Читать книгу «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть II. Камышловское духовное училище на рубеже XIX-начала XX веков - Василий Алексеевич Игнатьев - Страница 14

Никто из учителей Камышловского духовного училища не был так многогранно связан со своими учениками, как Михаил Михайлович Щеглов. Он был учителем пения, чистописания, скрипичной игры и регентом училищного хора. Приватно М. М. преподавал даже начальные элементы игры на фортепиано. И никому другому из учителей училища не приходилось вкусить всей тяжести обучения своему предмету «сих малых» в возрасте от 10-ти до 14 лет в такой мере, как Михаилу Михайловичу.

Мучителями и одновременно мучениками, что говорить, были учителя латинского и греческого языков, но не в меньшей, если не в большей степени, тяжёл был труд М. М. по обучению пению.[71] Сам М. М., вспоминая позднее об одном из своих учеников, однокласснике автора сего – Васе Болярском – говорил, что когда он пел по «Октоиху»[72] какой-либо богородичен[73], то «у него выступали на носу капли пота». Как никак, но пение даже в объёме, необходимом для клирика, является всё-таки искусством, для воспитания любви к которому нужно найти пути, найти ключ, которым можно было бы открывать «тайное» в душе воспитуемого. Это с одной стороны. С другой стороны, сколько бы ни утверждали, что «голос, данный человеку для речи он же дан ему и для пения», и что, таким образом, пение в равной степени доступно всем людям, на практике, однако, оказывались люди, в данном случае мальчики, с недостаточно развитым слухом, «трудные», как принято их называть теперь, которых обучить пению являлось «сизифовой работой». Такие «особи» попадались из числа вышедших из духовного сословия, а чаще из «чужестранцев», детей мелких чиновников и торговцев. Нет, судьба не баловала на этот счёт Михаила Михайловича, и только любовь, привитая ему к пению и преподаванию его, воспитанная всей системой обучения в Синодальном училище, позволяла ему преодолеть трудности с завидным для учителя пения энтузиазмом.

В программу обучения пению негласно, без определения конкретной задачи по профессиональной подготовке, входило всё то, что необходимо для работы псаломщиком, а именно: пение по «гласам», пение так называемых «богородичнов», «канонов»[74] и всякого рода песнопений по так называемой «Триоди постной и цветной», песнопений на случай совершения разного рода «треб» – крещения, отпевания умерших, венчания и т. д. В общем задача преподавателя пения была не из лёгких, а на практике получалось так, что многие из окончивших духовное училище, проучившись в нём 6, 7, 8 лет, вступали как раз на стезю псалмопевцев.[75]

Основой основ было обучение пению «по гласам». Особенную трудность представляло усвоение пения «по гласам» так называемых «запевов» – «Исповедатися имени Твоему». В своё время над этими же бились и наши отцы и выработали для облегчения усвоения этих запевов своеобразный мнемонический приём. Так, например, для усвоения мелодии «запева» на третий «глас» они советовали в памяти держать придуманную ими мелодию на слова: «Наши-то с дровами приехали!» Трудно найти в жизни другой пример того, как в ней переплетаются и трагическое и комическое!!

Вершиной обучения являлось пение по «Октоиху» богородичнов. Любопытно было наблюдать, как какой-нибудь карапуз десяти или одиннадцати лет в поте лица в сюртуке, стоя перед раскинутым in folio[76] «Октоихом», ударяя себя рукой по бедру для отсчитывания тактов, выводил: «Прейде сень законная», или «Царь Небесный». И опять и здесь количество переплеталось с трагическим: у любителей высоких оценок существовало особое правило-совет для получения их: «ты бей себя по бедру – не жалей, получишь пять». Бывало так, что на экзамене Михаилу Михайловичу приходилось «усмирять» такого не в меру разошедшегося мученика науки.

Изучали интервалы. Была какая-то книжка с сольфеджами. Помнится по ней мы пели фугу[77]: «Кто тя может убежати смертный час». Позднее в этом же музыкальном приёме пели песню: «Со вьюном я хожу».

