаем, всегда не близко; а в этих краяx – тем паче, потому что ни Канберра, ни Сан-Франциско, ни Токио не собираются кому-то что-то уступать...

Моё такси остановилось у преземистого здания барачного типа, вскорабкавшегося на пригорок. Дальше улица упиралась в железные решетчатые ворота с якорями Холла по бокам. Ясно, там - порт. Расплатившись с щербатым таксистом, я по гулкой металлической лестнице, напоминающей судовой трап, взбежал наверх. На вывеске: «ВОСТОКХОЛОДФЛОТ». То, что мне требовалось.

В коридораx – шум, гам - скучающая толпа бичей. Неожиданно кто-то кладет руку на плечо. Оборачиваюсь: белозубая улыбка, пестрый шарф и черный бархатный воротник пальто.

- Привет, Брагин!

- О! Моцарт!? Салют!

- Ты - как с неба!

- С него самого. Наши уже все здесь? Или ты первый?

- Нет, ты - последний. Где остановился?

- Посредине коридора управления “Востокхолодфлот”. А ты?

- Ага - юмор! Жив курилка. Зайди сначала сюда, - Моцарт, а по паспорту Владислав Сивашов, кивает на дверь с табличкой «СТАТИСТИКА». - Молодыми специалистами ведает некто Бархатная. Красивая фамилия, не правда ли? Она все тебе и растолкует. Просись на “Ительмен”, там все наши.

- О’кей! Спасибо, Влад!

Молодая черноглазая женщина с приятной фамилией Бархатная первым делом осведомляется: женат ли я?

- А что, - усмехаюсь, - уже есть варианты?

Она фыркает:

- Нет, ты посмотри, Алла! Ну прямо подметки рвут на ходу! Первый день во Владике, а уже туда же - в законодатели! Собъет с вас спесь Дальний Восток, собъет! Попомните мое слово!

- Спасибо за предупреждение! Значит, с женитьбой придется повременить.

Она еще долго не может успокоиться, вскипает как самовар и фыркает, поглядывая на меня. Но все же выписывает направление в плавгостиницу “Ительмен”.

- Вот видите, Верочка Михайловна, - замечает с ехидной улыбочкой ее сотрудница, - не только с женатыми специалистами морока, но и с холостяками хлопот не оберешься.

Бархатная мечет и в нее кинжальный взгляд холодных очей, который, надо думать, должен был испепелить меня. Я спасен.

- С сегодняшнего дня, Брагин, считаетесь в резерве, - поясняет недовольная дама. - Будете ждать направление на судно. Ясно?.. Каждый день к восьми сюда -как штык. Ясно?

Сивашов терпеливо ждет в коридоре.

- Ну, как? Не съела?.. Говорят, мужчин ненавидит. Особенно моряков. Третий раз разводится...

- Откуда такие новости?

- Так, - пожимает он плечами. - Информация от Сохи.

- А-а! О-о!..

Соха - это наш третий сокурсник, выбравший на распределении Владивосток. Он отличается пронырливостью в вопросах быта или точнее - бытия. За ним закрепилась кличка Соха, потому что фамилия - Сохов, и потому что он глубоко “пашет”. А Моцарт, он потому Моцарт, что играет на фортепиано, лабает на ударных, даже пописывает стихи. Сейчас в рябеньком набивном пальто с черным воротником смело походит на супер-шпиона из западного боевика.

- Ну что, закинем твой «угол» на «Ительмен» и гребем на “шип” к Плугу? -спрашивает он.

- Ба! Значит, Соха уже умудрился заполучить коробку?

- Не знаешь Соху?! На месяц раньше нас прискакал. Отпуск не стал гулять! И как видишь, обскакал собачий сын!

- Силен бродяга!..

Порт бьет в лицо ветром со снегом.

