Читать книгу Чердаклы - Валерий Шемякин - Страница 3

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … голова доброго рецензента:

Господа юные эскаписты, вылезайте из пыльных закутков, отстегните от себя ваши мигающие фуфлоны, отложите сритеры и прочие барабуки, вытащите затычки из ваших больших синих ушей, отряхнитесь и послушайте, как это было на самом деле. По-настоящему. Без дешевого аниме. Вот вам повесть о людях, которым пришлось сражаться с вселенским Хламом… Выслушав историю до конца, вы скажете, так не бывает. Вы правы, в действительности все было куда страшнее. Впрочем, не всегда понятно, что можно называть действительностью. Даже недавнее прошлое меняется порой до неузнаваемости в чьем-то умелом отображении. Не говоря уже о будущем. Все зависит от выбора точки воздействия. Такова позиция автора. От себя добавлю: когда Сальвадору Дали подарили скелет кита, он придумал 62 варианта его использования. Думаю, автор заимствовал у Дали один из них: галлюцинаторный метод устранения у карликов комплекса мании величия.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … …..

Президент Григорий Бут

Кабинет важной персоны, очень важной персоны, может быть, самой главной на всей необозримой территории, от океана до океана. Судя по обилию гербов, флагов, карт и отсутствию канцелярских принадлежностей это кабинет правителя. Кругом сплошная плазма. Мебель с вензелями и позолотой. На полке пучеглазый филин…

… И тут он замечает на зеркальной поверхности стола живой, чуть дрожащий комочек. Мышь, черт подери, думает он, осторожно оглядываясь, ища глазами папку поувесистей, собираясь прихлопнуть тварь; не то чтобы он жаждал смерти этой мыши, нет, ему просто хочется ткнуть этой мышью прямо в нос управделами Марфину, а как это сделать, если мышь не прихлопнуть.

Изготовившись к броску, он пристально смотрит на мышь, а она, подняв голову, смотрит на него. В ее глазах нет страха, наглости или животного идиотизма. Она смотрит понимающе. Она смотрит осмысленно, изучая его. Этот взгляд обезоруживает. Она вовсе не хочет прихлопнуть его тяжелой папкой с бумагами, и в этом разница.

В юности он много читал про замечательные жизни великих персон. Потом разочаровался, бросил. После того, как выпустили книжки про него самого – Детство Президента, Юность Президента, – окончательно понял: истинная жизнь человека никогда и никому не становится известна.

Это не мышь, вдруг догадывается он, судя по хвосту и морде, это крыса, мелкая, пепельно-серого цвета, с какими-то узкими, японскими глазами. Наверное, декоративная, чья-то ручная, вот почему она не боится.

Он осторожно протягивает руку и прикасается пальцем к крысиной голове. Крыса чуть приподнимает нос, обнюхивает его палец. Фу! – непроизвольно выдыхает он, но руку не убирает. Другой рукой нажимает кнопку и негромко произносит: Лариса, принесите мне стакан чистой воды и пакетик орешков, очищенных, конечно.

В университет он поступил легко – был уже разрядником по нескольким видам, а по дзюдо стал мастером, это ценилось тогда больше, чем школьные золотые медали. Корпорация. Так называлось их студенческое братство. В то время в стране еще не было никаких корпораций, и им казалось, что это круто.

Гучков говорил ему тогда: обзаводись друзьями, никого не отталкивай – неизвестно, кто может пригодиться в будущем. Сам Гучков был уже офицером, но не афишировал этого. Он был не намного старше, но погоняло у него было – Старик. Нет, не было никакой казармы, никакого жесткого контроля, они уже тогда могли взять «Волгу» и на выходные смотаться в Хельсинки. Набивали багажник спиртным, и их почему-то никогда не шмонали на границе. Павлов однажды наблевал прямо под окнами дома президента Финляндской Республики. Обошлось. Никто ничего Мише не припоминал.