Что греха таить: не все мы умели ценить Михаила Михайловича как учителя пения. Были среди нас и такие, кто затаил на него злобу из-за его требовательности, настойчивости. Причины всему этому были: и наш возраст, то, что мы не умели ещё ценить пение как науку, а главное, конечно, направленность пения и обучения ему по линии узкого обслуживания религиозного культа. Позднее, когда некоторые из нас увлеклись пением и научились понимать красоту тех же «богородичнов», которые пели по «Октоиху», мы иначе стали смотреть на этот труд М. М. по обучению нас пению и научились ценить его. Было у нас что-то детски-наивное в отношении к пению, но с возрастном оно прошло, и М. М. предстал пред нами как подлинный наш учитель и воспитатель, даже более близкий нам, чем кто-либо из других учителей и единственный из оставшихся в живых до настоящего времени. Этим и объясняется, что ученики его до сих [пор] поддерживают живую связь с ним, а также и перепиской.

О преподавании чистописания сам М. М. говорил, что он учил ему нас по методу «Docendo discimus» («уча, мы учимся»); т. е. когда ему предложено было заняться этим делом, то он прежде всего сам прошёл школу самообучения по лучшему методу, стал учить и нас. Далеко не все ученики М. М., от них же первый автор сего, сохранили «заветы» его по чистописанию, но несомненно они («заветы») пригодились тем, кто потом сделались сами учителями этого предмета в школе, что же касается самого М. М., то он и теперь, в возрасте за восемьдесят лет, пишет так, что его письма являются образцом каллиграфии.

Целой культурной революцией на «бурсе» явилось обучение учеников игре на скрипке, правда, не всех, а по желанию. Подумать только: потомки пресловутого «тессараконты»[78] из сочинения Н. Г. Помяловского вдруг приобщились к музыкальному искусству, а в училище стали раздаваться звуки скрипок, правда, первоначально с точным произведением их названия от глагола «скрипеть». Нашлась и комната для обучения этому делу. Инициатива обучения и вся организация его было делом М. М. К сожалению, не записан был для памяти потомков полдень, когда М. М. с десятью скрипками приехал из Екатеринбурга и привёз с собой столько же экземпляров «Школы скрипичной игры» Берио.[79] Обучение вёл сам М. М. И вот началось изучение различных «позиций» игры. «Они» гордились своей причастностью к такому мудрёному искусству. Бывали случаи, что и сам М. М. вкупе с престарелым уже учителем приготовительного класса Михаилом Даниловичем Симановским разыгрывал дуэты на скрипках в присутствии большого количества учеников, и это было лучшей агитацией за учение играть на скрипке.

Вероятно, в памяти многих учеников, а наверняка у всех участников дебюта сохранилось в памяти выступление ансамбля скрипачей перед епископом Иринеем, посетившим духовное училище весной 1902 года.[80] Картина эта заслуживает того, чтобы её описать. В духовном училище была комната, имевшая значение актового зала. Во время богослужений она присоединялась к площади церкви, для чего раздвигалась массивная дубовая перегородка, отделявшая зал от церкви. В этой комнате были роскошные цветы – филодендроны, фисгармония и бюст Александра II.[81] Комната эта существовала только для сугубо официальных событий и встреч, а в обычное время была для учеников закрыта, как «святая святых». Попутно следует заметить, что на таком же положении в училище была центральная мраморная лестница: ею пользовались в обычное время только учителя и посетители – официальные лица. В описываемый момент дебюта скрипачей комната имела следующий вид: в глубине её под пышной кроной филодендронов восседал владыка Ириней, седой, маленький, толстенький, окружённый учителями, одетыми in officio[82], вблизи двери, при входе в зал, у фисгармонии стоял М. М., сосредоточенный и, как видно, нервно возбуждённый; слева от него и фисгармонии длинной вереницей подвое стояли дебютанты со скрипками и смычками и, как видно, нервничали перед лицом «бога живаго»; в части комнаты, прилегающей к перегородке её от церкви стояли «прочие» ученики. У всех было напряжённое состояние. М. М., как видно, делал последние инструктивные указания главарю ансамбля, как говорится, «первой скрипке», ученику 4-го класса Анисимову, которого его одноклассники за его главенство и инициативу в различных ученических мероприятиях называли Александром Ильичом. Наконец, сигнал был дан, и полились звуки мелодии «Царь Небесный». Это был величественный момент! Будь бы при этом наш незабвенный философ и поэт Кузьма Прутков[83], нет, не удержался бы он от сочинения какого-либо афоризма, вроде, скажем: «скрипка – такой музыкальный инструмент, который «всё» может играть».

