Читать книгу Офицер по связям с реальностью - Варвара Рысъ - Страница 7

Утром она вскочила в семь, потому что боялась опоздать. Куда – она сообразила не сразу. Потом сообразила – в парикмахерскую, куда была записана на десять. Слава Богу, время есть, салон рядом. Ни есть, ни пить не хотелось.

В парикмахерской сделали довольно нелепую, на её взгляд, причёску: лицо обрамляли то ли колбаски, то ли штопоры из волос. Она было попробовала возражать, но ей сказали, что именно такова должна быть свадебная причёска, и она не решилась спорить с профессионалами: вдруг и впрямь так надо? Но что было придумано неплохо – это мелкие голубые цветочки, вплетённые в волосы. Они удачно перекликались с незабудками на ридикюле, и это примирило Прасковью с колбасками. Макияж она делать не стала: покрасит губы и ладно, а то, не дай Бог, нарисуют какие-нибудь колбаски. Или штопоры.

Богдан успел. Он выскочил из такси, за десять минут до назначенного времени, на ходу натягивая светло-серый пиджак, оказавшийся тоже льняным, что Прасковье показалось добрым знаком. Красивый и загорелый, словно вернулся с пляжа, а не из командировки. Только совсем вблизи было заметно, что он устал: вокруг глаз появились морщинки. Прасковья бросилась к нему и, не обращая ни на кого внимания, прижалась к груди.

– Ты приехал, ты здесь!

Чего тут было больше: любви или облегчения – трудно сказать.

– Любимая моя, солнышко моё, прости, что тебя встревожил. Поверь, по-другому не получалось. Но зато я так много успел, что мы можем спокойно провести наши каникулы. Теперь всё, мы вместе. Познакомь меня со своей подругой.

Рина меж тем стояла поодаль, скептически улыбаясь. Она была стройна и стильна – сорок второй размер, зелёное маленькое платье с оголённой треугольником спиной, чёрные лакированные туфли на высочайшей шпильке, совершенно незаметные колготки, изящный лакированный мини-рюкзачок и надо всем этим – элегантное свежеуложенное каре, выкрашенное в три цвета с преобладанием рыжего. Прасковья привычно почувствовала себя жирной и провинциальной со всеми своими незабудками и колбасками.

Прасковья, держа за руку Богдана, словно боясь потерять, подошла к ней.

– Познакомься, Рина: это Богдан, мой муж (она почему-то сказала «муж», хотя формально он мужем ещё не был), а это Рина – моя однокурсница и одногруппница. Рина протянула руку с лёгким изгибом, намекая на поцелуй. Однако Богдан изгиб проигнорировал и гендерно нейтрально пожал руку, почтительно наклонив при этом голову. Прасковья поняла: Рина не понравилась. И ей Богдан, похоже, не понравился.

Тут выяснилось ужасное: они забыли купить пресловутый букет невесты. Родион рванул на улицу и буквально через пять минут вернулся с двумя плотно увязанными проволокой букетами незабудок. С них капала вода: наверное, торговка держала букеты в ведре с водой.

– Быстро носовой платок! – обратился он к жениху. Богдан, не рассуждая, протянул ему пачку бумажных одноразовых платочков. Родион вскрыл зубами упаковку, промокнул цветы и нецеремонно сунул оба букета Прасковье.

– Тётка сказала, что незабудки какие-то особые, – пояснил он. – Растут обочь студёных ключей, что струятся в реку. Как тебе, Богдан, мой древнерусский? – обратился он к жениху, вышучивая, как догадалась Прасковья, склонность Богдана к словарю Даля и подобным источникам. Богдан не отреагировал.

– На моей родине такие незабудки тоже есть, правда. И растут они по краям ручейков, что питают реку, – почему-то обрадовалась Прасковья. – Везде незабудки уже закончились, а там цветут всё лето.

– Дай сюда! – Рина категорически отобрала незабудки у Прасковьи.

На подоконнике раскрутила проволоку, соединила букеты в один и аккуратно разместила по краям ландышевые листья, которыми были окружены букеты, ловко обернула объединённый букет проволокой и возвратила Прасковье.

– Держи! Бедная Лиза нервно курит в сторонке. Да не внизу держи, а у талии, – проговорила она с едва заметной брезгливостью. – Тебя ж фоткать будут.

Незабудки на фотографии вышли отлично, даже отдельные цветочки различить можно. А уж как подошли к её наряду! Так что не было б счастья, да несчастье помогло. В этом Прасковье тоже почудился добрый знак.

Тут их вызвали.

– Является ли ваше намерение вступить в брак свободным, осознанным и взаимным? Отвечайте сначала Вы, Прасковья Павловна.

– Да, – почему-то хрипло ответила Прасковья.

