Читать книгу Театральная площадь - Валерия Вербинина - Страница 7

Глава 5. Недомолвки и тайны

Оглавление

Вселенная – театр. Россия – это сцена.

Игорь Северянин, «Сонет»

– Вы не знаете, ваш сын выходил из театра днем? – быстро спросил Иван. – Мог… ну я не знаю… пойти к какому-то знакомому или просто перекусить?

– В театре есть буфет, – с великолепным презрением ответила Екатерина Арсеньевна. – А к Володе Павлик в тот день не заходил.

– А кроме Володи у вашего сына не было друзей? Или девушки?

По выражению лица Виноградовой он сообразил, что допустил чудовищную бестактность.

– Какие странные вопросы вы задаете, – пробормотала Екатерина Арсеньевна. – Разумеется, у него не было девушки, потому что… потому что иначе я бы знала.

Ляля как-то странно покосилась на мать, но ничего не сказала. «Сестре что-то известно, – подумал Опалин. – Неплохая семья, и люди вроде хорошие, но… почему меня тянет уйти и никогда больше сюда не возвращаться?»

Он поглядел на дверь, которая вела в смежную комнату, и спросил:

– Там комната вашего сына? Мне нужно взглянуть.

– Это обязательно? – нервно спросила Екатерина Арсеньевна.

– Разумеется, поскольку я его ищу, – буркнул Опалин, поднимаясь с места. Но он не учел, с кем имеет дело.

– Могу вас заверить, что в комнате его нет, – едко отозвалась хозяйка.

Притворившись, что не заметил шпильки в свой адрес, Иван открыл дверь. Нигде ни соринки, все вычищено до блеска. Книжный шкаф, гардероб, довольно большая кровать, бюро, два стула с гнутыми ножками; на стенах – акварели в рамках. Почему-то уют здесь произвел на Ивана гнетущее впечатление – вероятно, потому, что он уже знал, что это комната покойника.

– Я бы не хотела… – начала Екатерина Арсеньевна, видя, как он один за другим выдвигает ящики бюро. – И что, собственно, вы хотите найти? – уже сердито спросила она.

– Ваш сын вел дневник?

– Нет.

– Кроме балета в его жизни были еще какие-то увлечения?

– Какой вы странный, – с упреком промолвила Екатерина Арсеньевна. – При чем тут увлечение, когда речь идет о призвании…

– Ну чем-то же еще он занимался?

– Любил читать книги, собирал марки. Этого достаточно?

– А в комсомоле он состоял?

– Разумеется.

Разговаривая с Виноградовой, Опалин быстро просматривал содержимое ящиков. Альбомы с марками, скрепки, старые конверты, какие-то тесемки, матерчатые туфли, причем явно сношенные, банка вазелина для волос и среди всего этого хлама – запрятанная на дно ящика фотографическая открытка. Балерина стоит на пуантах в томной позе, подпись – Ирина Седова. Перевернув открытку, Опалин увидел строчки, идущие наискось, с хорошо продуманной небрежностью: «Весь мир – театр. И. Седова, 22 февраля 1935».

– Я уже вам сказала, что он не вел дневника, – проговорила Екатерина Арсеньевна высоким злым голосом. Судя по всему, она болезненно переживала вторжение постороннего в то, что считала личным пространством своего сына.

– Прошу прощения, – сухо сказал Опалин, возвращая открытку на место и задвигая ящик, – но это моя работа.

– Рыться в чужих вещах?

– Мама, перестань, – пробормотала Ляля. Она стояла на пороге комнаты за своей матерью, которая напряженно следила за действиями Опалина и, кажется, мечтала только об одном: чтобы он поскорее ушел.

– Во что ваш сын был одет, когда вы видели его в последний раз? – спросил Иван, переборов сильнейшее искушение сообщить Виноградовой, что ее бесценный Павлик мертв и что ей совершенно не на что надеяться.

– Одет? Ну… как обычно…

Когда они вернулись в главную комнату, Екатерина Арсеньевна немного успокоилась, и в несколько приемов Иван вытянул интересующие его подробности. Серый костюм, черные ботинки, темно-синий галстук, вязаная черная шапочка и такой же шарф, а куртка коричневая, на меху, очень хорошая куртка.

– Может быть, все из-за нее произошло? – с тревогой спросила Екатерина Арсеньевна, забыв свою неприязнь к Опалину. – Может быть, его ударили по голове, он потерял память… Лежит где-нибудь в больнице, а мы даже не знаем, где его искать… Боже мой!

Она заплакала – сначала негромко, потом навзрыд, и уже платок не помогал, и дочь бросилась за валерьянкой, к которой, судя по всему, сегодня пришлось прибегать не впервые.

– Мама, не надо… Мамочка, милая, ну что ты! Ну доктор Парчевский же сказал, что тебе нельзя волноваться… Ну мама…

Ляля с потерянным лицом суетилась возле матери и то совала ей валерьянку, то неловко гладила по плечу. Опалин глядел на ширмы, за которыми, судя по всему, стояли кровати, и думал, что Павлика-то Екатерина Арсеньевна любила больше, чем дочь. У него была своя комната, а у Ляли – только угол. И все, что делала дочь, Виноградова принимала как должное.

– Скажите, вы видели его театральный костюм? – спросил Иван, постаравшись принять простодушный вид. – В котором он должен был выступать в этом… в «Лебедином озере»?