В обучении скрипичной игре М. М. был ограничен во времени: в училище было четырёхгодичное обучение, и, следовательно, его ученики должны были продолжать своё учение где-то в другом учебном заведении – естественнее всего в семинарии. Некоторые из них и продолжали учиться в семинарии под руководством известного в Перми скрипача и дирижёра оперы Григория Кузьмича Ширмана.[84] Известно, что двое из них – Борчанинов Павел[85] и Боголепов Витя[86] добились такого совершенства в скрипичной игре, что принимали участие в камерных концертах. Попутно нужно сказать, что один их приватно учившихся у М. М. играть на рояле учеников Григорий Богомолов[87] – продолжал обучение в музыкальной школе Петерсон в Перми и сделал большие успехи, позволившие ему выступать в качестве аккомпаниатора в ответственных концертах.

Но самым главным, что было «душой» М. М., в чём проявился его талант, чему он отдал больше всего свою энергию и силы – это было его хоровое дело – организация и руководство хорами. Автор сего может осветить только часть этой деятельности и при этом, очевидно, не основную, а только часть её, относящуюся к деятельности М. М. в духовном училище. Он привил любовь к пению многим из своих учеников. Он воспитал целый ряд певцов, которые заявили себя таковыми ещё в стенах училища, как Иван Переберин, певший потом в Екатеринбурге в архиерейском хоре[88], Иван Медведев[89] и его брат, Еварест, певший впоследствии в Пермской архиерейском хоре.[90] Хорошими певцами были в училище: Сергей Филиппов, обладатель чудесного альта[91], Шеломенцев – дискант.[92] На славе был Вася Лирман[93] и другие ученики. Хор духовного училища был четырёхголосный, т. е. и басы, и тенора – свои «доморощенные», но, конечно, только условно носившие эти названия, а по существу – они были чем-то вроде вторых альтов и дискантов. Впрочем, среди учеников были такие сторонники «крепкого» усвоения наук, что не удовлетворялись одним годом учения в одном и том же классе, а дублировали его и, с Божьей помощью, «вызревали» в юношей 17-ти лет с наружными признаками, присущими этому возрасту и с голосом «густым», приближающимся к басу. Из них то и рекрутировались басы. Вспоминая об этом таком юноше – Накарякове Анфиногене – М. М. так и выразился: «Это у меня был бас».[94]

Участие в хоре было богатейшей школой обучения пению, поскольку это было, как тогда называли, «партесное» пение[95], причём участники его (хоры) расширяли круг своих теоретических познаний: об итальянской нотной системе, о ключах соль и фа, о различных нотных знаках, как диез, бемоль, бекар, об обозначении тактов, пауз и таких обозначений, как forte[96], piano[97], crescendo[98], diminuendo[99] и пр. А как измерить развитие музыкального вкуса и ознакомление с разными композиторами в результате участия в хоре?! В репертуаре хора были широко представлены такие композиторы, как Бортнянский[100], Турчанинов[101], Луппов[102], Дегтярёв[103], Аллеманов[104], Металлов[105], Ведель[106] и др. Хор исполнял четыре из шести «Херувимские» Бортнянского, лучшие произведения Турчанинова на песнопения «Страстной седмицы», «Хвалите» Дегтярёва, Рождественский канон Аллеманова, «Покаяния» Веделя и многие, многие другие произведения. Он исполнял такие шедевры духовной музыки, как «задостойники»[107], «каноны» и пр. Репертуар хора был на уровне самого квалифицированного хора губернского масштаба. Нужно отдать справедливость Михаилу Михайловичу, что он следил за новинками в духовной музыке и по «живым следам» вводил их в репертуар своего хора. Так, «гласовое» пение по-Ставровскому[108] введено было немедленно при появлении из печати этого сборника. Громадное количество нот М. М. переписал от руки со своим классическим почерком.