– Отвечайте Вы, Богдан Борисович.

– Да.

Расписывались они, потом свидетели. Невесть откуда взявшийся фотограф фотографировал; наверное, он служил при Дворце бракосочетания, а может, его заказал Родион. Рина на своих каблуках напоминала цаплю, которая поселилась пару лет назад у них под горой в болотистой заводи.

– В знак любви и верности обменяйтесь кольцами.

Служительница принесла кольца на подносе. Прасковья удивилась: кто и когда позаботился о кольцах? Богдан надел ей на палец кольцо, в котором по всей окружности были вделаны маленькие бриллиантики. Откуда он знал её размер? А ему она надела традиционное обручальное.

Она посмотрела на Родиона и Рину. Родион глядел серьёзно и доброжелательно. Рина – с привычной иронией.

Так же она глядела и в стейк-хаусе, куда они отправились обедать. Прасковье, впрочем, было всё равно, куда идти. Есть не хотелось, хотя она не ела с утра. Утром она только выпила в общаге чаю из пакетика. Они крепко держались за руки, словно первоклассники на экскурсии. С того дня у них образовалась привычка ходить, держась за руки.

Сели на диван у стола, всё так же не расцепляя рук. Всё окружающее было далеко и неважно, она со сладким испугом думала о том, что случится с ними, когда они наконец окажутся дома. Испуга было больше, чем сладости. Богдан, казалось, думал о том же, а может, и не о том, а о чём-то постороннем и тревожном. А может, он просто устал.

Родион понял, что друг его отключён от реальности, и взял роль хозяина застолья на себя.

Долго не могли найти вазу для незабудок: в ресторане, как она поняла, были только высокие вазы под длинные цветы. Наконец официант принёс какой-то странный сосуд, возможно, соусницу и разместил в ней незабудки. Получилось неожиданно красиво. Разлили шампанское.

– Ого! Ruinart. Душки-военные заказали приличное шампанское, – похвалила Рина, скорей всего, для демонстрации собственных познаний в бомонде и хайлайфе. Прасковья не различала сортов шампанского, потому оценить не могла.

– А почему не «Вдова Клико»? – спросила Рина с той же целью.

– «Вдова» слишком популярна, высока вероятность нарваться на польскую подделку, – пояснил Родион.

– А Вы, Богдан, какие напитки предпочитаете? – не унималась Рина. – У неё почему-то была выраженная потребность прикапываться к Богдану. Что-то в нём было такое, что вызывало в ней не проходящее и даже возрастающее раздражение.

– При потребности надраться – безусловно водку. При отсутствии потребности – хороший цейлонский чай, – без выражения ответил Богдан.

Рина улыбнулась, как человек получивший подтверждение своих предположений.

– И часто у вас появляется такая потребность? – спросила кокетливо.

– Не часто, – ответил Богдан по-прежнему без выражения.

Прасковье вдруг стало ясно, что ему противно всё происходящее и он жалеет, что женился на ней. Да, определённо жалеет, это видно. «Господи! Зачем всё это?»

– Тогда сузим вопрос, – продолжала меж тем приставать Рина. – Какое шампанское Вы, Богдан, предпочитаете? Именно шампанское. Поскольку я работаю в журнале «Ways of Living – русская версия», мне это чисто социологически интересно. Даже я бы сказала – антропологически.

– Антропологически – Bollinger, – ответил Богдан, произнеся название напитка на французский лад и с отменным прононсом.

Рина изготовилась сказать ещё что-то ехидное, но Родион опередил её и поднял бокал.

– Будьте счастливы, друзья. Вообще – будьте. В наше время это главное. Остальное – приложится. В том числе и сорта шампанского.

– Душки-военные не слишком красноречивы, – заявила Рина. – Тогда мне придётся выступить более развёрнуто. Итак, я знаю Прасковью с ДВИ. Кто не в курсе, что это такое – это «дополнительное вступительное испытание». У нас в МГУ, помимо ЕГЭ, полагается сдавать ещё один письменный экзамен по профильному предмету. Вот там мы с Прасковьей и познакомились. И надо сказать, Богдан, Ваша жена сильно превзошла меня в баллах за это самое ДВИ, хотя я училась в крутой московской школе, а Прасковья – в обычной подмосковной. Потом Прасковья замечательно, просто лучше всех, училась в МГУ и читала всё задаваемое подряд. Едва зададут, а она уже прочитала. Мало того, она даже конспектировала – искусство, которым я, признаюсь, так и не овладела. Возможно потому, что с самого первого курса работала по специальности. А что делать? Журналист – профессия практическая. Не отказываться же, когда зовут. И вот добрая Прасковья даже шпаргалки для меня изготовляла – самой-то ей они были без надобности, она и так всё знает. В том, что мне удалось получить законченное высшее образование в лучшем вузе страны – есть и заслуга Вашей жены – мадам… как теперь твоя фамилия, Прасковья?

