Читать книгу «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев - Страница 23

[Быт Течи]
[Церковные праздники и посты]
Пасха

Оглавление

[1965 г. ]


Наши деревенские жители, аборигены наших краёв, называли её, церковный весенний праздник – «паской», не зная, конечно, как ни происхождения этого слова, ни его значения, так и происхождения самого праздника. Не задумывались они критически и над смыслом пасхальных изречений – «Христос воскресе» и «Воистину воскресе», хотя несомненно имели критический склад ума, так как были в большинстве случаев тургеневскими «хорями», а не «калинычами». Никому из них, как и вообще другим людям, и в голову не приходило задаться вопросом, как это могло получиться, что человек воскрес из мёртвых. Пасха, как и всякий другой религиозный праздник, вошла в их быт, приняла характер традиции, а празднование её стало привычным. Церковь именовала Пасху «праздников праздник» и «торжеством из торжеств». С таким же значением «паска» отразилась в сознании нашего крестьянства. «Паска» – самый главный праздник в году. Такому признанию праздника содействовало то, что оно, его торжество, падало на весну. По церковному уставу Пасха праздновалась в первое воскресенье после весеннего полнолуния, т. е. в пределах весны, её начала. Это наложило особый отпечаток на неё: природа просыпалась после зимней спячки, а вместе с ней оживала и жизнь в деревне. Великий пост сковывал ощущение приближения весны, хотя вестники её были уже налицо: он накладывал мрачные тени на быт людей, а Пасха как бы сгоняла этот мрак, и тем радостнее казалась весна. Церковь пользовалась этим моментом и создала из Пасхи праздник, наиболее богатый, чем другие религиозные праздники, драматическим ритуалом, который подводил к мысли о воскресении человека подобно тому, как весной воскресала природа.

Ни к одному празднику не было такой тщательной и основательной подготовки, как к Пасхе: ни по линии церковной, ни пол линии быта. Церковь ставила задачей изобразить из Пасхи «пир весны» – поразить верующих блеском своих обрядов, и подготовка главным образом шла в этом направлении. Когда церковным старостой в Тече был избран местный купец А. Л. Новиков, то настоятель теченской церкви – протоиерей Владимир Бирюков не упустил случая выжать из его кармана на «украшение храма» белоснежные парчёвые одеяния для пасхального богослужения, массивный крест с эмалиевыми украшениями и другие принадлежности культа специально для этой цели. В церковном инвентаре на случай празднования Пасхи хранились фонари с цветными стёклами, плошки и пр. По установившейся традиции в организации торжества принимали участие и чада духовенства, ученики духовных школ. Они приготовляли цветные фонарики, бенгальские огни, вензеля и привозили их с собой домой на пасхальные каникулы. В Екатеринбург направлялся специальный делегат для закупки пасхальных свечей – зелёных, красивых с золочённым витком на них. Приводились в порядок – чистились паникадила, подсвечники и на них устанавливались в большом количестве свечи. На полу церкви разбрасывались сосновые ветки, чтобы не так загрязнялся пол от весенней грязи и распутицы. Приглашались лучшие звонари, и собирался хор из лучших певцов. На пасхальную ночь обычно на лавке Новикова устанавливались плошки с салом, которые зажигались на время богослужения. На окнах некоторых домов ставились старинные свечи, которые зажигались на эту же пору. Главные церковные врата на пасхальную ночь открывались настежь и украшались зеленью и фонариками.

