Читать книгу Дэзи и ее мертвый дед - Валерий Шемякин - Страница 5

Все лето стояла страшная жара. Я жил в пустующем деревенском доме моей двоюродной сестры. Дом стоял в самом дальнем конце села, ко мне никто не приходил, раз в несколько дней я ходил в магазин, покупал буханок пять черного хлеба и молоко в квадратных упаковках…

Я привез с собой блокноты и карандаши, собирался писать последнюю книгу. В ней я намеревался выразить все, что только мог, после этого, полагал, все будет сказано.

Эпизод за эпизодом я перебирал в памяти ушедшую в прошлое жизнь и пытался определить, как дорого все это стоит. Вновь приходили сомнения – вся ткань минувших событий напоминала покрывало, траченное молью. Выходило – писать не о чем, и мое сидение на даче напоминало мне очередную дыру в этом покрывале. Сны, зачастую выдуманные, становились моей реальностью. И не хотелось расставаться с ними…

Я ни с кем здесь не общался, не видел вокруг ни одного человеческого лица. Однако странным образом в мою жизнь стали вторгаться живые существа. Они заполняли пустоты, образовавшиеся после того, как я покинул привычный мир.

Дождей с начала мая не было, живые твари не впали в анабиоз, они были активны в самое полуденное пекло, я подозревал, что эта активность была связана как-то со мной, с моим присутствием в этом месте. Огромное количество жучков и паучков сновало по дому и двору. Каждый день на пути в деревянную уборную меня встречала приблудная кошка, черная с коричневыми подпалинами, она злобно шипела на меня, не хотела уступать дорогу, в ее глазах горела желтая злоба. Она готова была броситься и исцарапать мне лицо, я терялся от этой ненависти, не находил ей объяснения, старался обойти кошку. Слышал ее злобное шипение в кустах, когда часами сидел неподвижно на веранде.

Она заставляла вспоминать детство, которое было заполнено войнами, в том числе с соседскими кошками. Эти твари всегда меня не любили, и я отвечал взаимностью, дело доходило до жестоких казней, хотя в те времена ничего мне не было известно о сатанизме, о кошмарных ритуалах жертвоприношений, кои начинаются с котят… чаще всего ими и заканчиваются…

Кошка, однажды распятая мною на дереве, преследовала меня всю жизнь. Где бы я ни жил, обязательно в подъезде оказывалось это отродье, фыркающее на меня и выгибающее злобно спину. По ночам я слышал душераздирающие крики под окном, а с лестничной площадки в квартиру проникал невыносимый запах кошачьей мочи.

Кошка в магических обрядах – проводник, и лишь она видит, кому и когда не стоит переступать незримую черту. Беспричинная кошачья агрессия – это знак того, что в тебе сидит нечто, от чего лучше избавиться. Но вот что именно сидит и как избавляться – этого просветленные в своих книгах не поясняют…

Было здесь много ящериц и темных молчаливых птиц. По двору и прямо по дому бегали крысы, крупные, пепельные, какие-то неестественно голубые. Они не выглядели отталкивающими, кои обитают на помойках. Напротив, была в них какая-то аккуратность и неспешность. Но милей от этого они мне не становились. Крысы не обращали на меня внимания, не прятались и не уступали дорогу, когда попадались на моем пути. Я видел, как они взбираются по лестнице на чердак. По ночам я слышал топот их лап на потолке.