– Я не меняла фамилию, – ответила та.

– Странно, странно, непорядок какой-то. И Вы это допустили, Богдан?

– Допустил, – слегка кивнул Богдан.

– Ну что ж, – вздохнула Рина, смиряясь с непорядком. – Я хочу пожелать моей подруге большого личного счастья. Даже если наши профессиональные пути разойдутся, мне бы хотелось, чтобы мы навсегда остались подругами. За тебя, Прасковья! И за твоего мужа Богдана, – добавила она.

– А пути-то почему разойдутся? – поинтересовалась Прасковья, смутно чуя подвох.

– Ну, мало ли… Журналистская профессия хлопотная, часто связана с разъездами. Душки-военные таких жён не терпят. Вот я, например, завтра уезжаю на съёмки, приеду невесть когда. И какой муж-военный это бы потерпел? Вот Вы, Богдан, потерпели бы такое безобразие?

– Работа есть работа, – скромно ответил Богдан.

– Ну вот Вы лично разрешили бы вашей жене уехать на съёмки на неопределённый срок, как я сделаю завтра? («Господи, умеет же она пиарить себя прямо на автомате!» – подумала Прасковья).

– Я не понимаю, как я могу разрешить или не разрешить человеку выполнять его профессиональные обязанности, – проговорил Богдан с едва заметным оттенком раздражения. «Достала!», – подумала Прасковья.

– Вы, Богдан, какой-то нетипичный душка-военный, – заявила Рина. – Хотя по вам видно, что вы военные, – добавила она.

Вероятно, для её моно-спектакля ей требовалось, чтобы муж Прасковьи был военным, притом типичным.

– Спасибо, – проговорил Богдан. – Вы незаслуженно добры к нам. Мы оба очень мало военные и ещё меньше – душки.

– Военные-военные! – настаивала Рина. – Это видно.

Этот увлекательный разговор прервался появлением плотного брюнета лет тридцати с небольшим кавказской внешности. Он подошёл к их столу, почтительно поклонился и представился:

– Здравствуйте, дорогие гости! Меня зовут Гасан Гасанов, я хозяин этого заведения. Хорошо ли вам у нас, нравится ли кухня, обслуживание?

Родион от имени всех присутствующих заверил, что всё нравится, а Гасан продолжал:

– Я уже видел вас однажды тут, а теперь, как мне сказали, вы отмечаете торжественный день вашего бракосочетания. Это большая честь для меня. Я пошлю в подарок уважаемым молодожёнам бутылку вина, которое не продаётся в Москве. Это вино моей родины, моей родной деревни. Буду рад видеть вас всегда. – Он ещё раз поклонился и уплыл в подсобку. Через некоторое время официант принёс подарочный пакет с бутылкой.

– Он явно запал на тебя, – уверенно заявила Рина Прасковье. – Просто слюна до пола. Оно и понятно: ты – в их вкусе. – Она показала руками, в чём именно состоит их вкус: нечто пышное и корпулентное.

Богдан неодобрительно приподнял левую бровь.

– Рина, – проговорил он сухо, – прошу меня извинить, но Ваши предположения не кажутся мне уместными. Ещё раз прошу меня извинить.

– О! – радостно воскликнула Рина. – Вот и солдафон подъехал! Я говорила, что каждый военный в глубине души солдафон. (– А ещё дуболом, – вполголоса вставил Родион). Вот Вы, Богдан, себя и проявили! Вы ревнивый солдафон. И не вздумайте возражать!

Богдан неожиданно расхохотался, продемонстрировав свои сплошные зубы.

– Рина! Вы прелестны. Вы даже не представляете, какой потрясающий комплимент Вы мне отвесили. Я всю сознательную жизнь мечтал стать хоть капельку солдафоном. Старался. Упражнялся. И вот, оказывается, мне кое-что удалось. Огромное Вам спасибо. Я буду носить Ваш комплимент, как медаль. Честное слово.

– Не знаю, чем уж тут гордиться, – пробормотала Рина.

Некоторое время все жевали. Еда, в самом деле, была отменная.

Богдан успел шепнуть на ухо Прасковье:

– Ты невероятно красивая, люблю тебя безмерно. – Прасковья не поверила. Это он сказал нарочно, чтобы она не огорчалась Рининой выходкой. Ей хотелось встать и уйти куда глаза глядят.

10.

Подкрепившись, Рина снова пошла в атаку.

– А вот скажите, господа офицеры, как вы относитесь к регулярной похвальбе по телевизору насчёт какого-то там вундерваффе, которое якобы у нас изобретено? Это что – правда? Враньё? Промывка мозгов? – спросила она, обращаясь почему-то преимущественно к Богдану.