Время празднования Пасхи совпадало с переходом от зимних одежд на демисезонные, поэтому убирались в «клеть» тулупы, зимние «частоборы», шапки-ушанки и извлекались зипуны из сукна домашнего тканья, пальто, «понитки» и пр. Женщины прятали свои вигоневые и полушерстяные шали и извлекали из сундуков полушёлковые платки, сарафаны и пр. Шились обновки: молодяжнику кумачовые рубахи – ситцевые и сатиновые, плисовые шаровары и пр. Девушки-невесты готовили наряды для выхода на «луг». Теченский портной Павел Михайлович Постников с утра до ночи шил обновки из корта или дешёвого сукна[124], а теченский чеботарь-модельер с утра до ночи шил сапоги, ботинки.[125]

Особая нагрузка падала на Парасковью-коптельщицу: ей сдавали на копченье окорока, туши гусей, уток со всей «округи» радиусом в двадцать вёрст. Нарасхват рвали знаменитую теченскую кулинарку – Матрёну Сергеевну: всем из духовных семей и местной интеллигенции и полуинтеллигенции иметь на своём пасхальном столе куличи, пасхи и, как высшее достижение кулинарного искусства – «баумкухены». Бедная специалистка своего дела в это время превращалась в ходячего консультанта по стряпне.[126]

Красили яички на луковом пере. Хозяйки готовили свои запасы «жиров» пустить в дело.

Мальчишки готовили бабки.

И вот, наконец, наступала пасхальная ночь. С вечера уже в церкви собирались люди из ближайших деревень, кому удавалось как-либо перебраться через разбухшую реку Течу. В сторожке трапезников светился огонёк, и около него собирались пришельцы на пасхальную службу. В самой церкви кое-где были группы собравшиеся встретить «паску», и при слабом огне свечей трапезники заканчивали подготовку к «службе». В церкви полумрак и приглушённые разговоры. Пахнет хвоей. В полночь звон возвещал начало «паски». Но это был не обычный звон – протяжный и ритмичный. Это был сплошной гул колокола. На колокольне Теченской церкви для звонаря было устроено квадратное деревянное возвышение, и звон большого колокола вызывался нажимом ноги на верёвку. Нельзя было видеть, но воображение по звуку рисовало картину, как звонарь неистово нажимал на верёвку, и «язык» колокола дробно бил по стенке колокола, звон разбирал ночную тишину, и казалось, что колокол готов был вырваться с колокольни на волю и уплыть в ночное небо. Разноцветные фонарики горели на верхнем ярусе колокольни, а плошки на нижнем ярусе. Село расположено на горе и церковь далеко видна из заречья.

Первым, сугубо драматическим моментом пасхального богослужения, отличавшим его от богослужений других праздников, была «встреча Христа» – шествие вокруг церкви, во время которого зажигались бенгальские огни, а иногда раздавались выстрелы хлопушек. Это шествие, бурное, возбуждённое символизировало наступление на смерть, победой над которой обозначало воскресение Христа, вот-вот ожидаемое верующими. Картина шествия вызывала мистическое настроение и подготовляла к восприятию идеи воскресения Христа, встречи с воскресшим Христом. Остановка на паперти перед закрытой дверью была последним моментом поджидания встречи с воскресшим Христом. Наконец, священник произносил «Да воскреснет Бог, и расточатся врази его», входная дверь в церковь открывалась, и встречавшие густой толпой входили в церковь. Священнослужители – два священника и диакон – облачались в светлые белые парчёвые одеяния, на колокольне звучал неистовый звон, звонница сияла в фонариках и горящих плошках, и «паска» началась.