Гриша Бут тогда казался простым парнем, выглядел миролюбиво, интеллигентным молодым человеком с покладистым характером и синими глазами, умело скрывающим возрастные комплексы. Из него мог бы получиться со временем неплохой начальник, скажем так, среднего уровня, поскольку незаурядными способностями он не выделялся. Но посмотрите, что из него получилось…

Ты знаешь, дорогая принцесса, говорит он, постукивая по столу остро заточенным карандашом, а другой рукой поглаживая крысу, воевать мне за эту должность не пришлось – она как-то сама упала прямо в руки.

А начинался поход во власть совсем незаметно. Казалось, все рушится, но Гучков сказал: ребята, все только начинается, мы прорвемся. И уже позже, когда Гриша уверился: это я сам, я сам всего добился! – Гучков довольно небрежно и в то же время жестко внушал ему: в государство теперь никто не верит, Корпорация должна заменить государство, не называя себя; а ты, Гриша, становишься как бы рабочим органом, в тебя должны верить, ты будешь менять госаппарат на корпорацию, ясно? Ты вызываешь доверие всем своим обликом, каким-то простонародным. Я не самоубийца, сказал тогда Бут. Гриша, не надо, произнес Гучков, и Григорий Иванович не стал спорить.

А потом появилась Национальная Святая Рать, в нее записывали всех, при этом не все осознавали, что состоят в корпоративном патриотическом движении, но это было не важным. Важным был идейный корень. Бут – это сама русская жизнь! Бут – это и есть народ! Только Бут и ничего кроме Бута! Он не любил этих лапотников, но ничего другого не имел. Позже появились белые тараканы, их надо было давить… Давили. Буквально – армия байкеров Чегдомынские секачи — на бешенной скорости врезалась в тараканьи процессии. Комитеты духовно-нравственного перевоспитания выявляли антинародный элемент. Лица, не подтвердившие лояльность новому курсу, народом не считались.

Кто бы мог поверить теперь, что больше всего в жизни он страдал от того, что его никто так и не смог приручить. И он никого не смог приручить. Постоянно ощущал себя одиноким крысенышем в окружении озлобленных одиночек…

Гучков особо не надоедал, хотя и не исчезал совсем из его жизни. Старые знакомства работали. Кое-кто пытался пугать Бута реальным могуществом Старика. Говорили, что он связался с международным картелем, торгующим имплантантами, взял под контроль весь рынок стволовых клеток. Уверял, что дело это верное, и предлагал сделать операцию Буту. Ну да, так он и поверил. Пусть сперва на кроликах потренируется.

Во время последней встречи в Гаррикале Гучков много рассуждал о биотехнологии, генной инженерии, клонировании, чипах. Не очень внятно пытался внушить ему мысль о будущем могуществе, об открывающихся возможностях, об управлении реальностью, говорил, что в помощи Гришиной не нуждается, но вот на каком-то этапе… Был он тогда весь желтый, оплывший, будто сделанный из воска. Не очень-то верилось, что биотехнологии лично ему идут на пользу.

Гучков не угрожал, говорил почтительно, уважая статус Григория Ивановича, хотя уже тогда прекрасно понимал, что Бут если и не порвал фактически с Корпорацией, взрастившей его, сделавшей его президентом, то старался непосредственно с ней не взаимодействовать. Стоять как бы над старыми дружескими связями.

Гриша неважно выглядит, сказал Гучков в тот же вечер в Гаррикале молодому вице-президенту Михаилу Павлову, устал, а замены нет, а? Павлов растерянно пожал плечами: ну, не знаю, думаю, замена всегда возможна…

К этому моменту Бут поручил Мише курировать силовые ведомства. Не люблю тупых. Не было в этом никакой стратегической ошибки – указы о назначениях, очередных званиях и продвижениях подписывал Бут, а спрос за всякие безобразия, творимые генералами, учинялся с Миши. Плохо ты их воспитываешь! Миша старался. Говорил: моя голубятня, с детства обожаю гонять голубей! Это не касалось, конечно, старых друзей по Корпорации. Их он не гонял.