Шорох льдин у причалов. Едкие запахи слежавшихся на складах и в трюмах судов грузов, как-то: соленая селедка, мороженные кальмары, комбикорма для уток и свиней, китовый жир и мясо, сливочное масло и соленые грибы. Стаканный перезвон портальных кранов. Зубовный скрежет железнодорожных вагонов. Зеленые виноградные гроздья сосулек, свисающие гирляндами с якорей и швартовных концов. На железнодорожной стрелке кукарекает паровозик, расталкивая по путям цыплячьи выводки желтопузых рефрижераторных вагонов. На палубе дизель-электрохода “Краматорск” матрос-тальман играет в снежки с курносой, розовощекой, как матрешка, грузоотправительницей. Та, забыв о своих обязанностях, хохочет и извивается, как в танце. Портальные краны, серьезные как жирафы, вытягивают и без того длинные шеи, выуживая из зевающих пароходных трюмов “парашюты” груженые ящиками снабжения...

Сивашов выводит меня на мыс, где причалы составляют прямой угол. Здесь кормой к берегу стоит четырехтрюмный пароход с красивой обтекаемой надстройкой. «СВЕТЛОГОРСК» - читаю на корме. Чуть ниже порт приписки: «ВЛАДИВОСТОК». На палубе - веселый перестук молотков, как в кузнечном цеху. Матросы обивают ржавчину в ватервейсах. Вахтенный у трапа, как медведь, закутанный до бровей в тулуп, останавливает нас:

- Куда, орлы?

- К третьему штурману. Он на вахте!

- Щас вызову! Не торопись.

Матрос нажимает кнопку звонка, через пару минут на кормовом переходном мостике появляется знакомая коренастая фигура, облаченная в форменную куртку с двумя золотыми лычками на погончиках. Соха по-хозяйски машет вахтенному матросу:

- Пропусти, Пятаков! Свои!

Мы с Моцартом поднимается на мостик.

- Привет, Соха!

- Салют, бичи!

Рукопожатия. Толчки. Объятия.

- Прошу ко мне в каюту, господа-офицеры!

Соха респектабелен, как англичанин.

- Падайте в кресла, парни! Я - на минуту! С чифом меню сочиняем на завтра.

В каюте тепло, по радио звучит ноктюрн “Ветерок в пустыне”. За иллюминатором, точно атомный взрыв - ослепительное сияние противоположного берега Золотого Рога, сверкающего стеклами бесчисленных окон.

Через полчаса Соха возвращается. Бравируя, кидает в шкаф куртку с золотыми погонами.

- Не привык еще к этой шкуре! - плюхается на диван. - Да, парни, насчет пароходов! Имейте в виду, на первом месте стоят «жирафы» голландской постройки, типа моего “Светлогорска”. На втором - немцы. У них мореходные качества хорошие и рейсы в Австралию, в Антарктику за китовым мясом. Одно неудобство - каюты. Топорная работа!.. Конечно, мне жаль парни, что вам придется побичевать месяц-другой, но ничего не поделаешь. Поздно приехали. Настанет время, и вы получите лайнеры не хуже моего. Но если предложат “Умбу” или “Кильдин”, ни за что не соглашайтесь - каботажка!.. Ну, что, коллеги, куда выгребаем сегодня?

Моцарт деланно прибедняется:

- Мы не здешние, не старожилы, как некоторые! Не знаем даже, что такое «жирафы».

Конечно, мы знаем: так называют производственные базы-рефрижераторы.

- Ладно, - Сохов снисходительно берет власть с свои руки. - Выгребаем в “Золотой Рог” - самый фешенебельный кабак на Дальнем Востоке. С меня причитается, как со старожила - чего уж там!

Он облачается в партикулярный костюм, повязывает яркий галстук и умывется одеколоном “Шипр”.

- Все, парни! Я готов!

Такое впечатление, что Сохов родился здесь, в Приморье. Но это обманчивое впечатление. Он вырос на Дону, среди серебристых ковылей и шелеста тополей-белолисток. Возможно, из детского баловства на донских плесах и зародилась в человеке мечта о больших пароходах, дальних морях и странах.

- По пути надо заглянуть на “Ительмен”, - напоминаю я. – Мне тоже требуется сменить «моральный» облик.

