Читать книгу Театральная площадь - Валерия Вербинина - Страница 4

– Вот прям так взял и исчез? – недоверчиво спросил Петрович.

В кабинете было накурено. Дымили все – и уже знакомый нам Иван Опалин, и старый опытный опер Карп Петрович Логинов, которого коллеги называли просто по отчеству, потому что он не жаловал свое имя и периодически грозился его сменить, но за истекшие годы так и не решился. Попыхивал папироской молодой курносый Антон Завалинка, который начал работать в угрозыске совсем недавно, дымил душистой сигаретой высокий атлетичный красавец Юра Казачинский, сменивший на своем веку множество профессий и в конце концов приставший к опербригаде Опалина. Все они собрались, чтобы обсудить странное вчерашнее происшествие, в которое оказался замешанным их непосредственный начальник.

– Представь себе, исчез, – сказал Иван в ответ на слова Петровича. – Как сквозь землю провалился. Тот милиционер, Галактионов, здорово разозлился, что я его сдернул с поста. Я ему стал доказывать, что труп был и что не я один его видел. Он к Люсе, Люся от ужаса ревет, мы стучать в театр, но все двери заперты. Наконец отворили нам одну дверь – старый хрыч какой-то, сторож ночной. Как вы смеете безобразничать, говорит, это театр, говорит, академический! Я ему – академический не академический, а тут у вас возле стены труп лежал, где он? Старик вытаращился на меня и чуть не перекрестился, но одумался. Короче, ни о каком трупе он не знает и ничего подозрительного не видел. Представление давно закончилось, все разошлись, в театре никого. А я, как назло, после ресторации с Люсей, и вином от меня пахнет… В общем, тот милиционер, Галактионов, решил, что я с пьяных глаз напридумывал чего-то. И еще сказал, что придется ему бумагу моему начальству составлять – кто да почему его ночью с поста сдернул. Я сказал – да, конечно, составляй, только труп тут точно был, а вот куда он делся, пока мы с Люсей ходили за милицией, это вопрос.

Слушая Опалина, Петрович шевелил своими мохнатыми бровями, что-то обдумывая. Казачинский докурил сигарету и смял ее в пепельнице.

– За театром там что – служебный вход? – спросил он.

– Да у них везде входы! – ответил Опалин с досадой. – Понимаешь, там переулок, почти не освещенный, где с двух шагов не видно ни черта. Дверь не заметишь, пока в нее не уткнешься. А он лежал у стены. Про костюм его я говорил?

Казачинский кивнул.

– Костюм, судя по твоему описанию, балетный, – пояснил Юра. – Сколько ему лет было? Не костюму, а тому, кого ты нашел?

– Я бы сказал – чуть старше двадцати, – без колебаний ответил Опалин.

– А следов крови на земле не было? – подал голос Антон.

– Откуда? Их и не должно было быть. Его оглушили ударом по голове, а затем удавили. И еще… – Опалин нахмурился. – Я, конечно, не доктор, но точно знаю: его убили задолго до того, как я его нашел. Как минимум за несколько часов.

Петрович вздохнул, полез в свой стол, достал оттуда смятую вчерашнюю газету и просмотрел последнюю страницу, на которой обычно печатались программы театров.

– Не мог он несколько часов незамеченным лежать, – решительно возразил Петрович, убрав газету и вытащив изо рта папиросу. – Юра прав: в переулке служебный вход для артистов. Вчера Лемешев выступал, знаешь, какая толпа его после представления поджидает? Труп бы сразу заметили. Нет, тут что-то не то…

– А жилые дома поблизости есть? – спросил Антон. Он горел желанием помочь Опалину, но пока не знал как.

– Есть, конечно. Прямо за театром – трехэтажный дом с колоннами, очень старый.

– Внутри коммунальные квартиры, – уточнил Казачинский. – И большинство жильцов – работники театра.

– А, значит, ты бывал в этом доме? – заинтересовался Антон.

– Приходилось, – ответил Юра уклончиво; но так как в МУРе было отлично известно, что женщины не дают Казачинскому прохода, все и без объяснений поняли, откуда он знает такие подробности. – Там музыканты живут, хористы, балетные тоже.

– Может, расспросить их? – предложил Антон.

– О чем? Надо хотя бы знать, кого мы ищем.

– Парень чуть старше двадцати, из балета, вероятно, работал в Большом театре, – перечислил Опалин. – По-твоему, этого мало?

– Чуть старше двадцати – это, скорее всего, кордебалет, а их в Большом человек сто, если не больше, – заметил Казачинский.

– А кордебалет – это что? – с любопытством спросил Антон.

– Ну смотри: есть балерины и премьеры, эти главные партии танцуют. Потом какие-то промежуточные ступени… Солисты, что ли. У этих в спектакле отдельные номера. А кордебалет – они так, толпу изображают.

– Да? – прореагировал Антон. – Вроде как рядовые, значит. Обидно, наверное, все время толпой ходить…

– Они не ходят, они танцуют, – вмешался Петрович. – Ты что, никогда не был в балете?

