Читать книгу Чердаклы - Валерий Шемякин - Страница 4

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … голова с одной бровью:

Владельца трехкомнатной квартиры на проспекте Масленникова, Владислава Годовщикова, к удивлению соседей, стало интересовать содержимое мусорных контейнеров. Забив до предела всякой дрянью, типа дырявых тапок, поломанной мебели и бутылок из-под жидкости для мытья посуды, собственную жилплощадь, профессор Годовщиков начал складировать мусор на лестничной площадке. Попытки соседей морально воздействовать на преподавателя СамГУ ни к чему не привели – коллекционер утверждал, что он формирует музейный фонд «Русская городская культура XXI века». Проблему пришлось решать в судебном порядке – приставы районного федерального суда вывезли из подъезда три грузовика хлама.

… … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … … ….

Зиновий Давыдов

В очередной раз Сенотрусов предложил мне как следует подумать. Чувствовал он себя, видимо, несколько перевозбужденным после вчерашних обильных возлияний в кругу своих многочисленных ассистенток. Кричал что-то о магии власти, о полете к вершинам и низвержении врагов в преисподнюю. Сенотрусов не любит врачей, детей и налоговые органы. Гордится членством в региональном Комитете духоподъемного перевоспитания. На полном серьезе как-то расспрашивал, что я знаю о масонах. Кто у нас масон? Бут – масон? Все правители современного мира масоны. Интересно, у нас есть ложа? Как бы точнее узнать.

СЕНОТРУСОВ: Я себя мыслю где-то там (он мотает затылком назад и вверх – там у него за спиной портрет президента Бута). А что?.. Простой… э-э-э… офицер стал президентом. А я все-таки историк, кандидат наук, философ, политолог. Мы с ним даже мыслим одинаково. Может быть, я даже как-то шире (смотрит внимательно на мое лицо). Зина, что тебя не устраивает? Хочешь какого-нибудь урода? Этот хоть адекватный и уже успел насытиться. Так что не советую тебе бегать на митинги и орать: Гриша, пора и честь знать! Что он ни делает, он всегда прав, другого Бута у нас нет.

Все детство, почти до самого университета, я жил под знаком Зины. Спасибо родителям, услужили. Потом как-то перед университетом прервалось – редко кто называл меня Зиной с той поры. Либо Зиновием, либо просто Давыдовом. Только Тате было позволено… Да еще вот… Сенотрусов, хамская рожа…

Он никогда не смотрит собеседнику в глаза. Когда я сказал: суетишься, Сенотрусов начал кричать и брызгать слюной. Слышать такое ему было обидно. Он считает себя системным человеком. Фанатиком оптимизации. Волосы на голове у него сильно поредели. Лысина и кудри – что может быть омерзительнее? В туалете у него ровной стопкой сложены журналы «Катера и яхты».

Ненавижу яхты и автомобили, навороченную кухонную технику, компьютеры, все новое, ненатуральное, неестественное, синтетическое, скрытое, плюс то, что еще будет, о чем помыслить пока невозможно. И хотя сам часами сижу в Интернете, ненавижу этого монстра. Сенотрусов мне так и говорит: ты неисправим, не будешь перестраиваться – расстанемся. Он способен часами говорить о своих несомненных талантах. Когда-то недурственно рисовал, а теперь создает художественные произведения в прозе и стихах. Обнаружил как-то у Пелевина прямые заимствования из его, Сенотрусова, творений. Как же это ему удается, спрашивал он, сурово глядя куда-то в сторону, ведь я ничего не публиковал? Бизнес-идеи у него тоже воруют. Он возмущается, кричит: этого я так не оставлю!

Весеннее солнце палит прямо в окна сенотрусовского кабинета, голубые шторы по этой причине плотно задернуты, и в какой-то момент раздается настойчивый стук в окно. Это весьма необычно – кабинет все-таки располагается на третьем этаже. На одной из штор появляется хорошо различимая темно-синяя, почти черная тень. Сенотрусов замолкает, напрягается и, глядя мне прямо глаза, шепотом произносит: что это? Я пожимаю плечами и, хотя сам изумлен не меньше Сенотрусова, не произношу ни звука. Стук повторяется, и, судя по колышущейся тени, кто-то пытается открыть окно. Юлия! – истерично орет Сенотрусов, – иди сюда! Срочно! В кабинет влетает одна из его многочисленных ассистенток, Сенотрусов показывает на окно: что это там? Девушка подходит к окну, отодвигает штору, затем пронзительно визжит и выскакивает из кабинета.

СЕНОТРУСОВ: Юлька! Куда ты? Что там? Что ты видела?

ЮЛИЯ: Там какой-то олимпиец с веревками, Валентин Сергеевич! Со страшной рожей!

СЕНОТРУСОВ: Какой, к черту, олимпиец?

ЮЛИЯ: То есть альпинист. Я даже отсюда его вижу…

Я поднимаюсь, подхожу к окну, отдергиваю шторы – за окном никого нет. И в этот момент раздается стук в другое окно. Сенотрусов пулей выскакивает из кабинета. Я следую за ним.