Бут узнал об их разговоре в тот же вечер. А Гучков узнал о том, что он знает, чуть позже. И они стали ходить вокруг друг друга осторожно, кругами, как бы на цыпочках…

…Он слышит шаги у дверей, осторожно берет крысу и опускает в карман пиджака. В кабинете появляется Миша Павлов. Лицо у него… Если бы сестрица Аленушка стала мужчиной, у нее, наверное, было бы такое лицо. Обмениваются приветствиями, затем вошедший говорит, что хочет стать академиком. Зачем? – удивляется хозяин кабинета. Ну, как же – престиж и, вообще, статусу соответствует. Ох, Павлов! – восклицает Бут, когда же ты перестанешь гоняться за цацками, изображать из себя фрика, ты как будто специально все делаешь, чтобы над тобой смеялись. Ой, ой! – восклицает гость, кто бы говогил (он слегка картавит)…

Кто бы говорил? Бут, похоже, уязвлен этими словами. А что – я люблю спорт, говорит он, да, технику, дрова рубить люблю… когда-то… Он замолкает. Не хочет продолжать. Он мог бы сказать, что иногда бросает все дела, отправляется в пригородный лес и за Миколиной горой пилит примитивной бензопилой столетние сосны. Не останавливается, пока на землю не рухнет десяток-другой этих красавиц. Конечно, без участия помощников не обходится. Но уж без всякой пресс-службы, не тот случай. Настоящий драйв! После разминки на свежем воздухе хочется жить! А Миша Павлов, катаясь на велосипеде по территории Кремля, умудрился упасть ровно в пролом Царь-колокола. Недотепа! Но этого он вслух не говорит.

Появляется Лариса, ставит перед ним орешки и воду. Вопросов не задает. Старая школа. Уходит. Следом за ней уходит и явно недовольный Павлов.

Так вот, крыса теперь всегда с ним. Он берет ее с собой даже в душ – перекладывает в карман халата. А когда меняет костюмы, ревниво следит, чтобы никто не шарил по карманах. Да, да, конечно, вы правы – в карманах она и испражняется. Что ж, Бута это нисколько не беспокоит. Он спокойно переодевается, а испорченную одежду выбрасывает. Все просто.

Зиновий Давыдов

Тата звонила обычно к вечеру и говорила, что приедет ночевать. И каждый раз он не находил в себе сил, чтобы сказать: не надо. Он без конца перебирал в уме эпизоды совместной жизни. Это его выматывало, но поделать с собой он ничего не мог.

Он прожил здесь лет пятнадцать, этажом выше располагалась неспокойная квартира. Хозяева там менялись каждые полтора-два года. И сразу же затевали ремонт – ломали и выбрасывали все, что было оставлено предыдущими жильцами. Он слышал треск отдираемых панелей, тяжелые удары, от которых на голову сыпалась штукатурка и раскачивались светильники, и главное – невыносимое визжание дрели рано утром или поздно вечером, когда он пытался что-нибудь писать или читать. Закончив ремонт, очередной владелец квартиры спешно ее продавал, а вселившийся новичок тут же начинал ломать и перестраивать то, что нагородил предшественник.

Зиновий втыкал беруши в слуховые отверстия и слушал шумы внутри себя. Внутри шумело море, волны лизали шершавый песок и гоняли вдоль берега мокрую гальку.

Он никогда не покидал свой дом надолго. Он боялся больших расстояний. Боялся неба и никогда не летал. Не переносил гостиниц и общественных туалетов. Ненавидел прачечные. Он задыхался от ароматизаторов. Дома мог ходить в рваных футболках, но никогда не выходил на улицу в неотглаженной рубашке и нечищеных башмаках…

Во время последнего звонка она была той первоклассницей, которой доверили звонить в колокольчик, а он тем самым выпускником, который подхватил этот цветочек в белом фартуке и усадил к себе на плечи. Придерживал ее руками за ноги в ажурных гольфах. А потом? Он все вспоминал эти гольфы. Возвращался. Как бы случайно встречал во дворе, она сразу узнавала его и улыбалась. Как своему.