Антон покраснел и ничего не ответил. Жизнь его до сих пор складывалась так, что почти все связанное с искусством было от него бесконечно далеко. Опалин нахмурился и послал Петровичу предостерегающий взгляд.

– Да, кстати, – тотчас же перестроился Логинов, оборачиваясь к Ивану, – труп ведь не только ты видел, но и девушка. Она же может подтвердить, что он действительно был…

На лицо Опалина набежало облачко.

– Ты хочешь, чтобы я ее вытащил на допрос? Мы с ней и так уже вчера поссорились из-за этого…

– Допрос не допрос, – напирал Петрович, – но когда придет бумага, что ты зря побеспокоил постового милиционера, тебе надо будет объясниться. Конечно, Николай Леонтьевич скорее поверит тебе, чем им, но…

На столе Опалина хрипло затрещал телефон. Дернув щекой, Иван снял трубку.

– Оперуполномоченный Опалин слушает… Да… Уже иду, Николай Леонтьевич.

Он повесил трубку, затушил в пепельнице папиросу и скрылся за дверью.

– Как бы у него неприятностей не было из-за этой истории, – неожиданно сказал Казачинский.

– Да ладно! Леонтьич его отобьет… – Петрович бросил быстрый взгляд на Юру и решился. – Слушай, а ты сам-то что думаешь? Раз имеешь представление о балетных и даже в их дом хаживал…

– Да какое там представление – так, слышал что-то краем уха, – пожал плечами Казачинский. – Девушка у меня была из хора, а они в опере поют… Встречались, то-се, но не заладилось. Соседка ее из балета забегала иногда в комнату, сплетнями делилась. Ты об Ирине Седовой слышал?

– О ней даже я слышал, – встрял Антон.

– Ну вот, она несколько месяцев назад ногу подвернула. Все надеялись, что теперь-то она танцевать не сможет, как прежде, и ее кто-то заменит. Только она вылечилась и танцует, как прежде. – Казачинский поморщился. – Знаешь, у них очень странный мир. Если кто-то травму получает, другие прежде всего думают, а не поможет ли это лично им продвинуться. Но вот то, что Ваня рассказал…

– Да? – насторожился Петрович.

– Оглушили и задушили – это же чистая уголовщина, вот я о чем. Там не так счеты сводят. Совсем не так.

– А как? – спросил Антон.

– Как? Ну… Кучкуются, чтобы выжить неугодного. Не пускают танцевать ведущие партии. У них же век короткий – если ты до тридцати не вышел на главные роли, то ничего уже не добьешься. Там вообще много всего, – добавил Казачинский. – Соседка Милы такое рассказывала…

– А, значит, твою девушку Милой зовут?

– Мы расстались, я же говорил. Да какая разница…

Пока опера обсуждали в кабинете Опалина ловушки балетного мира, сам Иван Опалин поднялся на верхний этаж знаменитого здания на Петровке и был принят начальником, Николаем Леонтьевичем Твердовским.

– Что это за история с трупом у Большого? – спросил тот без всяких околичностей.

Он сидел за столом, сцепив пальцы, и своей грузноватой широкоплечей фигурой заполнял все кресло. На стене над его головой висел портрет Сталина.

Иван в очередной раз рассказал, как все было, опустив только некоторые несущественные, по его мнению, детали – вроде бурной ссоры с Люсей по дороге домой. Его превращение из галантного поклонника в жесткого несговорчивого сыщика испугало девушку, и она без обиняков дала ему понять, что им лучше больше не встречаться.

– Мне тут цыдульку прислали, – брезгливо промолвил Николай Леонтьевич и двумя пальцами поднял со стола какую-то бумагу, отпечатанную на машинке и снабженную несколькими размашистыми подписями. – Тут все подано так, что ты, Ваня, был в стельку пьян и зря потревожил милиционера. И вообще так колотил кулаком в дверь театра, что милиционер этот заподозрил в тебе нездоровую склонность к дебоширству…

– Если труп в театральном костюме лежит возле театра, что я должен был подумать?! – не удержавшись, выпалил Иван.

– А труп ли? – прищурился Твердовский. – Ты же, Ваня, знаешь, артисты – тот еще народец… Непростой, словом, народ. Скажи мне, только честно: тебя не могли попросту разыграть?

– И странгуляционные борозды на шее подделали? – вопросом на вопрос сердито ответил Опалин. – Слушайте, он не дышал и уже окоченел! Я вам точно говорю: там был труп… И тот, кто убил его, вовсе не дурак.

– С чего это ты взял?

– Когда я вернулся, исчезло не только тело. Помните, я говорил вам, что зажигал спички, чтобы его разглядеть? Так вот, догоревшие спички, которые я бросал на землю, тоже пропали. Кто-то очень заботится о том, чтобы не оставить следов…

Николай Леонтьевич поскреб подбородок и тяжело задумался. Сталин со стены смотрел на молодого оперуполномоченного взглядом, лишенным всякой симпатии, словно желал сказать: «Ну и влипли же вы, товарищ Опалин…»

– На бумажку эту мы должны дать ответ, – негромко проговорил наконец Твердовский, буравя Ивана взглядом. – Но ты же знаешь, какая у нас волокита… Неделю, я думаю, займет. А может, даже больше…

– Да, Николай Леонтьевич, – пробормотал Опалин, чтобы хоть что-то сказать.