– А что такое говорят про вундерваффе? Я, видимо, отстал от актуальных трендов, – проговорил Богдан.

– Ну, что изобрели какие-то ракеты, беспилотники, я в этом ничего не понимаю, да и понимать не желаю, но они всё вокруг якобы разят наповал, и нигде в мире такого нет. Это вообще как – чистая промывка мозга населению?

– Вряд ли это совсем беспочвенно, – ответил Родион, заметив, что Богдану совсем не хочется говорить. – Я думаю, разведки основных игроков работают исправно, а потому всё, что надо, друг про друга знают. Так что чистый блеф про вундерваффе, скорее всего, невозможен. Значит, что-то есть. В каком количестве и в какой степени готовности – тут трудно что-то сказать. Про конкретные характеристики и вообще детали – мы вам ничего сказать не можем: не наш профиль. Да и никто Вам этого не скажет.

– «И на вражьей земле мы врага разобьём малой кровью, могучим ударом», – продекламировала Рина издевательским тоном. – Тогда тоже бубнили пропагандоны, как мы сильны и вооружены. А потом еле ноги унесли. Всё повторяется, господа офицеры – я так понимаю.

– Пропагандоны, Рина, – это по Вашей части, – взглянул на неё Родион с лёгкой насмешкой. – А другие делали своё дело.

– И какое же, позвольте узнать? – иронически осведомилась Рина.

– НКВД организовывал спящие ячейки партизанского подполья в Белоруссии, строились промышленные площадки для эвакуации промышленности на Восток. Готовились к долгой и тяжёлой войне. Ну а пропаганда – это для публики.

– НКВД, в первую очередь, пересажало полстраны, – авторитетно заявила Рина.

– Наверное, это была цена, заплаченная за отсутствие серьёзного предательства во время войны, – предположил Родион.

– Родион, ужасы Вы какие-то говорите! – Рина прижала пальцы к вискам. – Это же жизни человеческие! Лучше уж о вундерваффе. А Вы, Богдан, верите в эти чудеса военной техники? – обратилась она прямо к Богдану.

– Это не Пресвятая Троица, чтоб в неё верить. Вы, безусловно, правы в одном: пока оружие не испытано реальным боем, даже не просто боем – войной, – он произнёс это слово неожиданно жёстко, – судить о качествах этого оружия в полной мере невозможно, – ответил Богдан.

– Значит, по-вашему, всё это враньё, что говорят об этом вундерваффе? – настаивала Рина. – Или Вам неймётся испытать оружие реальным боем? Признайтесь уж!

Богдан слушал Рину, как человек, у которого сильно болит голова, слушает громкую музыку, которую невозможно выключить. Но он всё-таки сделал заметное усилие над собой и начал говорить:

– Сейчас, как мне видится, происходит испытание новых видов оружия, даже не так – новых средств борьбы. И ваше, медам, оружие – пропаганда – играет всё более важную роль, – обратился он к обеим дамам; Рина поморщилась, Прасковья согласно кивнула. – И ваши коллеги и товарищи по оружию не показывают блестящих результатов, к сожалению, – уколол он Рину. – Во всяком случае, история свидетельствует, – продолжал Богдан, – что накануне большой войны обычно случается малая, на которой испытывается новое оружие. Вот и сейчас возникает всё больше локальных конфликтов, и, наверное, неспроста. Перед Первой Мировой, например, была Англо-Бурская война. Кстати, эта война ровно за сто лет до операции НАТО в Югославии была первым конфликтом, мотивированным защитой «прав и свобод человека» и «ценностей цивилизованного общества». Это была новость, вернее много новостей. Не зря туда слетелись военспецы со всего мира. Там было множество интересных технических новинок: бездымный порох, шрапнель, пулеметы, униформа цвета хаки. Бронепоезда в нашем сознании ассоциируются с нашей Гражданской войной, а ведь они появились там. Специальные подразделения снайперов. Потом сама тактика буров – действия мелкими мобильными отрядами – стала основой для формирования спецназа. Что ещё? Родион, я ничего не упустил?

– Ещё был изобретён формат концлагеря, – мрачно добавил Родион. – Потом сильно пригодилось.

– Для Вас, Богдан, – прекрасная вещь – это пулемёт, – поджала губы Рина. – А для меня в убийстве людей нет ничего вдохновляющего. Я ненавижу войну и не понимаю, как ею можно восхищаться. Я люблю поэзию. И для меня эта самая Англо-Бурская война, на которую слетались, как Вы выразились, военспецы, как на выставку, это была та самая война, на которой погиб сын Киплинга, – явила эрудицию Рина. – Вот вы любите Киплинга? – обратилась она ко всем разом.

