Читать книгу Василевс - Валерий Туринов - Страница 7

Глава 4. Юность Боэция

Оглавление

Если ехать из западной части Рима мимо зелени садов и ещё не тронутых человеком лесов, закрывающих с обеих сторон дорогу, то можно встретить коляску знатного римлянина, сенатора, патриция, а то и самого консула, направляющегося к морю.

До моря было не так уж и далеко: восемнадцать миль по дороге, она то идёт по берегу Тибра, то уходит от него, скрываясь в чаще леса.

Там же, у моря, на берегу изрезанного бухтами, на каждом шагу можно было увидеть роскошные виллы из белого или серого мрамора, с отделкой известняком, привезённым из знаменитых катакомб, что находятся вблизи Аппиевой дороги. Террасы огромных вилл открыты в сторону моря. Их мраморные колонны затянуты плющом, кругом вилл фруктовые сады и дорожки, посыпанные белой щебёнкой, между цветочных клумб из гиацинтов, нарциссов и белых лилий. Фиолетовые глицинии вьются по деревьям и карнизам вилл, придавая причудливое слияние природного с искусственным… Всё это удивляло даже знатных римлян, видавших виды в дальних странах, откуда они обычно возвращались со своими рабами, которые несли награбленные в военных походах ценные трофеи.

А вон ещё одна заметная вилла из белого мрамора: колонны и башенки с зубцами таинственно глядятся в зелени узкой живописной бухты. По всему фасаду виллы ползут ветви плюща, хватаясь щупальцами за малейшие щербинки в мраморе.

От виллы к морю, к пляжу, спускалась широкая мраморная лестница.

При шторме и волнениях на море обычно волны заходят в эту узкую бухту, но затихают перед самой мраморной лестницей. Здесь есть купальни для детей и взрослых. Есть и песчаный пляж: часть бухты покрыта галечником, другая же песком, обычно раскалённым под солнцем к середине знойного летнего дня.

Вилла, а она с первого же взгляда наводит на мысль, что она принадлежит богатому римлянину, огорожена с трёх сторон высокой каменной стеной, с четвёртой же – открыта к морю.

Это вилла сенатора Квинта Аврелия Симмаха, только что возведённого сенатом в префекты города Рима. Хотя вилла огромная и выглядит роскошно, но не особенно отличается от других вилл, расположенных в этом райском уголке Италии.

С утра Квинт Аврелий, отчего-то беспокоясь, не находил себе места в своём рабочем кабинете.

После полудня у ворот виллы послышались призывные трели рожка.

– Приехали! – вскричал сенатор. – Пошли, пошли! – заторопил он супругу и своё немногочисленное семейство.

У него, сенатора Квинта Симмаха, было трое сыновей и две дочери. Сыновья уже взрослые, один, старший, уже заседал в сенате. Двое других ещё только заканчивали обучение в школе, выбрав каждый по своему увлечению одно из семи искусств, преподаваемых в школе. Девочки, те ещё учились пока что у домашних учителей. Одной, младшей, Рустициане, не исполнилось ещё и пяти лет, а старшей, Сабине, уже перевалило за десять.

Всё семейство вышло на крыльцо виллы, ведущее к воротам на противоположной морю стороне этой громадной виллы, и выстроилось, как будто для встречи важных гостей. Первым встал сенатор, затем его супруга Елена и дети, по старшинству.

Тем временем слуги открыли высокие дубовые ворота виллы, и на её двор вкатилась коляска с запряжённой в неё гнедой лошадкой, подкатила к крыльцу виллы и остановилась.

Кучер соскочил на землю, придерживая за вожжи лошадку. К коляске подбежали слуги, распахнули у неё дверцу. И из коляски, ступив на землю, вышла сначала знатная дама, судя по её одежде, затем мужчина уже в годах, седой и старый, выйдя из коляски, протянул руку к коляске… И из коляски, опершись на руку старика, спустился мальчик.

Он был худенький, со слегка удлинённым лицом и большими, не по годам умными глазами. Серьёзно, не улыбаясь, посмотрел он на семейство, которое, как ему сказали, теперь будет и его новой семьёй.

В доме Симмахов уже знали, что ему семь лет, что его отец, консул Флавий Манлий Боэций, недавно умер… И мальчик, единственный в семействе, остался круглым сиротой, поскольку мать его умерла ещё раньше.

Всё семейство Симмахов спустилось с крыльца, подошло и окружило прибывших.