Богослужение совершалось во Введенском приделе. Здесь всё сияло в огнях: паникадило, иконы нижнего яруса, большею частью в серебряных и позолоченных ризах. Горели свечи, горели лампады. Около амвона и по всему приделу, под звонницей народ стоял стеной, а частично и в другом приделе. Стояли седовласые и молодые мужички с причёской в «кружок», стояли парни, стояли женщины и девушки в шёлковых и полушёлковых платках. Стояли в зипунах, сермягах, понитках, побогаче – в малюскиновых кафтанах и пальто. Стояли с горящими свечками в руках – красными, зелёными, ценой по три, пять и десять копеек. Было море огня, и оно шло от возвышения, на котором стоял староста перед конторкой, на которой в штабели лежали ещё свечи. Перед ним сияла в огнях от обилия горящих свеч икона Николая-угодника в серебряных ризах, а свет от неё как от рефлектора падал на изображение ада на задней стене у двери. Теперь это изображение было в контрасте с торжеством. А народ всё прибывал и прибывал, и воздух становился спёртым, было душно от смеси ладана, запаха хвои, гари от свечей, пота и запаха от обильно смазанных дёгтем сапогов некоторых мужичков. Священники то и дело появлялись на амвоне с трёхсвечниками в руках, а диакон кадил, и клубы дыма от перегоревшего ладана носились по церкви. На приветствие священника «Христос воскресе» раздавался по всей церкви гул голосов «Воистину воскресе». Он чем-то напоминал гул морских волн в бурю. На клиросе плотной кучкой стояли знаменитые певцы села и второстепенные из бывших трапезников, больше в качестве бутафории. Непременными из первых были: Евдоким Никитич, он же в молодости Нюнька, Тима Казанцев, Николай Иванович Лебедев, а около клироса теченский соловей – Александр Степанович Суханов, в молодости Санко Суханов. Иногда слышался откуда-то из толпы и голосок Катерины Ивановны – высокий звучный дискант. Чуть не ежеминутно пели: «Христос воскресе из мертвых», смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Пели это и andante и allegro.[127] Было иногда так, что очередное песнопение было не всем певцам известным, и звучание хора затихало, и когда добирались до «Христос воскресе» allegro, тут уже стихия не знала границ: громом по церкви разносились голоса певцов. Получалась своеобразная форма исполнения: речитатив, осуществляемый Тимой и Нюнькой – solo[128] и tutti[129] – рефрен. Особенно эта форма исполнения была за литургией, когда пелись антифоны: Нюнька и Тима в этом случае, стоя впереди этажерки клироса и держа в руках Триодь цветную запевали: «Горы ливанские – ребра северова, Град Царя великого»[130], а tutti: «Спаси нас Сыне Божий, молитвами Богородицы, Спасе, спаси нас», что помнили благодаря частому повторению. Картина эта заслуживала кисти художника типа Репина или Перова.

Кульминационной точкой пасхального богослужения было чтение «Слова» Иоанна Златоуста. В этом «Слове» и раскрывалась идея Пасхи как «пира веры». Читал это слово сам протоиерей Владимир Бирюков. Но он, вернее сказать, не читал, а декламировал. Когда он произносил слова – «Где ти, смерте, жало» – то делал паузу и смотрел вдаль выше голов молящихся в направлении ризницы. Слушатели – молящиеся начинали оглядываться как бы в поисках её, побеждённой смерти, а протоиерей допускал вольность и вставлял от себя: «молчит». В этот момент и совершалось чудо веры: да, они верили, что смерть побеждена. Это был гипноз более сильный, чем речь какого-либо маститого учёного о том, как удалось ему вернуть какого-либо больного к жизни после клинической смерти и заявить: «так человек победил смерть».

В конце богослужения происходило «христосование» с церковным причтом. Все они, мужички, женщины, парни и девицы чередой подходили к стоящим на амвоне священнослужителям, целовали крест и целовались с ними. Так осуществлялась вторая идея Пасхи – «друг друга обымем» – равенство всех перед Богом.

Заключением было освящение пасхальных яств в приделе Параскевы-великомученицы. Здесь устанавливались на столе куличи и «пасхи» теченской знати и скромные шаньги и крашенные яички деревенских обывателей.

С горящими свечами люди расходились по домам на рассвете, а на колокольне в это время теченские знаменитые звонари – Кузнецов Иван Степанович или Южаков Андрей Михайлович – чаровали звоном, музыкой, творимой ими. У каждого из них был свой стиль: Иван Степанович, сухой старик, кузнец, внешне похожий на Дон Кихота, был лирик, колокола у него временами подобно ручью, который как подметил М. Ю. Лермонтов, лепетали сагу о крае, откуда он мчался, переносили воображение в какой-то сказочный мир, то возвращали к пасхальному торжеству. Андрей Михайлович был сторонник громкого звона, forte, но очень умело делал перебор колоколами. Теченцы очень хорошо распознавали, кто в тот или иной момент «колдует» на колокольне.