– Я – нет, – ответила Прасковья. Разумеется, о нём нельзя судить по переводам Маршака. Переводы Маршака – хороши, оригиналы – несравненно хуже, очень слабенькие оригиналы. – Прасковья была раздражена и ей хотелось возражать.

– И Вы, Богдан, разумеется, тоже не любите Киплинга, как Ваша филологически продвинутая жена?

– Напротив, очень люблю, – вспыхнул Богдан, словно подросток, изготовившийся сказать остроумную гадость взрослым. – Очень ценю его цикл про Томми Аткинса, безвестного английского солдата. Вот это, например:

While it's Tommy this, an' Tommy that, an' "Tommy, fall be'ind",

But it's "Please to walk in front, sir", when there's trouble in the wind,

There's trouble in the wind, my boys, there's trouble in the wind,

O it's "Please to walk in front, sir", when there's trouble in the wind.3

Дамы не ловили с лёгкостью английский на слух, тем более киплинговские казарменные баллады, а потому в полной мере не сумели оценить изысканную колкость Богдана. Родион усмехнулся: его английский был несравненно лучше.

– У Вас превосходное произношение, – похвалила Рина Богдана, – но Ваши идеи – ужасны. Вот из-за таких, как Вы, в мире и происходят войны.

– Такие, как мы, это всего лишь мелкий подручный инструмент могущественных сил, Рина, – поморщился Богдан, – да и идей у меня особых нет, да и войны происходят совсем не поэтому.

– И почему же? – с вызовом произнесла Рина.

– Надо полагать, такова падшая природа человека, – ответил Богдан. – Войны занимали гораздо больше времени в истории, чем мир.

– Значит, война неизбежна по-вашему? Мировая? – обратилась Рина к Богдану, одновременно настойчиво и кокетливо.

– Рина, – проигнорировал Богдан кокетство и ответил тоном терпеливого учителя, вразумляющего двоечника, – война уже идёт, и идёт постоянно. Возможно, нынешняя мировая война чем-то похожа на Тридцатилетнюю XVII века – отдельные очаги, меняющиеся коалиции.

Рина предпочла не углублять разговор о Тридцатилетней войне: знала она об этом чуть меньше, чем ничего. А Богдан – Прасковья заметила – упорно не хочет говорить о современной войне и уводит разговор в историю.

– Ну а наши-то когда влезут в какую-нибудь заварушку? – раздражённо проговорила Рина. – Чтоб господам офицерам без дела не сидеть.

– Через полгода, думаю, громыхнёт возле наших границ, – сказал вдруг Родион без привычной иронии. – Всем мало не покажется.

– А Вы почём знаете, что через полгода? – повернулась она к Родиону.

– Интуиция. Чуйка. Распознавание образов. – Он говорил уже с обычной иронией.

Рина нервно вытащила из своего рюкзачка пачку тонких и очень длинных сигарет и объявила, что пойдёт покурить. Курить тут было положено на улице. Роман без особого энтузиазма пошёл за ней.

Молодожёны остались вдвоём.

– Прости моё идиотское поведение, – сказал он, целуя её руку. – Я почти не спал в последние трое суток. Отсюда весь тот вздор, который я тут напорол. Кстати, я мимоходом совершил литературоведческое открытие.

– Вот это да! – изумилась Прасковья. – И в чём же оно состоит?

– Я понял, почему Чацкий нёс всю ту обличительно-поучительную чушь, которой все восхищаются уж двести лет.

– Совсем даже не все восхищаются. Пушкин считал его дураком, потому что он не понимал, что за публика перед ним, и рассыпал бисер перед свиньями, – возразила Прасковья.

– И он был не прав.

– Кто не прав? – удивилась Прасковья.

– Пушкин не прав.

– И почему же?

– Чацкий просто устал, – объяснил Богдан. – Ну вот как я. Мы оба с ним попали с корабля на бал. И поэтому оба не могли найти верного тона в разговорах. И оба говорили не то, не так, не там и не тем. И оба выглядели совершенными идиотами. В этом моё литературоведческое открытие.

– А я увидела твоё сходство с другим литературным персонажем. Мне кажется, тебе хотелось сбежать в день свадьбы через окно.

– А что это за произведение? – удивился Богдан.

– «Женитьба» Гоголя. Неужто прошло мимо тебя?

– Ты знаешь – прошло. Хоть у меня есть российский аттестат, но получен он как-то легковесно, экстерном. Так что пьесы Шекспира я знаю лучше, чем Гоголя.

The time is out of joint. -

O cursed spite

That ever I was born

To set it right, – в детстве, да и позже, меня это волновало.4

Я сам себе казался тем парнем, которому суждено to set it right.