Ножки кровати я установил в банки с водой, а между спинками кровати натянул полог из старых простыней. По ночам я слышал, как в окно бьет клювом обезумевшая птица…

Я почти ничего не читал. Освещение было слабым, лампочки горели полуживым красноватым накалом, было неприятно, когда они горели, я редко их зажигал…

Подолгу лежал без сна, думал о своей книге, но то, что происходило вокруг, мешало мне сосредоточиться. Я слышал странные звуки. Однажды мне померещилось, что в лощине за огородом я слышу тихое лошадиное ржание. Мне в этом ржании послышалась жалоба и призыв о помощи…

Было очень душно, полог из простыней мешал доступу воздуха, я ощущал присутствие шерсти и какого-то мелкого пуха в кровати, он лез мне в нос и глаза. На чердаке скрипели доски. Под окном слышались чьи-то голоса, неясное бормотание и вздохи, их можно было принять за человеческие и от того по спине бегали мурашки. Мне хотелось встать, пройтись по двору, может быть, спуститься к пруду и посидеть на берегу, но я испытывал непростительную слабость, какой-то детский страх, казалось, меня поджидают ядовитые змеи или взбесившиеся лисы…

Где-то вдалеке слышался собачий лай. Он был нервным, трусливым, ищущим чьей-то защиты. Потом этот лай трансформировался в угрожающий вой – это были уже другие собаки, одичавшие, они выли невыносимо размеренно, то приближаясь, то удаляясь и пропадая в горах…

Я представлял эти бродячие стаи, они, должно быть, питаются падалью, воруют отбросы из мусорных баков и при случае нападают на подгулявшего пьянчугу, возвращающегося к себе поздней порой…

Я проснулся в липком поту. Выполз из-под полога. Утро было пасмурным, застывшим. Верхушки гор оделись в меховые шапки. На веранде в диком беспорядке валялись вещи, оставленные мною с вечера. Блокнот был изодран в мелкие клочья. Буханка хлеба превратилась в лепешку, размазанную по столу. Здесь же валялся мобильный телефон. Я хорошо помнил, что не собирался брать его с собой, думал жить на даче, не поддерживая связь с внешним миром. Видимо, автоматически сунул в рюкзак. Я нажал на кнопку включения – дисплей вспыхнул и тут же погас. Надо было найти зарядное устройство – возможно, его я тоже прихватил, – потом позвонить сестре…

Взял ведро, спустился к колонке, набрал воды. Облился. Вода была холодной – я вздрогнул всем телом, шагнул из образовавшейся подо мной лужи, чуть не наступил на ящерицу, которая сидела без движения, будто уснула. Я взял ее в руку, поднес к своим глазам, мне показалось, она пискнула, хотя ящерицы не пищат, она оторвалась, вывалилась из руки, ее хвост остался в моей руке, он извивался, выделяя какую-то темно-зеленую жидкость, сама ящерица тут же исчезла, будто утонула…

Из лощины, расположенной за огородом, донесся странный звук – что-то вроде лошадиного «прррр…» Тут же из кустов раздалось кошачье шипение, на крыше с громким хлопком ударила крыльями гигантская птица…

Надо успокоиться, подумал я, позвонить сестре, попросить, чтобы она нашла ружье и привезла его мне. От этой мысли мне стало совсем не весело. Возьми себя в руки, сказал я себе, кого ты боишься – жучков-червячков?..

Натянув шорты и футболку, я пошел со двора, обошел ограду и направил свои стопы к лощине…

Спускаясь вниз по тропинке, я думал о том, что сегодня должно произойти нечто такое, что перенастроит меня, заставит собраться, поможет заняться делом, ради которого я сюда приехал, избавиться от наваждений, мелкого психоза, от этих болезненных реакций…

Миновал дубовую рощу, почти сбежал по тропинке и резко остановился, пораженный тем, что я увидел. Посреди поляны стояла пара красавцев – это были темно-рыжий жеребец и дымчатая, почти белая кобыла с черными ногами и черным хвостом. Ее голова лежала на холке жеребца. Они не шевелились, лишь чуть помахивали хвостами. Я замер. Всего несколько метров отделяли меня от животных. Откуда они здесь взялись? Рядом не было никаких хозяйств, связанных с лошадьми. Судя по их стати, ногам, гривам, мордам, по чему-то совсем неуловимому – я это сразу почувствовал, – эти животные не знали неволи. На них не пахали, не сеяли, не преодолевали препятствия, не впрягали в телеги… Они настороженно, точнее даже – изучающе смотрели на меня, и в их глазах не было страха. Казалось, они видят человека впервые, и в то же время мое появление не было для них неожиданностью. Мне подумалось, что они пришли сюда издалека, из-за гор, они скрывались здесь от какой-то опасности, они переплыли реку и спрятались в этой лощине в надежде, что их никто не обнаружит…