Квинт Аврелий сначала поздоровался с дамой, затем со старичком, а уже затем поздоровался за руку с мальчиком.

– Так вот какой ты, Аниций Боэций!.. Сын Флавия Манлия! – стал разглядывать он мальчика.

Тем временем его семейные поздоровались тоже с гостями, торопясь с чего-то и мешая друг другу. Даже малышка Рустициана, подойдя к мальчику, протянула ему свою ручку.

– Теперь ты будешь жить у нас? – спросила она его, открывая этой детской непосредственностью причину визита сюда гостей.

Мальчик же молчал. Только на лице у него появилось задумчивое выражение, когда он взглянул на виллу, на семейство, на эти остатки тихого, роскошного, мирного и уютного уголка Западной Римской империи.

Старичок оказался дедушкой мальчика, а пожилая дама – его тётушкой. Сдав мальчика на попечение сенатору, они вскоре укатили обратно в Рим.

В семье Симмаха к образованию детей относились серьёзно. Это же стало важным делом и для нового члена семейства.

Как-то сразу получилось так, что дети сенатора, которые старше Аниция, предпочли не интересоваться им. Кроме младшей, Рустицианы. Та часто после уроков, которые вёл с ними домашний учитель, спорила с ним о том, о чём только что им рассказывал учитель… И она никак не соглашалась с Аницием, когда он на уроках перечил учителю. Эти споры у них затягивались. И даже когда они гуляли по обширной территории виллы и уходили далеко, то старались в споре переубедить один другого или, по крайне мере, перекричать.

Шло время. Минуло шесть лет, как Аниций поселился на вилле сенатора. Ему уже было тринадцать лет. Подросла и Рустициана, ей уже исполнилось одиннадцать. И она незаметно стала превращаться из девочки в девушку.

* * *

Сенатор Квинт Аврелий Симмах, встречаясь на вилле со старшим сыном, обычно спорил о том, что произошло с Западной Римской империей и кто был в том виноват…

Один раз, в прошлом, у них даже произошёл разлад, когда Одоакр совершил государственный переворот, почти четверть века назад.

Теперь же Италия только что была завоёвана остготским королём Теодорихом.

– Ну вот! – воскликнул Квинт Аврелий. – У нас новый король!.. И всё из варваров! – с горечью прозвучало у него.

– Сенат, сенат же оказался беспомощным! – кричал, доказывая отцу что-то, старший сын его, тоже сенатор. – Кто довёл до такого состояния империю, что у неё исчезла армия!.. Её – римская! Из римлян!.. Сейчас в армии только германцы, вестготы, остготы, вандалы, бургунды, франки, да ещё эти, как их – аланы!.. Римляне же настолько обленились, что не желают даже служить в армии, защищать свою родину!..

Перед ними, когда они задумывались в спорах об этом, разворачивалась потрясающая их истина: угасла слава римского имени…

Их, сенаторов, угнетало то, что сенат превратился при короле Теодорихе в декоративное учреждение: сохранил только своё название и церемонию заседания.

– Как орган политической жизни, тем более государственного управления, он уже не существует! – воскликнул Симмах-младший. – А что мы рассматриваем на заседаниях-то?! Второстепенные дела гражданской жизни Рима: правильное денежное обращение и тому подобное!.. И то это всё под присмотром чиновника короля, графа Аригерна, остгота!

* * *

У Аниция же рано появилась склонность к философским размышлениям и на религиозные темы.

И теперь Рустициана стала как будто отдаляться от него. То, что занимало, интересовало его, оставляло её равнодушной.

– Тебе неинтересно со мной? – с тревогой в голосе спросила она его однажды на прогулке по парку на их вилле.

– Ну что ты, дорогая! – воскликнул он.

– Да, сейчас дорогая, а как начинаешь спорить, обзываешь дурочкой! – со слезами на глазах вырвалось у неё.

Она вытерла слёзы, улыбнулась.

– А я всё равно буду твоей женой! – по-детски, непосредственно завела она всё то же. – Хотя бы и дурочкой!.. Ты никуда не денешься от своей дурочки!..

Со смехом запрыгала она на одной ноге вокруг него, повторяла и дразнила его…

«Какая же она ещё ребёнок!» – мелькнуло у него; взирая с симпатией на неё, только сейчас он заметил, что она уже не та девочка, что шесть лет назад встретила его у порога их виллы.

