Читать книгу ЯММА №2 (8) - Василина Орлова - Страница 9

Утро было холодное, серое солнце светило тускло и как бы неохотно, а влажный ветер, ещё ночью распахнувший неплотно закрытую форточку, пробрался в дом и стал шарить по письменному столу, выискивая что-то среди разбросанных бумаг, салфеток и детских рисунков. Тамара Ксавьеровна Парадайз привычным, почти механическим движением накинула на плечи халат и сунула холодные босые ступни в белые тапочки.

Всем своим существом она напоминала говорящую механическую куклу с замершим пластиковым лицом, рваными слегка заторможенными движениями и голосом робота-автоответчика, невпопад говорящего одними и теми же фразами. Казалось, что место её должно быть в мавзолее или музее восковых фигур, но никак не в обычной жизни. Однако Тамара Ксавьеровна каждое утро вставала и ходила на работу, и, кто знает, может быть, и вы не раз сталкивались с этим ледяным изваянием, ощущали, как по вашей спине пробегает необъяснимый холодок и спешили, отведя глаза убраться прочь.

Этим утром, когда Тамара проснулась, Виктор ещё спал, дети, наверное, тоже. Она захлопнула форточку, запирая ветер в доме, собрала с пола бумажки, какие-то рисунки и с полным безразличием швырнула их в мусорное ведро. Она чувствовала себя уставшей, опустошённой, измотанной. Она всегда чувствовала себя так. Может, все в этом доме так себя чувствовали? А может быть, только она.

Проходя мимо детской, Тамара заметила беспокойно спящего младшего сына. Его белёсые ресницы подрагивали, словно норовили распахнуться в любой момент. Что снилось этому маленькому чудовищу? Неужели, и Антихристу могут сниться кошмары? Подавив в себе желание задушить Морица подушкой, Тамара прошла мимо.

Виктора Парадайза она встретила, когда ей было шестнадцать лет. Тогда она работала в маленькой цветочной лавке Диадемы Ложнозибольдовой недалеко от мотеля «Drunk mama». Тамара никогда не была первой красавицей, но она была молода, а все молодые красивы по-своему. Однажды вечером, когда уже почти стемнело, в лавку заглянул человек, который представился Виктором. На улице дождь лил с такой силой, что казалось, будто сами небеса разверзлись над Большими Василинками, чтобы излить на жителей земли гнев божий, и Виктор попросил разрешения переждать ливень в лавке. Тамара не возражала, легко поделившись местом в своём ковчеге. Тогда она ещё была способна на хоть какое-то сострадание.

В благодарность Виктор купил первый попавшийся букет и протянул ей.

– Вы очень красивая.

Прежде Тамаре никогда не дарили цветы и не делали комплиментов. Она улыбнулась и взяла букет, а через девять месяцев родился Ибис.

Спать с мужчиной в первый раз было больно. Ничего кроме боли Тамара не почувствовала, но всё равно улыбнулась Виктору, когда он, весь тёмный и покрытый потом, тяжело сопя откинулся на подушку рядом. Тамара до сих пор помнила, какой жёсткой и скрипучей была кровать в номере мотеля «Drunk mama», помнила каждую трещинку на белёном потолке, грубую ткань простыней и резкий запах мужского пота.

Спать во второй раз тоже было неприятно: уже не так больно, но всё ещё противно. И в третий раз, и во все последующие. Но Виктору нравилось, поэтому Тамара не сопротивлялась.

Когда она только узнала, что беременна, то хотела сделать аборт. Она сама была врачом и вовремя поняла, что происходит. Срок был маленьким, ещё не поздно было всё исправить. Но Виктор вдруг взял её за руку и пообещал, что всё будет хорошо. И она поверила ему. А через неделю он пришёл пьяный, стал что-то кричать… Впрочем, Тамара плохо помнила тот вечер, но после него всё изменилось. После него Тамара перестала чувствовать себя живой.