Я никогда не любил животных. Любые попытки вручить мне маленького котенка или нуждающегося в человеческой ласке щенка отвергал без разговоров. Однажды Ася собралась подарить мне попугайчика, и это вызвало во мне панику… Не то чтобы это была форма активной фобии. Просто я не знал, чего животные могут ожидать от меня, боялся не соответствовать их запросам и беспокоиться из-за этого. В моей пустой квартире даже тараканы не водились.

В тот период жизни я старался делать все возможное, чтобы ни о ком и ни о чем не беспокоиться. Я до предела сократил заботы о самом себе. Почти ничего не готовил, мало ел, редко покупал вещи и носил их аккуратно, чтобы можно было реже стирать. Я плохо переносил в своем доме присутствие других людей. С Асей я предпочитал встречаться в недорогом кафетерии, иногда ходил с ней в кино. А когда она все-таки попадала ко мне домой, я мучительно переживал из-за того, что она трогала мои вещи и не всегда возвращала их на место. Когда она уходила, я испытывал облегчение.

Лошади не составляли исключения. В детстве старший брат пытался обучать меня верховой езде, я не смог удержаться, упал с лошадиной спины, ударился, с тех пор обходил этих животных стороной. Страх усилился после ужасного случая – возле деревенской конюшни тяжеловоз лягнул соседского мальчишку прямо в лицо. Этот мальчик так и остался на всю жизнь перекошенным, когда он смеялся кривым ртом, хотелось закрыть глаза руками и куда-то спрятаться…

Выглянуло солнце. Я поднял голову и обнаружил, что тучи начали быстро рассеиваться. Жужжание шмелей и слепней вывело кобылу из состояния покоя. Она открыла глаза и посмотрела на меня темными, глубокими глазами. В этих глазах я прочитал какую-то мысль, не расшифровываемую с ходу, какой-то упрек или просьбу. Они разумные существа, пришла мне в голову мысль, они вынуждены скрываться в этом образе. Это тоже люди, но в другом облике, они покинули свой мир, они явились сюда из какой-то страны, неизвестной нам, обычным людям. Это в горах, может быть, в глухих подземельях. Эти двое покинули своих соплеменников, ибо натолкнулись на их жестокость. Главная причина их бегства – любовь.

Солнечные пятна прыгали по вздрагивающему крупу рыжего жеребца.

Во мне как-то внезапно родилась фантазия, но она обрела состояние плотной уверенности в том, что я встречался с этими существами, в какой-то из предыдущих жизней. Ко мне вдруг явилась картина битвы, я бился плечом к плечу с этими существами, а может быть, крылом к крылу – мне виделся полет над вражеской ордой, которую мы поражали огненными стрелами… Они не были тогда лошадьми. И происходило это, скорее всего, не на Земле, в другом каком-то мире…

Не помню, сколько я так стоял и смотрел на них, в какой-то момент почувствовал: пора уходить. Я вернулся на дачу, сел в свое кресло на веранде, и совершенно банальная мысль овладела мною. Это знак, думал я, теперь все будет хорошо. Ко мне пришла уверенность, что я на верном пути. Не надо сворачивать. Не надо бояться ошибок. Мой путь завершится там, где должно. Я был так поглощен этими сладостными мыслями, что не слышал ни звука вокруг – ни кошачьего шипения, ни крысиного бега, ни скрипа досок на чердаке.