- Правильно! – поддерживает Моцарт. – Заодно выудим на свет божий любителя приключенческой литературы Геночку Никишина.

Это наш четвертый однокашник.

Уединившись в номере, то бишь в каюте плавгостиницы, он поглощает страницу за страницей из Станислава Лема. Нашему приходу Геночка даже не особенно рад. Но Соха делает ему “козью рожу”, заставляет надеть белую рубашку и отыскать в ботинке галстук. Я тоже распаковываю чемодан, меняю дорожный наряд на более цивильный.

За проходной порта с якорями Холла мы падаем в таксомотор, который через несколько минут выстреливает нас прямо в подъезд знаменитого ресторана. На вывеске потускневшее золото старославянской вязи - “ЗОЛОТОЙ РОГ”.

Вот она - древняя цитадель великосветских балов, где когда-то разбрасывались самородками и ассигнациями сибирские золотоискатели, где устраивали попойки вылощенные белогвардейцы, потеряв надежды на восстановление монархии в Российской империи, где бряцали саблями японские интервенты, а позже визжали и стонали разнузданные приблатнённые вечеринки нэпа.

Сумрачный зал с задвинутыми бархатными шторами. Теперь здесь царствует современное общество: кто-то справляет свадьбы, кто-то отмечает дни рождения, китобойцы и краболовы празднуют возвращение с промысла; а нам надо «обмыть» пароход Сохи и мой прилёт, а в общем - отметить начало трудовой биографии.

- О тэмпора, о морэ! - роняю я.

- Так точно! Новые времена, новые праздники! - переводит с латинского Соха. - Вот тут нам будет в масть. Такой обзор!

Он выбирает столик у задрапированного окна. Официантка не заставляет себя ждать. На эстраду, откуда ни возьмись, выпархивает воздушное создание в платьеце выше “сельсовета” с аппетитными мясистыми коленками. Добродушным баском, копируя Эдиту Пьеху, создание заводит шлягер прошлого лета:

Надоело говорить и спорить

И смотреть в усталые глаза.

В флибустьерском дальнем синем море Бригантина поднимает паруса...

- Ну, что, парни? Уже заторчали?! - слегка захмелевший Сохов двигает третий тост. - Скоро раскидают нас по свету суровые морские пути-дорожки, как пишется в газетах, и будем мы ловить весточки друг о друге, как ласточки букашек, да вспоминать, как кутили в “Золотом Роге”. Так давайте выпьем за этот вечер, чтобы был он у нас не последним!

Запунцовевший Геночка роняет слезу:

- Правильно, товарищи! Будем давать друг другу телеграммы и писать письма, а?!.. И давайте в честь нашей дружбы закажем музыку!

- Превосходно, мой мальчик! Но какую? “Бригантину” уже кто-то заказал.

- Подойдет и какая-нибудь старая добрая песня о море, - солидно изрекает Моцарт.

- А что?! “Вечер на рейде”?! - предлогает Геночка. - Подойдет?

- Конгениально! - подводит черту Соха.

Выпростав из бумажника трешку, он снимается с якоря, долго втолковывает что-то ударнику из джаз-квартета на эстраде. Едва Соха успевает достичь своего места за столом, как оркестрик дружно и в меру самозабвенно начинает выводить старый, почти забытый мотив:

Прощай, любимый город!

Уходим завтра в море...

Воздушное создание с мясистыми коленками теперь не имитирует Пьеху, поскольку такой песни у той в репертуаре нет; голос от того несколько меняется, и в лучшую сторону. О чём, верно, аппетитная девушка даже не подозревает:

И ранней порой Мелькнет за кормой Знакомый платок гол-лубой!..

- Вира, парни! - поднимает бокал Соха.

«Золотой Рог» гудит, точно улей. Здесь пахнет уже не сливками великосветского общества, коньяками белогвардейцев, французскими духами нэпманов и нэпманш, а трудовым потом и тройным одеколоном современного простого люда, ибо теперь под старой вывеской гужуется она - новая генерация, которая еще не знает, как ее назовут в истории, и потому так самоуверена и беззаботна до чертиков.