В течение недели колокольня поступала в распоряжение населения. На неё поднимались и те, кто уже умел немного звонить из бывших трапезников, и те, кто совсем не умел, но шёл поучиться, чувствуя тягу к этому искусству. Шли компаниями парни и девушки посмотреть с высоты на Течу и её окрестности, ознакомиться с колокольней, «побаловаться» звоном и просто потолкаться на лестнице, ведущей на звонницу. Поднимались сначала по тёмной нише в церковной стене и выходили под крышу церковного здания, пользуясь здесь полумраком. Дальше по прямой лестнице поднимались в нижний ярус звонницы, а из него по винтовой лестнице – в верхний ярус. Открывался чудесный вид на деревни – Черепанову и частично Бакланову. Видны были: вздувшаяся и вышедшая из берегов речка Теча и село на север, юг и запад, как на ладони. В разных местах села виднелись «качули», бытовое пасхальное развлечение молодёжи: на улицах с кучками парней и девушек, разодетых по-праздничному, и во дворах. Воздух свежий и ветерок чувствовались вверху. Иногда звон был беспорядочный, особенно когда кто-либо пробовал свои силы впервые – учился, а потом вдруг брался за него мастер, а музыка звона далеко распространялась по реке. Пасхальный звон – кто его слышал, тот, вероятно, его не забудет.

С «паски» в жизни деревенской молодёжи начинались игры на «лугу». В пору, когда ещё держалась распутица, теченская молодёжь собиралась у базарной площади на деревянных торговых «лавках», принадлежащих церкви. Здесь устраивались незатейливые игры, флирт. В детские годы я видал, как парни катали крашенные яички. На этих сборах и парни и девушки щеголяли своими обновками, сшитыми к «паске». После длинного перерыва, вызванного Великим постом, вновь раздавался весёлый перебор гармошки.

Всякому своё, а мальчишкам – бабки. Во дворах, или около изб, где подсохло, они «режутся» «коном», полубосые, но шумливые и задорные по-весеннему. Такими когда-то были и мои встречи с моими деревенскими друзьями.

На селе там и здесь виднелись мужички и женщины, разодетые, шествующие по гостям. Появлялись первые телеги и ходки, проезжающие по селу.

У мужичков появлялись думы о земле, севе. У кузнецов около их незатейливых «производств» виднелись уже сабаны, бороны, телеги, колёса и пр., что привозилось на ремонт.

Распутица проходила, природа оживала от сна. Такой запомнилась мне Пасха с детских лет в нашей Тече.

ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 389. Л. 30–53.

Публикуется только по «свердловской коллекции» воспоминаний автора. В «пермской коллекции» имеется очерк «Пасха» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Челябинской области» (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 684–688 об.), который менее информативен.

124

См. очерк «Постниковы».

125

См. очерк «Фалалеевы».

126

См. очерк «Матрёна Сергеевна [Уфимцева]».

127

Музыкальные термины, обозначающие разную скорость музыкального произведения.

128

solo – музыкальный термин, исполнение всего музыкального произведения или его ведущей тематической партии одним голосом или инструментом.

129

tutti – музыкальный термин, в данном случае, противоположность solo, то есть исполнение музыки полным составом хора непосредственно за исполнением solo, с тем, чтобы дать солировавшему участнику возможность отдыха и подготовки к продолжению исполнения, а слушателям точнее ощутить на контрасте нюансы произведения.

130

Из псалма 47: «Горы Сионския, ребра северова. Град Царя великаго…» (Библия. Псалтырь, 47:3).

«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья

Подняться наверх