Я вскипятил себе чай и сидел так до вечера. Мне не хотелось никуда идти, у меня не было желания читать или писать. Я знал, что я займусь этим завтра.

Мои попытки спрятаться от людей, забиться в норку больше не пугали меня. Таков я и таков мой удел. Мне не суждено любить и быть горячо любимым. Мне суждено пожертвовать человеческими пристрастиями, жизненными привязанностями ради высокой цели. Но вот какова эта цель? На этот вопрос ответа у меня не было. Я задавал его себе всю сознательную жизнь, мучил себя, терзал собственными несовершенствами, искал ту вершину, к которой лежит мой путь, и не мог найти. Он где-то рядом, где-то рядом… Плотные бутончики ирисов готовы были распуститься…

Стало смеркаться. Останусь на всю ночь здесь, буду спать в кресле, решил я.

Когда совсем стемнело, – лишь среди гор отсвечивало бледное небо, – я вновь услышал ржание, доносившееся из лощины. Это были странные звуки. В них был совершенно ясный смысл, но невозможно было передать его словами. Эта была как будто бы песня, в ней слышались и радость, и печаль. Певец вспоминал о вольной стране, из которой изгнали его с возлюбленной, потому что они отказались подчиняться и жить по правилам, которые им не подходили. Это был голос не человека. Но и не зверя. Голос пришельца из иного мира. В нем был разум, хотя и иной разум, не людской, не такой, как у людей, населяющих планету Земля в это время.

Я достал новый блокнот, карандаш и собрался записать все, что слышалось мне в этом тихом… ржании… в этой песне любви… Все эти мои фантастические бредни.

В далекой темноте раздался собачий вой. Мои мысли вдруг повернулись по иному кругу, я принялся размышлять о давно виденном и пережитом, о том, что не оставляло меня в покое, к чему я возвращался в своих снах, что не отпускало.

Но отчего-то в памяти стали всплывать лишь мелкие обиды на близких и друзей. Собственно, друзей у меня никогда не было. Как-то так получилось, к тому времени со мной перестали общаться даже одноклассники и однокурсники. Я не ходил на встречи выпускников. Но это не огорчало меня…

Меня все чаще посещали мысли о том, что человеческие отношения – накопление мусора. Избавившись от ненужных контактов, сократив до предела заботы о себе и о других, научившись не переживать и обходить все проблемы, я вдруг обнаружил, что мне совсем не о чем говорить с другими. Когда я все-таки пытался сказать знакомым что-то доброе и значимое, они обижались на меня, считая, что я издеваюсь. Одна лишь Ася могла выдержать эту мою нелюдимость. Самое отвратительное – листы бумаги передо мной все чаще остаются чистыми. Писать мне тоже было не о чем…

Далеко на реке раздался оглушительный всплеск, выскочила из воды и упала назад гигантская рыбина. Нехорошее творилось у меня внутри, будто все жучки-червячки переместились ко мне в душу. В темноте, совсем рядом со мной заплакал ребенок, этот плач перешел в крик. Что-то страшное явилось человеческому детенышу.

– Вова, где ты? – услышал я отчетливо женский голос. – Вова?! Я боюсь…

В плотной тишине хлопнула калитка. И снова резкий крик – теперь уже явно кошачий. Я встал и встряхнулся, как зверь, выбравшийся из воды. Потом сделал это еще раз. На миг почувствовал облегчение. Но только на миг.

Я сходил за подушкой, сел на ступени… и не заметил, как уснул. Прямо на крыльце.

На следующее утро все стало иным. Кошка, которая накануне готова была выцарапать мне глаза, подошла и потерлась о мои ноги. Я налил ей молока в глиняную плошку. Она пила долго, с перерывами, поднимая голову и поглядывая на меня. Затем развалилась возле кресла и принялась вылизывать свою черно-коричневую шерсть.