Весь следующий день Сенотрусов проводит в Самаре, у него там неотложные дела. А когда под вечер я прихожу к нему в кабинет, обнаруживаю, что все три окна забраны в крепкую металлическую решетку… После этого случая Сенотрусов несколько месяцев не пил, до 28 июля, пока не прошли выборы в местную Думу.

Тимур Мосолапов

Тимур Мосолапов был дважды героем. В середине восьмидесятых, почти сразу после окончания школы, попал в Афганистан. А оттуда прямиком в Чернобыль…

На митинг он обычно прикатывал на инвалидной коляске в сопровождении группы немолодых, но крепких мужиков в камуфляже. Одновременно с ним появлялись почти все городские колясочники. Это была его армия. Общественное движение Самокат 15+ объединяло всех обездвиженных, передвигающихся с трудом, многих пенсионеров и даже онкологических больных. Таких в городе было много. Иногда казалось, что город только из таких и состоит.

Тимур к этому времени весил килограммов сто пятьдесят, в его бороде появились седые пряди, он никогда (даже выступая на митингах) не снимал золотого перстня с изображением скарабея – жука, толкающего задними ногами земной шар в неизвестном направлении. Этот жук в виде наколки присутствовал у него на плече, но это мало кто видел; со временем скарабей стал символом движения Самокат 15+. Мосолапов обычно сидел на трибуне, приподняв подножку своей коляски и вытянув ноги в замшевых ортопедических мокасинах, мешая любопытствующим себя рассматривать.

Тимур был привередлив в отношении всего, что касалось его ног. У него была наготове новая пара обуви на каждый день, в зависимости от сезона и погоды. Это была его слабость, а может быть, сила, кто знает, – оксфорды и балморалы от Чарльза Алдена, туфли и мокасины от Амадео Тестони, Айси Берлуччи, Сильвио Латтанци… от аллигатора, оленя, теленка, лошади, страуса, питона, игуаны… В его коттедже, спрятавшемся за корпусами медгородка и смотрящем окнами в сторону зеленой зоны, под обувь была отведена мансардная комната, закрытая для посторонних. Тимур не любил животных. И животные его не любили. Полуперс Саша, милая кошечка с золотистой шерстью, которую он какое-то время терпел из-за приходящей к нему сестры, однажды оказалась случайно запертой этой сестрой в запретной комнате. Саша оставила отметки практически на каждой паре – удивительно здесь то, что она точно рассчитала свои запасы. Пришлось эту обувь сжечь. А с ней и Сашу. Не отдавать же бомжам.

Любое публичное выступление Мосолапов начинал словами: мы воевали. Как-то так получилось, что на последнем митинге 9 мая он остался единственным фронтовиком, и весь город нес свои поклоны лично ему. И помнит мир спасенный, и помнит мир живой…

Любой вопрос он решал просто: поговорю с мэром или завтра выезжаю на встречу с Бутом, в зависимости от обстоятельств и статуса просителя. Он остался единственным героем в городе. Были до того еще герои, но их как-то разом всех поголовно перестреляли в банкетном зале ДК «Мир».

Днем Тимур обычно сидел в «Пинта Пабе» – часов до шести вечера. В отличие от старой доброй Англии, где пабы – просто пивные, хотя и вполне приличные, наш «Пинта Паб» был престижным рестораном, своеобразным клубом крутых мужиков; упоминание о «Пинте» считалось признаком респектабельности. Тимур обедал подолгу и сосредоточенно. Он кушал суп из требухи. Он кушал свиную рульку. Он кушал шашлык на ребрышках. Почти не пил. С ним за столом в темном уголке за ширмой сидел еще кто-нибудь, иногда сразу несколько человек, состав менялся, но были два-три человека постоянных, Тимур редко оставался один. Некоторые приходили сюда специально, чтобы встретиться с Тимуром Мосолаповым, предводителем самокатчиков, поговорить по душам, порешать вопросы. Приходили чиновники, приходили депутаты, активисты партий, лидеры независимого профсоюза государственных служащих и движения «Национальная Святая Рать». Ратников в городе не любили, как, собственно, и самого Бута, но это совсем не значило, что Самокат15+ выступает против существующей власти и правительственных организаций. Нет. Тимур заполнял лакуны.

Злые языки называли Мосолапова мыльным пузырем. Свое мнение он выражал редко. Но если его вынуждали, он мог ударить собеседника кулаком с золотым перстнем прямо в лоб. И тогда вызывали «Скорую».

Тимура пытались однажды застрелить, прямо здесь, в «Пинте». Когда киллер, не знакомый с Тимуром и устройством ресторана, отыскал его в углу за ширмой и увидел страшного толстяка, у которого в полумраке светились уши, волосы на голове и борода, он уронил пистолет и кинулся на выход. Наверное, Тимур выглядел святым с этим нимбом вокруг головы, но, скорее всего, это была такая хитроумная подсветка. А может быть, просто последствия Чернобыля.

Федя Бабарыкин, когда ему предложили стать самокатчиком (хотя он был активен и здоров, по крайней мере – физически), отказаться не смог. Или не захотел. Или не придал этому большого значения. Было это за несколько месяцев до того, как он стал эскапистом.