Покинув шумный ресторан, мы обнаруживаем, что на улице, в ночной город, красиво паращютирует пушистый снег. Мы рады ему и не рады. Нам надо ловить “мотор”. А во Владике за полночь, как утвержает Сохов, это дело совсем не простое. Тем более – в снегопад.

Наконец, двое пьянчуг, вынырнув из «волги», кидаются к дверям ресторана. Ясно: не хватило выпивки, приехали пополнить арсенал. Седовласый щвейцар в адмиральских лампасах естественно им не рад. Ну, ладно бы пытались взломать дверь с помощью десятирублевой купюры, ан нет - оказывают силовое давление.

«Адмирал» прячется за стеклянной дверью и грозит оттуда кулаком.

В это время мы пытаемся уломать таксиста. Он поддается, но с трудом:

- В парк, ребята, пора...

Швейцару однако надо открывать дверь, чтобы выпускать покидающих ресторацию. Он приоткрывает створки настолько, чтобы молодая дама могла протиснуться не измяв прически и не потеряв шиньона. Мы видели эту заплаканную даму в зале, она танцевала с капитаном третьего ранга. Теперь вероятно они поссорилась, или девушка просто крутит “динамо”. Двое пьянчуг успевают воспользоваться приоткрытой дверью и засовывают туда ногу. Дама с модной прической летит в сугроб. Разумеется, этим ребятам сейчас нужна только выпивка, им плевать на этикет.

Мы все это наблюдаем, торгуясь с неподатливым таксистом. Они все такие, таксисты, ночью.

Расстановка сил у дверей ресторана меняется. На помощь швейцару приходит кап-три, сбежавший по лестнице в одном кителе. Он хочет вернуть свою подругу. Но сначала надо справиться с хулиганами. Завязывается короткая потасовка, кап-три вслед за дамой бороздит форштевенем сугроб.

Мы наполовину уже овладели таксомотором, то есть – Геночка и Моцарт уже там, а мы с Сохой - еще на улице.

Кап-три отряхивает себя и свою подругу от снега и оглядывается по сторонам, ища подмогу. Взгляд его останавливается на нас.

- Товарищи офицеры! – кричит он, признавая в нас своих коллег. - Помогите! Видите, что творится!..

Мы в гражданской одежде, но мы офицеры. У нас за плечами крейсер “Фрунзе” на севастопольском рейде и тральщик “Всеволод Вишневский” в Стрелецкой бухте. И нам льстит, что нечто уже выдает в нас офицеров, хотя звание нам присвоено не так давно, и не очень высокое – «микромайоры», то бишь -младшие лейтенанты. В общем, мы не вправе игнорировать призыв кап-три. Тем более он с прекрасной дамой. В два прыжка мы оказываемся у дверей ресторана.

Сохов крепко берет за руку одного из хулиганов. Я сталкиваюсь со вторым, но тот, понимая, что ситуация выходит из-под контроля, оскальзываясь, кидается наутек.

Словно из-под земли на арене цирка появляются дружинники с красными повязками на рукавах. “Бе-сэ-ме” - так их называют в народе, что расшифровывается просто – «бригада содействия милиции». Один из них, в шапке из зайца-беляка, кладет руку на плечо Сохова.

- Не желаете прогуляться с нами, сэр?

- Лучше возьмите вон тех! - пытается растолковать суть дела выскочивший из такси Моцарт.

В общем, игра переходит в миттельшпиль с разменом фигур и шарахающейся меж соперниками инициативой. Кап-три, отряхнув свою даму, вводит ее в ресторацию. Швейцар запирает дверь. Сохов держит хулигана, а Сохова держит дружинник. Нас с Моцартом окружают еще трое.

- Ну, что - мы поедем или не поедем? - кричит из такси Геночка.

Не дождавшись ответа, он хлопает дверцей и присоединяется к нам. Таксист разворачивает драндулет и уезжает на Китайскую улицу, где наверняка подцепит дорогостоящего пассажира.

- Братцы! - взывает Геночка. - Почему они задержали нас, а не хулиганов?!