Бездонным августовским вечером Зина сидел на балконе с биноклем, выискивая объекты для наблюдения. Ой, не надо! Объект был один. Он смотрел только на ее окна. Эти воображаемые касания… озноб невозможного, нереального, несбыточного… Считается, если представляешь близость с кем-то слишком убедительно, ничего никогда в реальности не случится. Наверное, это так. Но у него случилось совсем по-другому. Ей было шестнадцать, когда она пришла к нему среди бела дна и сказала: раздевайся. Еще чего, сказал он, рановато тебе. Она рванула на нем рубашку: ты хочешь, чтоб я сделала это с кем-то другим? Мог ли он устоять.

В сексе она пыталась достичь самого дна. Забывала обо всем. Он все ждал, когда же она, наконец, откусит ему голову. Ее посещали странные идеи. Думаю вести эротический дневник, – сказала она как-то, – день за днем, ночь за ночью, но я не могу видеть себя глазами мужчины и чувствовать, как он. Предлагаешь соавторство, улыбнулся он. А что? До такого никто еще не додумался.

Она сочиняла стихи, но были они у нее садистские, похожие на пионерские страшилки. Когда она пришла в газету, ее прямолинейность и язвительность, помноженные на безграничную самоуверенность, оказались как раз здесь впору. Она освоила метод. Рисовала запутанные схемы – кто с кем и как связан; мэр у нее имел отношение к сомнительным делишкам банкира Галошина, а Тимур Мосолапов начинал службу в учебке с нынешним начальником УБЭП, который, в свою очередь, крышевал бизнес двоюродной племянницы арестованного в прошлом году вице-губернатора, которая третьим браком жила с виноторговцем Дагаевым, брат которого… При желании в этих цепочках можно было обнаружить кого угодно, даже самого себя. Ты всегда в схеме, брат мой! Вот почему так популярны сюжеты о необитаемом острове и пришельцах…

Ее заметили. Ее стали хвалить и побаиваться. Она ощущала себя восходящей звездой. Ей казалось, она способна на многое и путь ее лежит к каким-то вершинам. Вершин, правда, было не разобрать. Много было тумана. Она потопталась, подергалась, почувствовала, что совсем не движется, ей стало скучно. Она бросила газетное ремесло. Он попробовал пристроить ее к предвыборному штабу одного из кандидатов, но это кончилось конфузом – Тата стала прилюдно называть кандидата кретином и лицемером. Она была мало приспособленной для таких дел, ей хотелось самой определять, а не подчиняться чужим указаниям.

По выходным она ездила со Светиком, соседским юношей, на пейнтбол. На губе у нее постоянно вскакивал герпес, и она не знала, что с этим делать. Ой-ля, сказал он ей, врать не надо.

ТАТА: О чем это ты?

ЗИНОВИЙ: Будто не знаешь – герпес появляется у тех, кто врет. А поскольку ты врешь постоянно, у тебя он и не сходит.

ТАТА: Ну да – капусту я квасить не умею. Телевизор смотреть ты не велишь. Пейнтбол – говно. Мама моя – жирная корова. Трусы надо менять каждый день. Что еще?

Зимой он регулярно кипятил белье, а летом выдерживал его в морозильной камере. А Тата не умела даже гладить. В постели она могла всю ночь говорить о своих грандиозных проектах или делиться дикими фантазиями. Это его бесило. Особенно когда она начинала смеяться и сравнивать выдуманное с реальным. В такие минуты ему казалось, что они в комнате не одни, вокруг кровати толпятся стриженые новобранцы. Новобранцы сидят в его креслах. Новобранцы плещутся в ванне. Новобранцы заглядывают в окна.

По улицам ходят голые мальчики, как-то раз сказала она ему, и никого это не смущает. Дело было зимой. Не вижу никаких мальчиков, ответил он. Почему-то это ее рассердило. Грохнула об пол и вдребезги разбила вазу, которую подарил ему знакомый таможенник. Сексом с ним, просто так, ради удовольствия, заниматься она перестала. Ей хотелось быть беременной и родить, и чтобы он заботился о мадонне с младенцем. Его это пугало.