– Конечно, видела, – отозвалась Екатерина Арсеньевна, вытирая слезы. – Мне не нравится, как они в театре гладят костюмы, я всегда говорю ему, что наглажу лучше, а если надо, и постираю. У него был очень хорошенький костюмчик, с большим вкусом сделан. Колет вишневый и черный, с вышивкой и позументами, еще рубашечка и трико. Просто прелесть, а не костюм. – Она говорила, и губы ее дрожали.

Канарейка запрыгала в клетке и засвистела.

– Что такое колет? – устало спросил Опалин.

– Это вроде как камзол, – объяснила Ляля. – Ну, или курточка, что ли…

– Мы так ждали, когда Павлик станцует в этом балете, – простонала Екатерина Арсеньевна. – Ума не приложу, куда, ну куда он мог запропаститься…

Опалин пообещал, что они обязательно найдут – приложат все усилия – и уж, конечно, проверят все больницы, после чего пересел поближе к столу и стал заполнять протокол, перенося в него самое важное из услышанного. Для протокола Ивану пришлось запросить данные о хозяйке дома. Оказалось, что Виноградова – художница, работает в Театре рабочей молодежи, более известном как ТРАМ, а ее бывший муж, тоже художник, занимается оформлением новых станций метро. Почему-то Иван не сомневался, что акварели на стенах здесь и в комнате сына принадлежали ей, и вынужден был признаться себе, что они ему не нравятся. В них чувствовалось нечто слащавое и в то же время неприятное, несмотря на все усилия автора расположить к себе.

– Все, что вы видите на стенах, – это моя работа, – горделиво промолвила Екатерина Арсеньевна, перехватив взгляд гостя.

Опалин ограничился тем, что глубокомысленно изрек: «А-а!»

– Но я, знаете, не всегда рисовала. В молодости я хорошо танцевала, – добавила Екатерина Арсеньевна. – Однажды меня похвалила сама Айседора Дункан… Я не раз видела ее вместе с Есениным.

Опалин отлично знал, кто такой Есенин, но предпочел прослыть неучем и воздержаться от расспросов, которые лично ему абсолютно ничем помочь не могли. Когда Екатерина Арсеньевна витиевато расписалась, он понял, что именно она составляла список жильцов, который он видел на входе.

– Ваш сын общался с кем-то из соседей?

На лице Виноградовой отразилось нечто вроде паники, и, тщательно подбирая слова, она стала объяснять, что ее Павлик – натура артистическая, а соседи… они, как бы сказать… хорошие люди, но…

– Я все же поговорю с ними, – объявил Опалин, поднимаясь с места.

И он пошел по комнатам, в которых обнаружились шофер, рабочий ночной смены, бывший присяжный поверенный, три особы неопределенных занятий, одна маникюрша, пожилая пара, одна черепаха, немолодая гражданка с шалью (та самая, что сначала включала радио, а затем патефон) и несколько детей разного возраста.

Опалин разговорил всех, кроме черепахи, и узнал массу подробностей как о житье-бытье Виноградовых, так и о пропавшем Павлике. Большинство сходилось на том, что Екатерина Арсеньевна «много о себе воображает» и «хорошо устроилась», потому что живет на средства, которые ей щедро предоставляет бывший муж. При этом она сумела воспитать детей так, что они верят, будто всем ей обязаны, а отца, который нашел другую семью, считают предателем. Что касается Павлика, то он на всех производил впечатление чистенького, милого юноши, и никто не верил, что с ним могло случиться что-то серьезное.

– Конечно, тут замешана женщина, – с усмешкой сказала Опалину соседка с шалью. – Екатерина Арсеньевна всех хотела держать на коротком поводке, но природу не удержишь…

Опалин уже уходил, когда у дверей его догнала Ляля. Лицо ее выражало внутреннюю борьбу.

– Вы спросили, с кем брат ссорился в театре, – выпалила она скороговоркой. – Не знаю, может быть, мне не стоит говорить…

– Стоит, – заверил ее Иван. – Так что там произошло?

Ляля поглядела на него, ее губы задрожали.

– Что-то ужасное, я не знаю что, – проговорила она, волнуясь. – От нее он все скрывал, но от меня – нет. Я видела, что он ужасно взволнован… Он сказал, что его даже могут выгнать, что он совершил большую ошибку и нажил серьезного врага. – Она увидела выражение лица Опалина и прижала руки к груди. – Клянусь вам, это все, что я знаю!

– Когда именно он сказал вам, что совершил ошибку?

– За день до того, как не вернулся домой.

– И у вас нет никаких соображений, что именно он имел в виду?

Ляля покачала головой.

– А девушка? Она ведь у него была?

Его собеседница сердито сверкнула глазами, сделавшись в этот момент до крайности похожей на мать.

– Никого у него не было. Он сам себе все напридумывал…

– Что напридумывал, Ляля?

– Ничего. Это не имеет значения… – Она пытливо всмотрелась в его лицо. – Вы ведь найдете его, правда? Вы найдете его?

Опалин быстро кивнул и удалился. Дойдя до ближайшего телефона-автомата, он позвонил Петровичу и узнал, что поиск в моргах ничего не дал, а Юра Казачинский и Антон еще не возвращались.

Театральная площадь

Подняться наверх