Нити от «правого» клироса церкви дух[овного] училища уходили глубоко в провинцию, где оседали его певцы и где они были пропагандистами церковной музыки. На родине автора сего, в Тече, существовал хор, в репертуар которого входили наиболее популярные номера, исполнявшиеся хором духовного училища. В 1902 г. автору сего пришлось случайно присутствовать за богослужением в церкви Каменского завода в день «Троицы» и выслушать концерт «Преславися днесь…», обычно исполнявшийся хором «духовников» Камышлова. Не представило большого затруднения разгадать, откуда этот концерт попал в этот хор: псаломщиком в этой церкви был Бирюков Андрей[109], певший во время обучения в дух[овном] училище в хоре М. М. Некоторые из б[ывших] учеников М. М., участников его хора, унаследовали от него влечение к руководству хором, например, Старцев Василий[110], Богомолов Григорий. Отдал некоторую дань этому и автор сего.[111]

Много энергии и труда вложил М. М. в воспитательную работу в училище. Естественно она шла по линии его предмета – пения. В памяти навсегда остались песни, которые ученики исполняли под управлением М. М. на вечерах: «Зазвучали наши хоры», «Над Невою резво вьются…» И любовь к пению иногда толкала учеников на такие мероприятия, которые можно назвать не только смелыми, но даже дерзкими. Так, однажды в училище поставлены были отрывки из оперы М. И. Глинки «Иван Сусанин», причём исполнители выступали в костюмах. Ученик Иванов спел «Не о том скорблю, подруженьки»[112], надзиратель Иван Николаевич Ставровский – «Чуют правду», хор под управлением М. М. исполнил «Разгулялася, разливалася…» и «Славься». Для иллюстрации сцены в лесу в действие введена была ещё песня в порядке домысла «Какой непроглядный и сумрачный лес». Всё это детски наивно, но ведь исполняли то в основном дети.

За время работы М. М. в училище не раз в нём ставились вечера с декламацией и пением, живое участие в которых принимал М. М. В 1902 г. на специальных торжествах в честь пятидесятилетия со дня смерти Н. В. Гоголя и тысячелетия изобретения «Кириллицы» хор под управлением М. М. исполнил величественные гимны: «Перед именем твоим мы склонились, Гоголь вдохновенный» – в честь гоголевского юбилея и «Братья, двоицу честную в день сей радостно почтим» – в честь просветителей славян – братьев Кирилла и Мефодия. Всё это несомненно свидетельствовало о том, что «бурса», какой она изображена в «Очерках» Н. Г. Помяловского, отступала, вернее – её отступали», и в этом отступлении её, вернее – притеснении и изгнании большую роль сыграл М. М. Литературно-вокальные вечера, которые устраивались «духовниками» в училище, позднее, в семинарии, уже вылились в форму блестящих вечеров-концертов. Таким концертом явилось, например, выступление пермских семинаристов в июле 1911 года в Верх-Теченском селе б[ывшего] Шадринского уезда. Вот программа этого концерта.

1. Корнилов, муз[ыка] трио: «[Белеет] парус» – исполняли – Медведев Еварест [1-й тенор], Топорков Пётр [2-й тенор][113], Олесов [Алексей] [бас][114]…, аккомпанировал на рояле Богомолов Григорий.