- Ты тоже пошли с нами, - берут его под руки дружинники. - Там разберемся, кто хулиган.

Вот так, сопровождаемые почетным эскортом, мы следуем к авторитетному зданию на Колхозной площади с табличкой на одной из дверей: РАЙОННЫЙ КОМИТЕТ КОМСОМОЛА. Рядом - опорный пункт милиции.

В кабинете пахнет сигаретным дымом. Две девушки, сидящие за папками с бумагми, вопросительно поднимают на нас глаза. Я чуть не падаю в обморок: одна из ниx - Лера, моя самолетная попутчица. К счастью, в первую минуту она не узнает меня в гражданском платье.

Крепыш в зайце-беляке властным жестом приказывает рассаживаться на стульях вдоль стены. Хулиган, виновник проишествия, стараясь не выделяться, жмется к Сохе, а сам, ухмыляясь, шипит и толкает его локтем:

- Ну что, стиляга, влип?!.. Приплатишься за свое богодульство, лапух!

- Документы есть? - крепыш снимает пальто, шапку, садится рядом с девушками.

Карие колючие глазки смотрят весело, но с холодным кавказским коварстовм. Черные жесткие волосы зачесаны сурово назад, как у Иосифа Виссарионовича. Мы подаем документы.

- С кем имеем честь? - осведомляется надменный Сохов, растегивая пальто.

- Второй секретарь Циклариди, понимаешь! - представляется крепыш и раскрывает первый комсомольский билет. - Так-так, познакомимся... - мямлит он с ярко выраженным грузинским акцентом. - Так-так, Геннадий Никишин. Год рождениях так-такх на учете состоял в городе Ленинграде в высшем инженерном морском училище имених так-так... По какому поводу пьем-с, дорогой?

- Не пью! - качнувшись вперед, строго объявляет Геночка. - Бросил!

- Ну да! Герой, конечно. Не надо здесь хорохориться, понимаешь?! - крепыш брезгливо жует бритые губы. - Достаточно моего звонка в медвытрезвитель, понимаешь, и ваша биография испорчена.

Геночка благоразумно замолкает.

- Так-так... - продолжает листать документы крепыш. - Виктор Брагин. Ви кто есть?

В эту минуту Лера узнает меня и не сводит распахнутых от удивления глаз.

- Человек. А вы?..

- Почему грубишь, слушай?.. Откуда прибыл?..

- Мы все из Питера, - терпеливо объясняет Моцарт. - Направлены по распределению на Тихий океан. Понимаете? Сегодня встретились в чужом городе, решили отметитьхну, это самое. А после вступились за женщину у ресторана, которую хулиганы опрокинули в сугроб. Понимаете?

Секретарь раскрывает паспорт незнакомца.

- Ага! Игорь Гущин. Нигде не прописан... Тоже моряк тихоокеанского флота? Тоже приехал в чужой город?.. По-нят-но! Чувствуем себя суперменом. Сверхчеловеком, да?!..

- Пожалуйста, не путайте щи с яичницей! - вспыхивает Соха.

- Хватит дискуссий, дорогой! Нам все ясно: хулиганите ночью. Швейцар позвонил, понимаешь. Где надо власть употребить, ми только хлопаем ушами.

Значит так! На выбор – или разрезаем ваши стильные узкие брючки, или пожалте в медвытрезвитель?.. Молчание – знак согласия?!.. Валерия, звоните в медвытрезвитель!

Лера не трогается с места.

- Что с тобой, Самоварова?

Крепыш сам снимает трубку, набирает номер.

- Алло!.. Да-да, Циклариди... Здесь, понимаешь, великолепная пятерка... Да-да, товарищ летейнант, присылай дежурную машину. У ресторана хулиганили, швейцар позвонил, понимаешь. Не будем миндальничать!

- Ну что, стиляги! - хихикает хулиганивший тип. - Допрыгались?! Думали, вас здесь выслушают, по головке погладят, как бы не так! Им план тоже выполнять надо. Чем больше приводов, тем лучше.

- Но это несправедливо! - вскакивает Соха.