А потом начались ее полупьяные загулы, она пропадала неделями, на островах под Ширяево устраивала оргии у костра с какими-то случайными обожателями, участвовала в гонках на моторных лодках, угнала лошадей из конюшни банкира Галошина и со свистом, гиканьем, звоном бича гнала по всему городу табун, насмерть пугая сонных обывателей. Как-то вернулась под утро в мужской необъятной пижаме, и Давыдов сделал вид, что не замечает этого… как и она…

Потом она просто ушла. Собрала сумку и, не попрощавшись, исчезла. И стала время от времени возвращаться. Два раза в неделю тайком от Светика она встречалась теперь с Давыдовым, уже после того, как бросила его. Она не смогла бы объяснить, зачем это делает, ни Давыдову, ни Светику, ни себе. В те среды и пятницы, когда Тата бывала здесь, в ободранной однокомнатной квартире блочного дома на улице Победы, она на самом деле должна была посещать курсы английского языка. На два часа она отключала дурилку и говорила Зиновию, что ей, возможно, удастся получить грант и уехать в Америку. В свои планы, связанные с отъездом, она не включала ни Зиновия, ни Светика. Про Святослава она говорила: козел и тряпка, но говорила это таким тоном, будто жалела, что Давыдов оказался не тряпкой и не козлом. Что она говорила Светику о Давыдове, неизвестно. Но в любом случае давала понять, что приезжает сюда не ради удовольствия. Один раз, правда, с ее языка сорвались слова телесная тоска. Но и это, скорее всего, не было главной причиной. Просто она страшилась окончательно потерять Зину.

Она начала менять в себе все. Свое на чужое. Волосы, зубы, ногти. Вставила линзы, хотя зрение у нее было нормальным. Ботокс – это уже не актуально, говорила она, засажу себе в задницу чип, от которого все мышцы приобретут напряженный тонус. До чипа не дошло, но вот во влагалище она себе вставила какую-то хрень, делающую секс не только безопасным, но и каким-то безумным.

К этому времени скандалы в клубах и пьяные выходки создали ей репутацию. Она перестала понимать, чего ей хотеть, что она собой представляет и что может. Расставшись со Светиком, она целыми днями сидела в своей каморке, уткнувшись в компьютер, или тупо названивала всем, кого знала, но вскоре ей перестали отвечать.

Несколько лет она сочиняла грандиозный проект, призванный перевернуть все в этом городе: и бизнес, и власть, и социальную сферу. Возила этот проект знакомым депутатам, потом пацанам-пузанам. Никто не ловил фишку. Ее это бесило.

А он легко попадал под гипноз чужих желаний и всю жизнь грезил о женской безропотности. Безусловной безропотности. Ему казалось, в живой жизни испытать такого ему не удастся. И вдруг к нему пришло простейшее решение: надо обзавестись симулякром – резиновой куклой. И все! И никаких ты должен! Даже имя ей придумал – Ребекка. Как сама суть покорности. Она будет белой, теплой и гладкой голубкой. А он будет хищником. Или чуть живым трупом. Когда как. Без учета чьих-то желаний. Это будет исключительно комфортно. Без неожиданностей. Без лишних волос на теле. Только пушок. Хотя нет – на голове должна быть короткая мальчишеская стрижка. Очень короткая. Мягкий такой ежик, чтобы он мог иногда брать ее за голову и сжимать. Сжимать. И ягодицы должны быть небольшими. Нет, не мальчишескими. Но и не бабскими, конечно. Глаза в нужный момент она должна будет закрывать. Он не любит, когда на него смотрят в такие моменты. И никаких стонов. Никакой кибернетики. Только тихая музыка изнутри. Его не привлекала газетная аналитика. Он постоянно таскал в кармане томик великого Бунина…