Жизнь вдруг утратила краски и всё потеряло смысл. Даже любовь к Виктору стала какой-то пресной и тягостной. Теперь это была даже не любовь, это была зависимость, словно утратив Виктора, Тамара утратила бы жизнь вообще, словно без него не существовало мира, словно он был центром всего. Это было глупо, но это было так.

Вслед за Ибисом родилась Бьянка, а потом и Мориц. Однако лишь в первенце что-то до сих пор волновало Тамару. Это не был материнский инстинкт, это было что-то мрачное, противоестественное, злое. Это было собственничество, это была зависимость. Словно мир вокруг был тёмной комнатой без окон, а Ибис – тусклой лампочкой, которая изредка загоралась, освещая царивший вокруг хаос, наполняя всё смыслом. Но затем лампочка гасла и всё становилось по-прежнему.

Ибис рос добрым и жалостливым, мудрым непогодам. Его все любили, но сам он, кажется, не знал, что делать с этой любовью. Внешне он не походил ни на Виктора, ни на Тамару, ни на своих брата и сестру, словно кукушонок, подброшенный в гнездо к коршунам. Но каждый раз, когда кто-то из соседей или друзей видел малыша, непременно говорили: «Ах, как похож! Просто копия отца!»

Тамара не знала есть ли в мире бог, но верила, потому что верил Виктор. И этому самому богу (не важно был он или всё-таки нет) Тамара была очень благодарна, что все вокруг ошибались и от Виктора в Ибисе не было абсолютно ничего, как и от самой Тамары Ксавьеровны.

С самого рождения первенца, Виктор трясся над ним так, словно тот был фарфоровой статуэткой. Впрочем, бил иногда в воспитательных целях, но в остальном – опекал больше, чем кого-либо из детей. Закончилась эта опека в конце концов тем, что рвущийся покинуть отчий дом Ибис, был заперт в подвале. Инициатива, конечно, исходила от Виктора, но Тамара была не против. Ей самой нравилось, что Ибис всё ещё рядом. Каждый день она спускалась к старшему сыну, приносила ему конфеты, которые покупала у Германа Власовича, касалась Ибиса, прижимала к себе и это придавало ей сил. Иногда с ним случались истерики и панические атаки, тогда приходилось вкалывать снотворное, чтобы он не кричал и не пытался разбить себе голову о стены. Но всё равно это было лучше, чем отпустить его, потерять.

Родившуюся вслед за Ибисом дочь Тамара не любила. Бьянка была избалованной и самовлюблённой, и Тамара терпела её лишь ради Виктора, который души не чаял в дочери. Стоит ли говорить, что, когда Бьянка, едва повзрослев, сбежала с первым встречным из отчего дома, Тамара нисколько не расстроилась, а напротив лишь злорадно потирала ладони, словно муха, почуявшая запах гниющей плоти?

Оставалось избавиться только от Морица, которого Тамара Ксавьеровна ненавидела даже больше, чем любила Виктора. Она родила Морица, почувствовав, что очередная интрижка мужа на стороне затягивается и становится опасной. Мысль о том, что Виктор может уйти испугала Тамару. Без него она была просто не приспособлена к жизни, потерять его, пожалуй, было даже хуже, чем потерять Ибиса. К сожалению, накачать Виктора снотворным, запереть в подвале и подсадить на блябинские конфеты было не так просто.

И так появился Мориц, который с первых же дней своего существования приковал к себе всё внимание отца, окончательно оторвав его от жены, разбив остатки брака. Этого Тамара так и не смогла простить младшему сыну.

Обогнав задумавшуюся Тамару, ветер скользнул вниз по лестнице, спустился в подвал и, проскочив через замочную скважину, лизнул Ибиса шершавым языком в лицо. Юноша поёжился и отвернулся.