Милиция, однако, не заставляет долго ждать. В кабинет молодцеватой походкой входит высокий худой лейтенант. В миру, вероятно, баскетболист.

- Ну, где наши новые подопечные? - подмаргивает он девушкам. - Ах, вот мы где! Да еще сладко спим!

Лейтенант щекочет под подбородком задремавшего Геночку.

- Подъем!

Геночка вскакивает.

- Кто?.. Где мы?

- Вы еще в ресторане «Золотой Рог», молодой человек Пора и честь знать. Карета подана! Не угодно ли пройтись в оную?

Геночка пожимает плечами, покорно следует по указанному адресу. Признаться, до этой минуты я еще надеялся, что вот-вот комедия прекратится, справедливость восторжествует, дружинники, посмеявшись, отпустят нас на все четыре; но происходит нечто нелепое, непонятное, как во сне, и изменить течение событий невозможно.

На немой лерин вопрос я недоуменно пожимаю плечами.

Милиционер и дружинники выводят нас во двор, где урчит темносиний фургон, прозванный в народе “черным вороном”. Вот так, наверно, скоропалительно, когда-то решались судьбы людей в чека. Ничего удивительного, что человека могли расстрелять за одно знание французского или английского языка...

Лера тоже выходит вслед за нами. Снег падает ей на волосы, на печи. Широко раскрытыми глазами она смотрит на нас, на милицейский фургон, словно решает в уме трудную задачу. Она очень красивая в эту минуту. Лейтенант-баскетболист, кокетничая, изголяется еще больше: заталкивает каждого в черное, пропахшее бензином и блевотиной, нутро фургона. Дверца захлопывается. Машина дергает с места.

Геночка, привалясь к моему плечу, снова аппетитно сопит. Сохов сжимает голову руками. Моцарт трясется как от зубной боли.

- Не понимаю! - стонет он. - Венец природы - человек! И вот такие вящие полярности - хулиган и зарвавшийся чинуша! Уму непостижимо! Да они – одного поля ягоды!..

- Ну, ты, падло! - бурчит тип в куртке нараспашку. - Сопи в две дырки, если попался. Я за вас отдуваюсь и молчу!

- Ах, ты, дегенерат! - свирепо цыкает на него Соха. - Заглохни!

В пустой комнате с металлическими шкапчиками вдоль стены нам приказывают раздеваться.

- Как? - осведомляется Соха. - Совсем?

- Как Венера Милосская, - ухмыляется дежурный офицер.

- Послушайте! Мы же не пьяные! - обращается к нему Сивашов. - За что нас в вытрезвитель?

- Мое дело маленькое: принять и оформить. Раньше надо было разбираться!

- Но с нами как раз и не хотели разбираться.

- Правильно! Этот тоже не пьяный? - дежурный милиционер кивает на хулиганистого типа, пятнистого от татуировок, кая ягуар. - От него несет перегаром, как из винной бочки!

Тот прыгает на одной ноге, пытаясь снять брюки, и ноет:

- Тут колотун, бляха-муха! Задубеешь!

Стальные шкапчики поглащают нашу одежду. Дежурный отпирает массивную стальную дверь. Под низким каменным сводом смутно вырисовывается ряд черных нар, из углов тянет зацветающей сыростью. Дежурный бросает на ближний топчан пять тонких одеял и запирает дверь на замок:

- Отдыхайте!..

Геночка сразу валится спать. Соха садится на нары по-турецки и начинает петь:

Ты надела платье алое С белой лентой и каймой.

Мой корабль уходит в плаванье В летний полдень золотой.

За причалом чайки падают, И хохочут, и визжат.

Но тебя ничто не радует, Лишь бы я пришел назад...

Это наш училищный гимн «Прощание на причале», неизвестно кем из курсантов сочиненный.

- А песенка-то ништяк, клевая! - отзывается из угла наш таинственный компаньон. - Кто сочинил? Сергей Есенин?

- Ага! Эдуард Маяковский! - хмыкает Сивашов. - Тебе не все равно, рецидивист?!