Свадьбу они, Аниций и его постоянный оппонент в спорах Рустициана, справили через четыре года у себя, на вилле Симмахов. Гостей было немного. Сказалось настроение и ситуация в Риме и в Италии в целом, она стала Остготским королевством.

Рустициане исполнилось пятнадцать лет, возраст, в котором в Риме и Византийской империи выдают девушек замуж.

Боэцию же в том году было семнадцать.

После свадьбы он стал изредка оставаться в доме своего отца, увлечённый занятиями, работой.

Дом покойного патриция Флавия Манлия Боэция находился недалеко от центра Рима, на улице Патрициев. Это был двухэтажный дом, десяток комнат. Верхний этаж жилой – спальные комнаты и комнаты для занятий. Внизу кухня, столовая, комнаты прислуги. Над некоторыми постройками нижнего этажа не было верхнего этажа, как у многих других домов богатых римлян. Дом был отгорожен высокой каменной стеной от соседних домов. Небольшой дворик, достаточно зелени, кусты, деревья, цветочные клумбы… Какое-то непонятное сооружение из досок в углу садика.

Комната молодого хозяина, Аниция Боэция, находилась на втором этаже. Там же, рядом с его спальной, была расположена большая библиотека, отделанная мрамором и слоновой костью. Выглядит роскошно. В ней хозяин проводил большую часть своего времени, когда жил в этом доме, а не в доме семейства Симмахов.

В один из дней знойного летнего полудня к дому подкатила коляска, вся в пыли после дальней дороги.

Из коляски вылез малый лет двадцати пяти, чернявый, тоже весь в пыли, усталый, еле держался на ногах.

– Это дом Боэция? – спросил он слугу, торчавшего у ворот дома.

– Да, – ответил тот.

– Проводи меня к хозяину, Аницию Боэцию! – попросил он с хрипотцой пересохшим горлом. – Скажи, к нему прибыл королевский курьер из Равенны!..

Слуга открыл ворота, впустил гостя и прошёл с ним до дома, поднялся на невысокое крыльцо, открыл дверь, зашёл с гостем в переднюю залу.

– Хозяин!.. До вас курьер от короля из Равенны! – крикнул он громко, чтобы было слышно на весь дом.

Прошло несколько секунд тишины. Затем на втором этаже послышались быстрые шаги мягко ступающего человека, и по широкой лестнице спустился со второго этажа Боэций. Он быстро подошёл к курьеру, сунул ему для приветствия руку.

– Аниций Боэций!

Курьер протянул ему конверт, запечатанный королевской печатью.

– От начальника королевской канцелярии Флавия Кассиодора!.. Велено вручить лично!

Он слегка поклонился хозяину дома, попросил воды. Ему принесли воды, он напился, поблагодарил за услугу, повернулся и покинул дом Боэциев.

Аниций, не ожидавший этого визита, некоторое время стоял в растерянности. Затем он быстро вскрыл конверт и прочитал послание. От того, что он прочитал, он буквально подскочил от восторга на месте, затем кинулся по лестнице на второй этаж. Оттуда он скатился уже одетый по-дорожному, бережно прижимая к груди драгоценный конверт.

Вскоре он уже был в доме Симмахов, который находился неподалёку, на этой же улице Патрициев. Там, когда он зачитал всем это послание, поднялся такой крик, что сначала даже непонятно было, из-за чего кричат.

Затем, когда все немного успокоились, послание перечитали ещё раз. В нём король Теодорих просил Боэция, которого рекомендовали ему как знатока музыкальной эстетики, подобрать, на своё усмотрение, хорошего кифариста с тем, чтобы послать его ко двору дружественного короля франков Хлодвига.

Первой пришла в себя Рустициана. Она подскочила к Аницию, поцеловала его.

– Какой же ты у меня умница и умелец! Раз сам король обращается к тебе с просьбой!.. Постой, постой! А разве ты знаешь, кто хорошо играет на кифаре?[33] – округлила она от испуга свои прелестные глаза.

– А как же! Не зря же я занимался музыкальной эстетикой последние годы!..

Рустициана облегчённо рассмеялась и, уже не стесняясь никого из присутствующих, стала целовать его.

Это поручение короля Теодориха вскоре Боэций выполнил. И он проводил кифариста сначала в Равенну, оттуда уже к королю Хлодвигу, в столицу франков Тур.