В этот раз Ибис проснулся, а правильнее будет сказать очнулся, даже раньше матери. Голова его гудела и кружилась, как всегда бывало после конфет, которые заставляла есть мама. Перед глазами, наверное, тоже всё плыло, но с уверенностью сказать об этом было нельзя, потому что в подвале было так темно, что Ибис не мог разглядеть даже собственных рук или ног. Иногда ему казалось, что у него вообще нет ни рук, ни ног, что он давно их утратил, но продолжает чувствовать лишь из-за работы мозга, внушающего самому себе какие-то фантомные боли. Почему-то мысли эти действовали на Ибиса успокаивающе, но потом приходила мать (или ещё кто-нибудь из родных), зажигала свет, и Ибис видел прямо перед собой свои руки с худыми белыми пальцами и непомерно длинные тонкие ноги. И эти руки, и эти ноги казались ему такими чужими, такими неестественными, что хотелось плакать. Мать трогала его мокрые щёки шершавыми пальцами, собирала солёную влагу, переносила её на собственные глаза и щёки, и вот уже казалось, что они оба, и мать, и сын, плачут в этом богом забытом подвале. Но Тамара не плакала уже много лет.

Ибис тяжело вздохнул. Сил на сопротивление не было, он израсходовал их ещё вчера, в очередной раз попытавшись разбить голову о стену. Теперь оставалось только ждать. Что-то в конечном счёте должно было его убить, хотя бы и блябинские конфеты. Впрочем, Тамара грамотно рассчитывала дозы, следя за состоянием здоровья Ибиса, так что мучения его должны были продлиться ещё достаточно долго.

Всё ещё находясь в состоянии сильной дереализации, Ибис сел, опершись о стену, и прижав худые колени к груди. Сейчас он особенно отчётливо помнил себя другого, себя настоящего, не обременённого несуразным скелетом, скользкими органами и розовым мясом. Всё это было чуждо ему тогда и тем более теперь.

Теперешнее тело вовсе не было формой, оно было сосудом. Сосудом чужим, инородным. Оно было не по размеру, сдавливало со всех сторон, не давало свободно дышать или мыслить.

Дыхание Ибиса стало тяжёлым, а сердце забилось быстрее.

Это не моё сердце, – подумал Ибис. – И не мои лёгкие.

От осознания этого дышать стало ещё тяжелее, кровь будто бы прилила в голову, или же Ибису только так показалось, мысли стали какими-то рваными, ослепляющими. Они сменяли друг друга так быстро, что Ибис не успевал до конца понять их значение, от этого тревога росла, перерастая в истерику.

Ибис сжал виски пальцами, стараясь сосредоточиться, сфокусировать внимание на чём-то одном, додумать хотя бы одну мысль до конца. Но ничего не выходило, мысли его были столь велики и необъятны, что просто не вмещались в сознание, ограниченное плотью. И кто бы мог подумать, что плоть способна ограничивать разум?

Ибис помнил свою смерть. Свою первую, настоящую смерть. В начале он пребывал в безвеременье, он был вне всего, потому что ничего тогда не было. Тогда и он сам был другим, и не вполне ещё осознавал себя как я, тогда он был мы. И распавшись, обретя собственное я, отличное от всех прочих, он встретил Его. Его я было множественным, как бы раздвоенным, а я Ибиса – единым. И вместе они, Единый и Раздвоенный, стали творить, и создали всё, что было вокруг. Раздвоенный создал природу – особый механизм, самостоятельный разум, мгновенно отделившийся от создателя и вставший на путь самостоятельного непрерывного развития и обновления. Единый же не мог отделить от себя своё творение, и созданные им существа оставались вечными детьми, зависимыми и нуждающимися в наставлениях.

Они были неразумны, не хотели созидать и только требовали, как голодные птенцы. Вскоре они стали разрушать творение Раздвоенного, паразитируя на природе, и Раздвоенный обратился к брату с молитвой отозвать создания, пожирающие всё на своём пути, как болезнь. Но Единый не мог отвернуться от своего творения, и тогда брат убил его. Да, тогда это случилось впервые, тогда Единый перестал быть собой…

С тех пор существование его превратилось в череду заточений в слишком тесных телах, в которые запирал его брат, желая вернуть к жизни.