Тип, уловив знакомое словцо, поднимается в своем углу.

- А ты кто, стиляга? Маменькин сынок?!..

Сивашов подхватывает песню в полный голос, чем сразу останавливает «ягуара»:

Бьют в лицо нам бури страшные, Дождь, туман и снегопад, Но глаза твои прекрасные, Как маяк в ночи горят.

Ты не плачь, моя красавица, И бровей своих не хмурь!

Скоро мой корабль появится, Семь морей пройдя, семь бурь!..

Под потолком, как в авоське, тлеет за сеткой слабая электрическая лампочка. В тусклом свете незнакомец, испешренный наколками, застывает в позе Наполеона.

- Салажня! - орет он. - Маменькины сынки! На всем готовеньком жили, мать вашу так! Учись - не хочу! А мне каково было без отца-матери?! На Курской Дуге убили, в танке сгорел. А я по вагонам в электричках шустрил. Что вы знаете об этом, сопляки?! Сегодня наверно первый раз в жизни с подлянкой столкнулись и уже раскисли, сопли распустили ниже колен! Мне срок пришлось мотать по “недоразумению”. Понял ты, красавчик?!.. Доведется тебе такое, небось, в дерьме не найдешь. Или запьешь горькую, богодул!

- Не запью! Не из таковских! - орет в ответ Соха. - И не я твоего отца убивал. Нечего на людях зло срывать. Предъяви счет по адресу! Понял?

- Ты меня на “понял” не бери! Я за “понял” лес валил!

- Хватит. Заткни фонтан!

Потом они затихают.

Каждый из нас остается наедине с собой. Вот чем и страшна тюрьма. Ты остаешься наедине с собой, со своей судьбой. И думаешь: не окажется ли пророком пятнистый? Не покатишься ли дальше по наклонной дорожке? Сумеешь ли подчинить судьбу своей воле или она вырвется и начнет колесить тебя по свету?.. Вот первая несправедливость: тебя приняли за хулигана. Горько и обидно! Но как из этой трясины выбраться? Надо бороться, доказывать? Но - как, кому? С одного полюса - такие, как Циклариди, с другого - такие, как тип в татуировках. И те, и другие принимают тебя не за того, кто ты есть на самом деле. «А кто мы есть на самом деле? - размышляю я всю ночь напролет. - Как нужно жить, чтобы тебя ни с кем не путали, не могли подмять по любой своей прихоти?..»

- Подъем! - в коридоре зычный голос дежурного. - Сивашов!.. Брагин!.. Никишин! На выход!

Человек в татуировках, раздобыв где-то окурок, дымит в своем углу.

- Чао, стиляги! - машет рукой.

Его и Сохова дежурный почему-то не выкликает.

- Без товарища мы не уйдем, - заявляю я.

- Опять двадцать пять! - возмущается дежурный. - То их на аркане надо тащить сюда, то не выгонишь поганой метлой! Ладно. Кого вы забираете - этого или того?

Пятнистый, прислушиваясь, делает знаки рукой: мол, забирайте и меня, если лягавый такой добрый.

- Только Сохова! - подчеркивает Моцарт.

Милиционер выдает нам одежду, документы, записные книжки - все, что изымалось.

- Счастливого плавания, магелланы! - ухмыляется в пшеничные усы. -Больше не попадайтесь под горячую руку!

- Не попадемся! - заверяет Соха. - Но и этого так не оставим!

- Смотри не обожгись!

- Прощайте! - первым, пискнув, выскальзывает на улицу Геночка.

Мы высыпаем следом. Нежный сиреневый рассвет уже тронул восток за сопками. Перламутровые галеры облаков медленно плывут в Корею и Китай. Минуту мы стоим, словно зачарованные. Потом беремся за руки и идем вниз по сонной улице.

На Восток путь далек!

На Востоке воздух серый.

Восходит утром солнце из-за скал.

Осторожнее, друг!..

Геночка, поскользнувшись на подспудной наледи, подворачивает ногу. Его подхватываем на лету, увлекаем вперед. Он упирается ногамии и скользит, как на лыжах.