В середине июня следующего, 505 года Симмах и Боэций приехали на виллу из Рима, с заседания сената. Лица у них светились от возбуждения.

Собралась вся семья.

Симмах призвал всех к вниманию.

– Сегодня на заседании сената было вынесено прошение о наделение вот его, – показал он на Аниция, – званием сенатора! – произнёс с пафосом, как будто это было на самом заседании сената. – Поздравим же нашего нового сенатора!..

Он обернулся в сторону Рустицианы.

– А где эти шалопаи? Где ваши дети: Симмах и Боэций?

– Падре, но они же ещё дети, любят гулять и где-нибудь балуются в саду! – с укором посмотрела Рустициана на отца.

– Их отца мы собираемся чествовать, а они где-то шляются, – смягчил свой тон Симмах под строгим взглядом дочери.

Но всё равно, как глава сената, он любил порядок и приказал слугам:

– Найдите их!.. И тащите немедля сюда!..

Старшего сына самого Симмаха задержали дела где-то в Риме. И они не стали его ждать в такой день.

После торжественного застолья Аниций и Рустициана пошли гулять с детьми по саду.

Они вспоминали детство, юность, шалости…

– Помнишь вот этот дуб? – показала Рустициана на дуб, когда они забрели в самый дальний и тёмный, мало ухоженный угол сада, где стоял тот дуб.

Дуб этот был старым уже в пору их детства. Но нисколечко, казалось, не изменился с тех пор. Они же давно повзрослели и уже стали даже чувствовать тяжесть своих лет, а он всё такой же, как и тогда.

– Да! – ответил он, привлёк её к себе, обнял.

Дети, Боэций и Симмах, ухватились своими ручонками за них, засмеялись чему-то, видя, что родители чем-то взволнованы, радостно улыбаются… И эта радость передалась им.

Здесь, у этого дуба, в этом тёмном и тогда углу сада, он признался в любви Рустициане, как казалось ему тогда, ещё малышке пятнадцати лет. И здесь они впервые скрепили свой союз навсегда поцелуем.

И сейчас Рустициана шутя чмокнула его в щёку.

– Это за верность, сенатор, и за успехи! – рассмеялась она, счастливыми влюблёнными глазами глядя на него. Особенный блеск их выдавал, что она сейчас, в эту минуту, наполнена страстью…

Он знал эти глаза, где порой был холод мыслей, когда она занималась вместе с ним философией или другими науками. А то вот так, когда прорывалась накопившаяся страсть, всё иное тут же отступало, и она была готова любить, забыться в страсти. Как бывало раньше под этим дубом, в тени его могучих ветвей… Но сейчас с ними были их дети. И огонь в её глазах быстро погас.

Они пошли в ещё одно своё особенное место, где любили оставаться вдвоём. Это была скала, которой заканчивалась их узкая длинная бухта. С этой скалы открывался потрясающий вид на морскую даль. Там приятно было сидеть и созерцать бесконечность и широту моря, которое всегда волновало и вызывало тоску о чём-то несбыточном в их скоротечной жизни, порой мелкой и даже мелочной. Оно, море, казалось вечным в своей громаде и мощи, вызывало трепет от одной только мысли о его неизведанных бесконечных глубинах.

Туда, на скалу, вела протоптанная тропинка. За много лет ещё до них кто-то ходил туда и, похоже, за теми же ощущениями. Там была неказистая скамеечка, сделанная кем-то ещё до них и сохранившаяся до сих пор.

В этот раз они пришли туда впервые семьёй, с детьми.

Возвращаясь с той скалы, Аниций заметил, что вид простора моря с этой скалы что-то произвёл с их детьми. Они не баловались, как там, в саду, впервые молчали, переживая увиденное, притихли на скале.

* * *

Как-то так получилось само собой, что около Боэция стал группироваться узкий круг лиц, которым тоже было интересно, чем он занимался. Приходил к нему тесть Симмах почти каждый вечер побеседовать, узнать, что он уже сделал в набросках своих мыслей. Изредка появлялся архиепископ Иоанн, когда дело касалось обсуждения теологических трактатов, над чем трудился Боэций… И никто из них тогда не знал, что он станет папой римским после Гормизда… Он выслушивал то, что ему зачитывал Боэций. Затем уже цеплялся к каждому его предложению и слову. Особенно это касалось догматических споров соотношения веры и разума.

– Абсолютное превосходство веры над разумом! – ссылался он на Августина, как на высший признанный авторитет. – Разум же как средство укрепления веры!..