Президент Бут

Программу поголовной чипизации населения настойчиво проталкивал Гучков. Это теперь был его бизнес. Бут осторожничал, не соглашался, ему не совсем нравилась эта затея. Мы что же – превратим людей в биороботов? – говорил он. Начитался басен! – возмущался Гучков, – каких биороботов, у людей сохраняется свобода выбора, просто они начинают ко всему относиться позитивно; меньше будет нытья, пьянства, разводов, драк на бытовой почве. Разве этого мало? Бут кивал, но при этом пытался какую-то собственную позицию отстоять: если поголовно, говорил он, то значит, и тебе и мне тоже чипы надо всаживать? Тебе – да! – радостно кричал Гучков, – а мне не нужно, я уже не человек, во мне сидит кое-что посильнее, чем микрочип. Ну, да, – криво усмехался Бут, – ты инопланетный дух и всех нас хочешь превратить в зомби. При этом он осторожно прикасался к карману, где у него сидела крыса, получившая имя Рита. Мне теперь тоже не нужно, хотелось сказать ему, все, что мне было нужно, у меня теперь есть. Но он промолчал. Хотя на лице его ясно было написано, что он не в восторге.

Знаешь что, – Гучков начинал выходить из себя, – Россия – единственная развивающаяся страна, которая не развивается. В этой стране практически никто не работает, ничего не производит, кроме ля-ля. Не задумывался, почему? Возьми нашего великого восточного соседа. Там человек просто не мыслит себя без работы, ибо ощущает круглосуточный контроль за собой, постоянно ждет одобрения и боится осуждения.

Кто же там за ним следит? – пожимал плечами Бут, – это культура такая, конфуцианство, культ предков, другая реальность.

Именно, именно! – кричал Гучков, – другая реальность! А русский народ вообще из реальности выпал! Не пора ли его на место вернуть?!

Ладно, примирительно говорил Бут, но если у человека сохраняется свободный выбор, если это не отменяется, давай его спросим: как он относится к этой программе? Референдум, что ли? – морщился Гучков. Нет, проведем исследование, опрос, изучение общественного мнения. Хм, Гучкову это предложение явно не понравилось, хочешь – проводи, недовольно проворчал он, только делать это надо аккуратно – слово чипизация почему-то всех пугает, найдите другое, например, электронная диспансеризация, с упором на позитив; можно говорить наноконтейнер, капсула, наночастица, но только не чип… Мой образец принципиально отличается от всего, что предлагалось до этого, – Гучков закусил удила, – по сути, – это сложный живой организм, различимый лишь с помощью электроники, он способен развиваться, мутировать, даже вытеснять любую некачественную индивидуальность и превращать обладателя первичного тела в образцового гражданина. Хлопоты какие, – произнес Бут, – и ради чего?

Ради чего? Человек становится сво-бод-ным! Биочип освобождает человека от забот, от ответственности, он способен брать на себя решение самых трудных вопросов. Вот ты держишь армию имиджмейкеров, спичрайтеров, визажистов, специалистов по походке, по речи, по мимике. А зачем? Хороший чип избавит тебя от этих дармоедов. Хороший чип делает ненужными и партию, и правительство…

Такие дела. Ушел, наконец-то. Когда же он утихомирится?.. Бут нашаривает в кармане маленький металлический цилиндр, вытряхивает из него белую пилюлю, похожую на крупную жемчужину, и бросает в рот. Вот, принцесса, не ценят. Никто. Совсем. Через столько страхов пришлось пройти. Когда-то в молодости был влюблен в девочку. В пионерку такую, энтузиастку. Плиссированная синяя юбочка, охватывающая бедра венчиком, из которого бархатистыми тычинками упирались в землю стройные ножки. Так и вилась вокруг меня. Было такое. Трава забвения. Наркотический аромат.

Скрыться от всех. Уйти от охраны. Выбросить дурочку. Переменить внешность, добраться до вокзала, сесть на поезд дальнего следования и уехать куда-нибудь в Гаррикалье. Выйти на совершенно незнакомой и случайной станции. Встретить в придорожном ресторане какого-нибудь гуляку, просаживающего деньги, заработанные на прииске. Выпить с ним. Потолковать обо всем. И податься туда – на прииски. На алмазные копи какие-нибудь. Работать и жить так, чтобы никто не знал, кто ты. Ни страха, ни упрека. Ни друзей, ни Павлова. Совершенно неожиданно встретить там ее. Галя, боже мой, какая неожиданность, вы совсем не изменились…