С бухты доносится отрывистый лай буксировщика; какой-то пароход, вернувшись из плавания, швартуется к причалу на мысе Чуркин. Трещит лед. Отчетливо разносятся капитанские команды, усиленные мегафоном.

По улице навстречу, подпрыгивая, мчится автомобиль. Посторонившись, мы даем дорогу. Но машина, взвизгнув тормозами, останавливается перед нами. К всеобщему удивлению, из «москвича» выпрыгивает Лера. На ней нейлоновая шуба и пуховый платок, сбившийся на плечи.

- Ба! Знакомые все лица! - кричит Соха.

- Здравствуйте, мальчишки! - словно запыхавшись, выдыхает девушка. - Еле уговорила его позвонить и выпустить вас!

- Ах, вот кому мы обязаны! Может еще спасибо сказать?! - выпендривается Соха.

- Доброе утро, Лера! – я подхожу к ней. - Не обращай внимания. Соха всегда такой!

- Вы этого так не оставляйте, мальчики! – наставляет она. - Напишите в райком или в газету! С ним уже не первый случай, когда задерживает по ошибке...

- Все было по букве закона! - возражает дерзкий Сивашов.

- Вы успокойтесь, мальчики! Я протокол порвала, на работу никто не сообщит.

- А вот за это - спасибо! - раскланивается Сохов. - Но в газету писать бессмысленно - где мы найдем ту женщину и капитана третьего ранга, которые подтвердят, что мы защищали их? Советская пресса не зиждится на эмоциях, так ведь?!

- Ну, хорошо. Тогда я сама напишу. Вам в порт?.. Садитесь, мальчики!

- Премного благодарны-с! - дерзит Сивашов. - Чей мерседес?

- Какое имеет значение! Моего дяди.

- Значит, вы тоже нарушаете? А еще комсомолка?!

Лера открывает заднюю дверцу.

- Зря вы на меня сердитесь! Я одна ничего не могла поделать. Понимаете?

Лучше всех понимаю Леру я. Но делаю вид, что тоже не знаком с ней; подай повод - посыпятся вопросы, подковырки, насмешки и тп - полный букет комплексов безобидного русского человека.

- Человек делает добро или зло не потому, что хочет быть добрым или злым, - разглагольствует Моцарт. - Человек просто живет на свете, а это уже само в одном случае - добро, в другом - зло. Так что, человеку остается выбирать, по какую сторону баррикады становиться...

- Всего-то делов! – орет Сохов, но в машину садится.

Я не знаю, что понимает Лера в такой тарабарщине, но лицо у неё светлеет.

- Я давно выбрала! - говорит она всем и мне в частности.

- О’кей! Тогда мы спокойно и с удовольствием принимаем ваше приглашение, мисс.

Сивашов плюхается в машину, за ним Геночка. Я - на переднее сидение.

Лера включает скорость.

- Так, значит, вы похитили у дяди его авто? - допытывается Соха.

Сивашов толкает его в бок: кончай базар! По радио передают фортепианную музыку. Звуки вспыхивают, словно светлячки, попеременно гаснут, вспыхивают снова, разноцветные, целыми гирляндами, как на новогодней елке, потом замирают, оставляя в душе след светлой чарующей грусти...

- Ноктюрн Фридерика Шопена, - блещет эрудицией меломан Сивашов, - ре-минор, написан в Испании после разрыва с Жорж Санд, незадолго до смерти, после которой сердце Шопена было перевезено на родину, в Варшаву, в тело упокоилось в Париже...

- Удивительное утро! - говорит Лера. - Природа словно умылась и почистила зубы.

Геночка хихикает сзади.

Мелькают полосатые штанги шлагбаумов, маневровый паровозик кукарекает на стрелке. Под белыми опахалами деревьев машина останавливается. Дальше - решетка ворот и становые якоря порта. Когда все выходят, Лера подаёт мне листок из блокнота: номер телефона.

- Теперь наверняка не забудешь! - говорит она с укором. - Звони, герой нашего времени.