– Бог с нею – с пьесой, – проигнорировала Прасковья Гамлета. – Признайся: хотелось тебе сбежать? – настаивала она.

– Мне хочется сейчас сбежать с тобой. Давай сбежим, а? Зачем мы тут сидим и говорим о чепухе?

– А мне всё время сегодня казалось, что ты разлюбил меня, – наконец выговорила Прасковья то, что хотела.

– Парасенька, родная моя, – Брови его сдвинулись, а в голосе прозвучало что-то от того вечера, когда они чуть не расстались, – ты же знаешь: это невозможно. Это единственная неизменная вещь в моей жизни. Всё может рухнуть, а это, пока я жив, останется. Жаль, что мало я тебе могу дать надёжного, но моя любовь – это то, что неизменно твоё. Это не зависит ни от чего: ни от обстоятельств, ни от событий, ни от твоего поведения – вообще ни от чего, – голос его звучал ласково и устало.

– Ты не боишься, что я загоржусь и перестану ценить? – проговорила Прасковья полушутливо.

– Тебе давно пора немного загордиться. Ты себя хронически недооцениваешь.

– А вот и наши друзья, не успели мы с тобой сбежать, – увидела Прасковья Родиона с Риной. Рина оживлённо щебетала по телефону.

Оказалось, что за Риной сейчас заедет её друг, влиятельный медиа-воротила и они куда-то поедут.

Прасковья и Рина встретились в туалете. Рина перед зеркалом точными, умелыми движениями поправляла макияж.

– Я тебе сочувствую! – приобняла она Прасковью за плечи.

– Это ещё почему? – удивилась та.

– Намучаешься ты со своим солдафоном. Скрутит он тебя в бараний рог. Увидишь!

– Ну и ладно – скрутит так скрутит! – легкомысленно ответила Прасковья и вышла из туалета.

Медиа-воротила уже шёл по проходу. Был он, на взгляд Прасковьи, старым и облезлым – лет, наверное, под пятьдесят или даже больше. Впрочем, для Прасковьи все люди после сорока сливались в одну нерасчленённую старость. Сорок, пятьдесят, шестьдесят, восемьдесят – какая разница? Рина встрепенулась, защебетала, поцеловала Прасковью, приветственно помахала мужчинам и упорхнула. С воротилой она почла за лучшее друзей не знакомить. Когда они удалялись, идя рядом, Рина на шпильках была больше, чем на полголовы выше своего престарелого кавалера. Впрочем, говорят, это нынче модно и стильно.

Все трое испытали значительное облегчение.

11.

– Ну что ж, друзья, давайте я вас отвезу, и на сегодня закончим, – проговорил Родион, решительно стаскивая с себя галстук и засовывая в карман пиджака.

Ехали долго и нудно, дойти пешком можно было бы, наверно, быстрее, но в машине был рюкзак и небольшой чемодан Богдана: не тащить же их в руках. Наконец приехали. Родион вытащил чемодан и занёс его в квартиру, намереваясь тут же уйти.

– Может быть, выпьем чаю? – предложил Богдан. – Рины нет, можно расслабиться.

– Да уж, – покачал головой Родион, – mademoiselle Рина – подлинный боец. Идеологического фронта, – он усмехнулся. – Скажите, Прасковья, она правда Ваша близкая подруга? Вы так не похожи…

– Ну, она же рассказала, что мы познакомились в процессе поступления в университет, – пояснила Прасковья. – А это что-то вроде однополчан что ли. Словом, такое не забывается. Потом, я была девочкой из провинции, из деревни, можно сказать, а она – столичная штучка. Она мне сильно помогла освоиться в Москве, правда-правда. Она мне по-своему нравится: такая энергичная, уверенная в себе, умеет заводить нужные знакомства. Меня тоже обучала нетворкингу. Я понятия не имела, что это такое. У нас в городке какой нетворкинг? И так все всех знают. Говорят, она способная журналистка. Жаль, что с Богданом у них произошло взаимное отталкивание.

– А я Вам скажу с солдатской прямотой, – возразил Родион, – дело было совсем наоборот. Он ей очень понравился, и она сильно Вам позавидовала. Потому что нельзя не завидовать девушке, заполучившей Богдана. – Прасковье не понравилось слово «заполучившей»: вроде как она его сама домогалась. Но возражать как-то глупо.

– Родька! Не пори чушь! – прикрикнул Богдан из кухни, где заваривал чай. – Парасенька, не слушай этого дурака.

– И, позавидовав, Ваша Рина поспешила обесценить в своих, прежде всего, глазах предмет своей зависти. Именно поэтому она целый вечер тролила Богдана, впрочем, без особого успеха, – невозмутимо закончил Родион.