Во двор вбежала собака, бесцветная, неухоженная, лохматая. Остановилась на дорожке, тяжело дыша. Увидела крысу, бегущую навстречу. Шерсть на собачьем загривке поднялась. Она расставила лапы, ощерилась и, разбрызгивая слюни, издала сердитый лай. Крыса не остановилась, она обогнула собаку и продолжила свой путь. Не прекращая лаять, собака бросилась вдогонку. Крыса вскочила на стол, поглядывая то на меня, то на собаку, то на собственный хвост, беспокойно сверлящий воздух. Собака прекратила свой безумный лай, посмотрела мне в глаза и, будто устыдившись чего-то, повернула к воротам. Через минуту ее уже не было видно. Тут же исчезла со стола и крыса.

Прихватив буханку черного хлеба и ведро чистой воды, я отправился к лощине.

Они стояли все так же, плотно прижавшись друг к другу. Я поставил ведро рядом с ними, положил хлеб. Пробурчал что-то вроде: еще навещу – и удалился…

Лето пробиралось к зениту. В эти жаркие дни наступал мой очередной день рождения. Как раз накануне Ивана Купалы. Я не впервые сбегал из города в свой день рождения. Но нынешнее бегство было связано не только с тем, что я становился на год старше, я не ощущал это бегство себе подарком…

Ждал ли меня кто-нибудь? Да, наверное. Но я не хотел думать об этом. Мне хотелось быть одному. Хотя я и не чувствовал себя здесь уютно, не ощущал этот сельский мир своим.

А существа, поселившиеся в лощине, были, конечно, чужими, были посланцами незнакомой мне воли. Но они притягивали меня и указывали, что есть пути, о существовании которых я не подозревал, но они есть, и на них можно ступить.

Я дал им имена – Эммануил и Анабель. Что-то такое читал накануне.

Через несколько дней, оттаскивая влюбленной паре очередную порцию хлеба и воды, я заметил перемену в ней. Я не сразу сообразил, что же переменилось. Что-то стало другим в этих животных, да и вокруг них… Анабель беременна, вдруг пришла в мою голову простая мысль (или как они там говорят – жеребая…). При этом я испытал восторг, я ощутил внутри себя сердце, оно трепетно вибрировало, хотя и не понимал природу этой радости. Почему это так задело меня, что должно было случиться, чтобы я испытал непонятную причастность. Беременность. Вид беременной женщины казался мне неприличным, отталкивающим, слишком физиологичным. Всякая физиологичность – грязна. Но тут… Я столкнулся глазами с глазами Эммануила. В его взгляде не было настороженности или страха. Там были покой и уверенность. Там были сила и строгость. Но эта строгость не была злой.

Я осмелел, подошел вплотную, положил руку на белый круп Анабель. Она не вздрогнула, не отстранилась. Я погладил ее бок. Бок был прохладным, сухим и чистым. Я обратил внимание, что этой паре совсем не досаждали насекомые. Хотя где-то среди листьев звенели комары, мелкие мухи вились над травою, и перед моим носом то и дело жужжали слепни. К ним они не приближались. Будто что-то отталкивало их от этих существ.

Совсем рядом, среди кустов, я заметил что-то похожее на гнездо. Примятая трава, она была необычно высокой, уложенной волнами – совсем низко посередине и приподнимающаяся по бокам.

Ветер шевельнул ветки. Вверху крикнула птица, и раздался резкий стук, будто захлопнулась дверь. Надо было уходить.

Сны я обычно плохо помню, но на этот раз я проснулся посреди сновидения. Я снился себе в виде какого-то летающего существа, приближающегося к крутому обрыву. Я должен был прыгнуть с обрыва и взлететь. При этом я испытывал страх, нет, я не боялся, что не взлечу. Я боялся того, что было внизу – что-то липкое, притягивающее к себе. Сон был цветным. Но кроме моих сверкающих золотом крыльев и зеленой тины внизу, ничего не было окрашено в яркие цвета…