Ибис затрясся, ощущая какой-то могильный холод, обступающий его со всех сторон. Жизни перемежались в его голосе, смешиваясь в какой-то ядовитый коктейль. Понять, что из этого реальность, а что плод разбушевавшегося после блябинских конфет воображения, было невозможно.

Однажды Ибис спрятался за шторой в спальне родителей и видел, как отец повалил мать на кровать, как сорвал с неё одежду. Маме не нравилось, Ибис ясно видел это по её лицу, а папа не видел, он вообще на неё (то есть на её лицо) в тот момент не смотрел. Мама знала, что Ибис в комнате, она заметила, как он выглядывает из-за шторы. Отцу не выдала, но сама пристально глядела на сына, не отводя глаз. Ибис тоже не мог отвернуться или снова спрятаться за шторой, почему-то ему было страшно это сделать, и он оцепенел, как под гипнозом.

Когда отец заснул, мать выволокла Ибиса из комнаты и сильно ударила по лицу, так, что потом остался синяк. Ибис был уже слишком взрослым, чтобы заплакать, однако от обиды и неожиданности губы его задрожали. Мать прижала его к себе и стала ласкать… Это было странное воспоминание, но почему-то оно казалось Ибису ключевым.

С тех пор Тамара часто ласкала его, особенно теперь, когда Ибис был круглосуточно заперт в подвале и совсем не мог сопротивляться. Ласки эти всегда были пугающими, даже отвратительными, после них содрать с себя тело хотелось даже больше обычного.

Как-то раз Ибис сознался Виктору:

– Я знаю, что ты мне не отец, а Тамара мне не мать. И я знаю, что ты сделал с ней.

Виктор мгновенно покраснел, сдвинув чёрные брови, и несколько раз ударил Ибиса. Не наотмашь, как делала мать, а всерьёз, так, что в глазах потемнело.

– Не смей больше говорить подобного! – строго проговорил Виктор. – Особенно матери.

Но за это он мог бы и не переживать, Ибис никогда не сказал бы подобного Тамаре. Пусть она и била наотмашь, но всегда пугала значительно больше, чем Виктор. От неё веяло тленом и разложением, в ней было слишком много противоестественного, словно само существование её нарушало законы жизни. Впрочем, так и было, и Ибис знал это.

Ещё он знал, что его настоящая мать, которая в действительности родила его, совсем другая. Она иначе выглядела, двигалась, у неё был другой голос и даже запах. Ибис вспомнил её не так давно, когда уже был заперт в подвале, именно поэтому и не мог быть уверен, что воспоминания настоящие. Но он вспомнил её тепло, заботу в первые дни жизни. Вспомнил и того, кого должен был считать отцом: директора школы, наркобарона Блябина. Он был опасен и очень умён, он сразу понял, что ребёнок не его, что бредовые сны Венеры о таинственном незнакомце с льдистыми глазами правда, а никакие не сны.

Как раз в это время Виктор Парадайз напился и убил Тамару.

Этого Ибис помнить не мог, это были уже не его воспоминания, а Джека. Раздвоенного Джека, нашёптывавшего Ибису каждый раз, когда он оставался один. Джека, который, скорее всего, был лишь подом распадающегося на части разума Ибиса, как и остальные странные мысли и воспоминания.

Ветер опустился на мягкие кошачьи лапы и ткнулся пушистой мордочкой в ладонь Ибиса. Ибис вздрогнул и отдёрнул руку.

– Отойди от меня…

Ветер жалобно свистнул, но послушно откатился назад.

– Ты разваливаешься, – прошипел он, и Ибису на мгновение показалось, что в темноте, там, где он не видит, перед ним сидит огромный чешуйчатый змей.

– Ты пугаешь меня.

– Я пришёл за тобой, – ветер дунул ему в лицо прохладой.