2. Дуэт – «Ах, сегодня день ненастный» – исполняли Медведев Е., и Топорков П.[115] Акком[панировал]. Богомолов Гр.

3. «Давно малиновки звенят», муз[ыка] Тальяфико, solo Медведев Е., аккомп[анировал] Богомолов Гр.

4. Серенада «Вновь я здесь перед тобою», муз[ыка] Речкулова, исп[олнял] solo Топорков П., акк[омпанировал] Богомолов Г.

5. Народные песни: «Выйду-ль я на реченьку и др. Скрипка – Боголепов Виталий, балалайка – Игнатьев Николай, акк[омпанировал] Богомолов Гр.

6. Рояль – solo – «Песни без слов» Мендельсона-Бартольди[116] №№ 6 и 12, исп[олнял] Богомолов Гр.

Здесь не указаны номера, исп[олненные] на bis. Все участники этого концерта были ученики М. М., и всем, кто знал об этом, казалось, что где-то тут, на концерте, невидимо присутствовал он, кто воспитал в них в начальной форме их таланты.

Михаила Михайловича «нашёл» для Камышловского дух[овного] училища и «привёз» из Москвы б[ывший] смотритель училища Михаил Николаевич Флоров. Это было в начале последнего десятилетия прошлого девятнадцатого века. Выбор М. Н. Флорова был как нельзя лучше удачным. Едва ли в каком другом духовном училище б[ывшей] Пермской губернии, кроме Камышловского дух[овного] училища, так удачно был разрешён вопрос с обучением пению и музыке, как это было в последнем.

^[[117] ]

М. М. прибыл на работу в Кам[ышловское] дух[овное] уч[илище] по окончании Московского синодального училища совсем молодым юношей, каким мы видим его на снимке выпускников училища 1896 г. и ему пришлось «видети кончину» его в 1918 г. Синодальное училище давало очень серьёзную музыкальную подготовку. В нём работал [А. Д.] Кастальский[118], его посещали П. И. Чайковский и [Н. А.] Римский-Корсаков. По окончании Синодального училища, М. М. прибыл на работу полный энтузиазма, сил, которые он щедро отдавал и отдал духовному училищу. Он был свидетелем и участником почти всего периода существования дух[овного] училища за тридцать один его год, и сам был, можно сказать, «живой историей его». Приходится поражаться, как в его памяти сохранились имена, характеристики и даже судьбы многих, многих его учеников. В его «архиве» хранится много ценных материалов не только из истории духовного училища, работа в котором составила только первую и при том меньшую половину его музыкальной деятельности в Камышлове, но и по дальнейшей ещё более продуктивной его деятельности в различных культурных учреждениях города. По ним можно написать историю музыкальной жизни Камышлова за полстолетие, и в этой истории по заслугам почётное место должно быть отведено маститому пенсионеру в настоящее время – Михаилу Михайловичу Щеглову.

Михаил Михайлович до сих пор, в возрасте далеко за восемьдесят лет, сохранил светлый ум, интерес к музыкальному делу и широкую, прямо энциклопедическую осведомлённость о состоянии музыкального дела как в прошлом, так и в настоящее время. Его в полном смысле слова можно назвать патриархом музыкального дела в Камышлове.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 709. Л. 83–93.

* * *

И вот прошло уже шестьдесят лет – и каких шестьдесят лет, когда мы расстались со всеми своими учителями и воспитателями. Нет уже «бурсы». А всё-таки добром хочется помянуть всех тех людей, которые пестовали наше детство и юность. Пусть бывали иногда мрачные случаи жизни в эти годы, но мудрое изречение, которое мы выработали ещё в юности:

«Наставникам, хранившим юность нашу, не помня зла, за благо воздадим» – остаётся в силе и по сей день.

3/VI 1962 г. 5 час[ов] 45 мин[ут].

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 385. Л. 25.