– Ну что ж, такая гипотеза возможна, – проговорила задумчиво Прасковья, – Но как оно есть на самом деле – знать нам не дано. Человеческая природа полна загадок.

– Одну из них я разгадал, – с ироническим самодовольством произнёс Родион.

– Вот вам чай и даже какие-то конфеты. – Богдан поставил на паллету огромный белый фарфоровый чайник, белые кружки и вазочку с «коровками». – Я должен привести себя в порядок после трёхдневного пути.

– И то сказать. После общения с mademoiselle Риной необходимо провести дезактивацию, дегазацию и дезинфекцию, как после применения противником оружия массового поражения, – невозмутимо заявил Родион.

– Зря Вы так, Родион, – покачала головой Прасковья. – А то я возвращу Вам Вашу же мысль: Вам понравилась Рина, но, не надеясь на успех, Вы объявили, что виноград зелен.

– Не просто зелен, а весьма токсичен, – ухмыльнулся Родион. – Во всяком случае, абсолютно несъедобен. И вообще это не виноград, а волчьи ягоды. Знаете такие?

– Как не знать? У нас под бугром такие растут, – засмеялась Прасковья.

– Родион, а у Вас есть девушка? – неожиданно для самой себя спросила она и тут же смутилась, поскольку всегда считала этот вопрос пошлым и свойственным провинциальным пенсионеркам.

– Бог миловал, – усмехнулся Родион. – Я вообще не нахожу в себе дарования иметь, так сказать, the девушку. Я стараюсь не предъявлять к людям непомерно высоких требований. А гипотетическая the девушка должна быть одновременно умной, красивой, образованной, самодостаточной, элегантной, неназойливой, приятной собеседницей, умеющей при этом иногда и помолчать. Трудно предположить, что все эти свойства сочетаются в одном человеке, а если вдруг сочетаются, то вероятность того, что это удивительное существо обратит внимание на меня, практически равна нулю. Поэтому приходится действовать по разделению: одна умная, другая красивая, третья обладает ещё какими-нибудь приятными свойствами и дарованиями. Я узнал от одной замужней дамы, что и женщины действуют таким же манером. Меня она ценила за ненавязчивость; в последнее время я сильно усовершенствовался в этом качестве и вовсе исчез. Словом, краткий ответ на Ваш вопрос: девушки у меня нет.

Только знаете, Прасковья, – добавил он после паузы, – не говорите супругу то, что я Вам рассказал: он всё это называет «половая жизнь приматов» и говорит, что у него на это аллергия. Даже на чужие разговоры на эту тему аллергия. Так что не огорчайте его понапрасну, не обостряйте недуг.

– Что ж, не буду говорить, – недоумённо согласилась Прасковья.

Тут к ним присоединился Богдан. Он был в той самой чёрной футболке с золотыми непонятными узорами, в которой впервые встретил здесь Прасковью. Отросшие кудри тоже напомнили ту встречу. Родион ещё раз проверил, верно ли записан адрес Прасковьиных родителей, обещал быть вместе с каким-то Александром Владимировичем и наконец ушёл.

– Кто такой Александр Владимирович? – спросила Прасковья, будто это имело важное значение.

– Это мой начальник и учитель, – ответил Богдан. – Он знает меня с незапамятных времён. Мне показалось, что он сможет сыграть роль некоего старшего родственника что ли. Потом, если твоя мама захочет получить обо мне какие-то дополнительные референции – он ей их сможет дать. Меня он знает как облупленного. Пойдём допьём чай что ли…

Они сели на диван, она легла к нему на колени, физически ощущая, как он напряжён и скован. Богдан не решался даже на те скромные ласки, что бывали меж ними прежде. Его скованность передалась и ей.

– Моему отцу ты очень понравился, – проговорила Прасковья, чтобы не молчать.

– Мне он тоже очень нравится, – ответил Богдан, думая явно о другом.

– Парасенька, мне нужно сказать тебе одну вещь… собственно, об этом следовало бы сказать раньше, но так уж получилось, что…– он замолчал, глядя на неё то ли с крайней усталостью, то ли со страданием. Ей стало ужасно жалко этого красивого, уже близкого, но не понятного ей парня. Она обняла его за шею, на мгновение прижалась к груди, а потом резко встала и заявила:

– Тебе надо отдохнуть. Ложись-ка ты спать. Я сейчас приму душ и тоже лягу. Дай мне только полотенце.