– Если все обстоит именно так, как ты говоришь, речь идет об убийстве. Но мало убить кого-то и спрятать труп, потому что всегда есть родственники, коллеги, близкие люди. Кто-то из них обязательно обратится в милицию. Я распоряжусь, чтобы тебе давали знать обо всех пропавших, которые связаны с Большим театром.

– А может быть…

Опалин хотел предложить сразу же начать поиски в театре, руководствуясь соображениями, которые высказал Казачинский. Но Николай Леонтьевич, должно быть, умел предвосхищать мысли своих подчиненных, потому что сразу же категорично ответил: «Нет».

– Не подходи к театру, пока мы не будем стоять на более-менее твердой почве. Это же Большой, – многозначительно промолвил Твердовский, подняв указательный палец. – Ты знаешь, какие люди там бывают? Туда правительство на спектакли ходит. И маршал Калиновский, и сам товарищ Сталин, и… словом, много кто. Нельзя, понимаешь, просто так вломиться в театр и начать всех допрашивать. Основания нужны. Веские…

Опалин много чего мог сказать – например, что закон для всех един и что совершенно непонятно, почему можно, используя словечко начальника, вломиться на завод, когда ведешь расследование убийства рабочего, и нельзя трогать Большой театр. Но все глубокомысленные, остроумные и даже едкие реплики Ивана были бы в данном случае пустым сотрясением воздуха, потому что решительно ни к чему бы не привели.

– Как скажете, Николай Леонтьевич, – проговорил Иван после паузы, но все же не удержался. – В самом деле, к чему спешить…

Твердовский нахмурился.

– Я ведь могу и другому поручить это дело, – напомнил он.

– Не стоит. Я справлюсь.

В кабинете повисло молчание.

– Ваня, – неожиданно произнес Николай Леонтьевич, и впервые за все время разговора в его голосе прорезались чуть ли не просительные нотки, – не наломай дров. У нас теперь новый нарком, и… словом, не надо нам лишних сложностей. – Он имел в виду Ежова, который в прошлом месяце стал народным комиссаром внутренних дел. – Обстановка непростая, и вообще…

Опалин пообещал, что будет действовать с максимальной осторожностью. Твердовский поглядел в его упрямое открытое лицо, хотел было заметить, что Иван и осторожность – две вещи несовместные, но в последний момент передумал, решив, что это лишнее. Николай Леонтьевич знал, что его подчиненный остро реагирует на некоторые моменты, связанные с работой, хотя во всем остальном не проявляет даже намека на самолюбие.

– Ты бы, Ваня, поискал среди знакомых какого-нибудь осведомленного человечка, – посоветовал Твердовский. – Кто тебе расскажет о Большом, так сказать, изнутри. Тебе же легче будет, когда поймешь, с кем там можно иметь дело, а к кому и подходить не стоит.

– Хорошо, я постараюсь узнать, кто может мне помочь, – кивнул Опалин. – Что-нибудь еще?

– Пока все. Будет заявление, тогда и займешься розыском, – сказал Николай Леонтьевич. – И в театр наведаешься… Свободен.

Выйдя из кабинета начальника, Опалин поймал себя на том, что запутался в сложной смеси ощущений. С одной стороны, он чувствовал облегчение, потому что видел, что Твердовский ему поверил; с другой – Ивану претило прямое приказание осторожничать, а с третьей…

С третьей стороной он и сам до конца не разобрался, и виной тому была незнакомая девушка, вышедшая из тьмы возле театра и исчезнувшая во тьме. Опалин никому еще о ней не говорил – хотя спешившая куда-то незнакомка, которую он встретил недалеко от места, где произошло убийство, просто обязана была привлечь его внимание.

«А не может ли она быть связана с…»

Но ему почему-то не хотелось даже думать об этом.

«Вообще, конечно, надо бы позвонить Люсе, попробовать с ней помириться… Или не стоит?»

Он машинально ответил на приветствия двух оперов, которые шли по коридору ему навстречу, и только потом вспомнил, что оба они ему неприятны. Плечистый здоровяк Манухин был известен тем, что не чурался физических методов воздействия на подозреваемых, а тощий подхалим Лепиков состоял при нем кем-то вроде адъютанта.

– Что-то на Ване Опалине сегодня лица нет, – заметил Лепиков, как только убедился, что Иван отошел достаточно далеко и не может их слышать. – Ты в курсе, как он у театра труп нашел, а потом тот куда-то делся? С пьяным перепутал, наверное. – Он хихикнул.

Однако Манухин, к удивлению Лепикова, не пожелал развивать эту тему.

– Раз Опалин говорит, что видел труп, значит, там был труп, – сухо оборвал прихвостня старший опер. – Главное, чтобы на нас это дело не свалили… Пошли лучше пожрем. Говорят, биточки сегодня в столовке – пальчики оближешь! – И он мечтательно зажмурился.