– Но я не отрицаю, что являюсь учеником Августина! – кипятился обычно Боэций на такие заявления.

Его тесть, Симмах, обычно помалкивал, когда он спорил с Иоанном. С зятем он спорил наедине.

Боэций же настаивал, споря с Иоанном, что его теология не в доказательстве истины веры, а в поиске понимания.

– Понимание же может базироваться на логике, которая, прежде всего, это логика Аристотеля! И я утверждаю, что истина веры должна быть подкреплена доказательствами разума! То есть вера должна быть не просто принята, но обязательно понята!..

Симмах от этих его высказываний, считая их правильными, слегка поёживался, хотя и не боялся религиозных гонений…

Иногда в их узком кружке появлялся квестор[34] Флавий Кассиодор. Высокий ростом, с отменным здоровьем, выходец из знатной богатой семьи. Но он больше слушал, чем говорил или спорил. Может быть, из-за молодости или не хотел раскрывать себя.

Только однажды он проговорился, когда речь зашла об арианах, терпимости короля Теодориха:

– Мы не можем считать религию пошлиной, говорил король Теодорих как-то в моём присутствии. Потому что никто не может быть принуждён верить против своего желания…

Он заметил, что Теодорих принадлежал к арианской секте, но не делал никаких ущемлений тем, кто не разделял взглядов Ария. Кассиодор оглядел собеседников, как приняли они его высказывание и то, что он нарушил своё постоянное молчание. Заметив, что это было принято доброжелательно, он продолжил:

– И он искренне признавал превосходство римской культуры! И всячески старался воспитать своих людей, остготов, в рамках римской цивилизации… Особенно литературы!..

– Господа, почему бы нам не пригласить в наш кружок патриция Пробина, – сказал Симмах. – Он и его сын Цетег весьма интересные люди и привнесут своё, из литературной жизни… А дьякон Эннодий – какой прекрасный панегирик написал благородной мадонне Варваре. Сейчас она в Равенне, при дворе, стала воспитанницей остготских принцесс!..

– Да, я видел её там несколько раз, – подтвердил Боэций.

Он обратился к Кассиодору:

– Флавий, известный Эвгиппий написал интересный труд о святом Северине и подарил его твоей родственнице, набожной Пробе, в благодарность за то, что она предоставила в его распоряжение свою библиотеку!..

В этот день они много беседовали, спорили, строили планы.

Но этим планам не суждено было сбыться.

* * *

Прошло пять лет, и Боэция возвели в звание консула.

И он сам, и его тесть знали, что это была благодарность от короля Теодориха за исполненные Боэцием просьбы относительно кифариста королю Хлодвигу и изготовление водяных часов, клепсидры, бургундскому королю Гундобаду.

Они, тесть и зять, уединились в тот вечер от остальных, чтобы поговорить откровенно о том, что волновало обоих, и о важном решении Боэция углубиться в исследование христологических споров, возобновившихся в Риме.

Тесть поддержал его решение:

– Однако я полагаю, что смысла нет в том, чтобы тратить на это многие годы… Если же считаешь, что это по твоим силам, тогда вперёд!..

У Симмаха была обширная библиотека.

– И я предоставляю её в полное твое распоряжение!

И хотя у Боэция была тоже хорошая библиотека, но он с благодарностью принял предложение тестя, надеясь, что это позволит чаще встречаться ему с Рустицианой и всем семейством Симмахов на вилле.

– И у меня ещё в планах! Перевести на латинский язык Платона и Аристотеля!

– Но это же громадный труд! – воскликнул Симмах.

– Да! Но дело стоит того! Желающим знать философию нужно дать в руки первоисточники! Их чистейшие незамутнённые образцы!.. Составленные на латыни!..

Симмах не замечал в своём воспитаннике ревностного благочестия. Боэций даже не интересовался серьёзно вопросами веры. Он развивал свою систему идей, как в античной интеллектуальной традиции: разуму – своё, вере – своё…

Работа в сенате отнимала у Боэция много времени и сил. Но он уже втянулся в такой ритм жизни и даже находил в нём свои прелести и достоинства.

И так прошли, в трудах, несколько лет его жизни.

33

Кифара – струнный щипковый музыкальный инструмент древних греков.

34

Квестор – чиновник, ведавший законодательной функцией императорской власти.

Василевс

Подняться наверх