– Если бы я тоже мог проскальзывать через щели, как ты, – сокрушённо пробормотал Ибис. – Перемещаться всюду, неуловимый, невидимый, я бы сбежал отсюда в тот же миг!

– Ускользнуть нужно только из тела, – подсказал голос.

– Я не могу…

– Я создал тебе новое.

– Я не хочу больше тела, – Ибис почувствовал, как по щекам снова покатились слёзы. В последнее время это происходило всё чаще.

– Без тела ты не можешь существовать, ты растворяешься.

– Я хочу раствориться! – всхлипнул Ибис.

– Избавься от тела, – ветер снова подался вперёд, легко обдувая лицо Ибиса, словно стараясь высушить его слёзы. – Ты должен сделать это сам, иначе снова будешь винить меня.

– Я не знаю тебя… Оставь меня одного!

– Я твой друг. Возможно, единственный.

– Я не знаю тебя! – вскричал Ибис и с силой ударился головой о стену.

– Ты напуган.

Загорелся свет, больно резанув Ибиса по глазам. Он зажмурился, быстрыми движениями вытирая слёзы. Ключ несколько раз повернулся в скважине, дверь распахнулась, и в подвал вошла Тамара. На несколько секунд она замерла у входа, неловко дёргая рукой подол ночной сорочки, потом шагнула к сыну, опустилась на пол рядом с ним.

– Ты плакал? – спросила она, но голос её прозвучал отстранённо и холодно, как и всегда.

Ибис отвёл глаза в сторону, ничего не ответив. Он всё ещё думал о ветре, который наверняка уже успел выскочить в распахнутую дверь, взбежать вверх по лестнице и выброситься вон из открытого окна.

Тамара запустила холодную белую руку в волосы сына, потом опустилась к шее, скользнула по спине, обогнула напряжённый торс, поднялась к лицу и, сделав круг, вернулась к волосам, сама того не замечая, до боли сжала их.

– Ты плакал, – повторила Тамара, но теперь это уже был не вопрос.

Она провела жёсткими пальцами по чёрным бровям Ибиса, по впалой щеке, слегка надавила на губы.

Ибис судорожно втянул в себя воздух, борясь с паникой. Воздух легко прошёл внутрь и бесшумно провалился куда-то в лёгкие. Это не принесло облегчения. И сбежавшего ветра тоже больше не было рядом, воздух был пустым.

– Мне здесь не нравится, – прошептал Ибис, сам не до конца понимая, к кому обращается. – Я хочу уйти…

Тамара молчала, словно ничего и не слышала.

– Не знаю куда, – продолжил Ибис, с трудом выдавливая из себя слова. – Просто туда, где не будет всего этого. Не будет рук и темноты подвала. Туда, где не будет дома…

– Я тебя выведу, – раздался в голове едва уловимый шёпот. – Не сопротивляйся мне, и мы покончим с этим.

– Мама… – тихо позвал Ибис. – Мама, ты слышишь меня?

Тамара молчала.

– Мама… Ты действительно здесь? Или я тебя выдумал?

Но Тамара снова молчала.

Ничто не пугало Ибиса так, как это молчание и мертвенная пустота в глазах. Он отвернулся, не в силах больше вглядываться в эту бледно-голубую пустоту на побелевшем равнодушном лице.

Мать быстро отняла руку, послышались шаги, и хлопнула дверь. Тамара ушла, а вслед за ней снова погас свет.

Густая и липкая, как жвачка, пустота снова окружила Ибиса, и он почувствовал, как вязнет в ней с каждой секундой всё больше. Теперь от этой темноты было не отмыться: она путалась в волосах, пачкала одежду и тело, склеивала веки. Через уши, нос и рот она проникала внутрь, заполняя лёгкие и желудок, всасывалась в кровь и устремлялась к сердцу, отчего то начинало биться быстрее, изнутри ломая рёбра и кривой позвоночник.

– Я тебя выведу, – шепнул лёгкий ветер. – Я выведу тебя отсюда, – повторил он. И больше не возвращался.