Он тут же засуетился, вытащил ей здоровенное махровое полотенце шоколадного цвета, что-то рассказывал насчёт шампуня и чего-то ещё – она не поняла. В ванной разделась и принялась перед зеркалом вытаскивать из волос вплетённые туда нынче утром незабудки: вытащить их оказалось не таким уж простым делом. Наконец последняя незабудка была выплетена, и она вошла в душевую кабину. Кабина оказалась исключительно удобной. «Господи, что это с ним? Может, с ним что-то не так? А что может быть не так? Может, просто в самом деле устал? Самолёты, пересадки, смена часовых поясов – это действительно утомительно», – думала Прасковья тревожно. Текущая тёплая вода слегка успокоила, она трижды намыливалась и тщательно смывала пену. Больше делать было нечего. Она тщательнейшим образом вытерлась, высушила феном волосы, старательно причесалась лежавшей тут же щёткой обернулась полотенцем выше груди – получилось довольно соблазнительно – и босиком пошла в спальню, намереваясь нырнуть к нему под одеяло, и дело с концом. «В конце концов сейчас не викторианские времена, и современная девушка вполне может проявить инициативу, в том числе и в первую брачную ночь, – убеждала она себя. – К тому же только у таких устарелых идиотов, как мы, первая брачная ночь может быть действительно первой. Впрочем, кто его знает, мало ли что говорят и пишут…»

Пройдя три шага, что отделяли ванную от спальни, она растеряла всю свою решимость. Его она застала в постели под одеялом. Была включена только лампа, предназначенная для чтения. Она освещала угол картины, засунутой между кроватью и стеной.

– Давно хотела узнать, что это у тебя за картина? – Прасковья встала на колени на краю кровати и принялась вытаскивать картину.

– Парасенька, я завтра тебе её покажу, – проговорил он срывающимся голосом. – Иди ко мне! – он потянул её к себе. Она сбросила полотенце и откинула одеяло.

Он лежал на боку, совершенно голый, мускулистый и дивно похожий на древнегреческих атлетов, что рисовали на античных вазах тоже в профиль – почему-то ей вспомнились именно они; может, оттого что те тоже были кудрявые. А продолжением позвоночника извивался длинный, гибкий, покрытый чёрной короткой шёрсткой хвост, постепенно сужающийся к концу. Такие хвосты были у чертей из книжки про Средневековье, которую она выбрала себе в качестве подарка на день рождения.

Прасковье стало жутко, словно она попала в иное измерение. С трудом она удержала вопль ужаса.

– Так ты…ты… чёрт? – проговорила она, неловко прикрываясь только что отброшенным полотенцем. Он присел на краю кровати, уныло опустив голову и обвившись своим гибким хвостом, на конце которого она разглядела кисточку. Выходит, он может, как кот, поднимать-опускать-сгибать свой хвост, как хочет.

Приглядевшись, она поняла, что, в сущности, хвост очень красивый. И сам он – молодой, красивый, сильный. И страх стал уходить, а тело наполняться иным – желанием прикасаться, прижиматься. И мыслей никаких уже не было: при чём тут хвост, когда вот он, рядом – молодой мускулистый красавец, к тому же, по какому-то изумительному стечению обстоятельств, её собственный муж, о чём в её ридикюле с незабудками лежит государственное свидетельство, сложенное в четыре раза. Она погладила его хвост. Он был покрыт коротенькой чёрной нежнейшей шёрсткой, как нос кота Насилия. Она провела рукой по всей длине хвоста, затем поднесла его к губам и поцеловала. А потом прижалась к его груди, тоже покрытой приятной вьющейся шёрсткой. И тут же почувствовала его мускулистые руки, всё его большое, сильное, мужское естество, которого наконец дождалось её белое и пышное.

– Любимая моя, сахарная!

«Сахарная – это что-то из Лескова, купчиха какая-нибудь», – промелькнуло в мозгу по привычке мыслить цитатами. А потом всё накрыла весёлая, наглая радость общения молодых и жадных друг до друга тел.

Она была не просто неопытна – она была девушкой, но какая-то неведомая сила вела её, и она точно знала, что нужно делать, чтобы доставить ему и, разумеется, себе! себе! как можно больше удовольствия. Она слышала, что в первый раз бывает больно, но больно не было, а было – изумительно.

Потом лежали рядом, откинувшись на подушке. Он был ошеломлён, даже, кажется, подавлен.

– Не бросай меня! – прошептал он ей куда-то в шею. Ей показалось, что на плече у неё стало влажно. Неужели он плачет? И та самая сила, что вела её, подсказала: не показывать виду! Не замечать!

– Зачем мне тебя бросать? – она положила голову ему на грудь, на самую шёрстку. Шёрстка была тёмная и кудрявилась, как его волосы. – Я тебя люблю. И всегда буду любить.

От всего пережитого хотелось спать. Она пристроилась к его плечу и начала падать-падать-падать куда-то в глубину.

– Ясочка моя, родная моя девочка, – слышала она сквозь сон. Кажется, и он тоже заснул, хотя был ещё только ранний вечер.