Читать книгу «DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья - Василий Алексеевич Игнатьев - Страница 30

[1961 г. ]

Не подлежит сомнению, что сельская школа, как и всякая другая, не только давала детям грамотность, но и формировала их мировоззрение. Как оно формировалось до школы? Конечно, прежде всего, семьёй, а затем под влиянием окружающей среды и товарищей. «С кем поведёшься, от того и наберёшься» – говорит пословица. Интересно проследить, как постепенно перед ребёнком раскрывался окружающий его мир.

Первые друзья обычно являлись соседями. Перелез через забор, встретил детей своего возраста – вот и новые друзья. Дальше перелез через забор соседнего двора во двор следующего дома – вот и расширился круг друзей. Мир стал ребёнку казаться шире. Дальше ещё подрос и насмелился уже перейти через дорогу – встретил новых друзей. Наконец, освоил, как говорят, известную площадь, и пока что круг друзей и освоение «новых земель», «жизненного пространства» замкнулось: нужно переварить новые впечатления от бытия, уложить в своём мировоззрении. Хорошо, если попадутся хорошие друзья, плохо, если они будут плохими: то, что в этот период войдёт в привычку – останется на всю жизнь. Когда ребёнок поступает в школу, сразу же во много раз расширяется круг его новых если не друзей, то, во всяком случае, товарищей по учёбе. Грани мира расширяются: много новых лиц, новых характеров, с положительными или отрицательными чертами. Само пространство, которое теперь перед ним открылось, стало шире: для теченского ребёнка, скажем, например, раньше оно было ограничено Горушками, вблизи которых он жил, а теперь оно расширилось на всю Течу и даже дальше. Он стал вращаться уже не только в кругу своих однолетков, но и в кругу мальчиков старше его: он в первом классе, а в одних стенах с ним и третьеклассники. Сам он стал ощутимо различать ступени своего роста от первого до третьего класса. И всё это – новые знакомства, рост идёт организовано под руководством учителя по определённой системе обучения. В таких условиях детские сердца более склонны к дружбе, открыты друг другу, а впечатления от этого времени остаются на всю жизнь.

Сколько разных характеров и разных детских талантов проходит через школу и навсегда остаётся в памяти. Сколько различных встреч и различных случаев из жизни этого периода запечатлелось в памяти ярко в одной картине, которую можно было бы назвать одним словом: школьники.

В Теченской школе учились мальчики и девочки жителей Течи, только мальчики из деревни Баклановой, мальчики и одна девочка из деревни Черепановой. Не было в наше время школьников из Кирдов и Пановой: первая находится от Течи на расстоянии – 10 вёрст, вторая – 6 вёрст. В этих деревнях дети совсем нигде не обучались. Два мальчика с мельницы Чесноковых, которая находилась между Течей и Пановой, тоже учились в школе и жили на квартире. Из Баклановой учились три мальчика.[147] Зимой они приходили в школу и возвращались по Баклановскому бору; им приходилось проходить примерно 1,5–2 километра пешком. Черепановские дети – их училось трое – ходили по реке, лёд на которой часто был открыт, так что они попутно играли в своеобразный хоккей с конскими говяшками. Из этой же деревни в школе училась Лиза Мизгирёва, внучка мельника. Родители у ней были старообрядцы-беспоповцы, по-теченски – двоеданы. Она не столько сама стремилась к отчуждению от других детей, сколько это отчуждение создавали для неё старшие, внушавшие мысль о необходимости держаться в стороне от «мирских». Так, печальное историческое событие времён царя Алексея Михайловича отразилась на судьбе девочки много позднее. Была она девушкой очень доброй, когда по окончании школы, она помогала Елизавете Григорьевне, по просьбе последней, то всячески старалась помогать другим, а иногда то тому, то другому тайно, обязательно тайно, сунет в руку или пряник, или конфетку. Этим самым она, может быть, хотела показать, что, дескать, не думайте обо мне, что я какая-то бука, злая, а что меня заставляют быть в отчуждении от вас. Года через три после описываемых событий она умерла.

В течение 1894–1895 уч[ебного] г[ода] занятия проходили в доме Павла Андреевича Кожевникова, не на главной улице, а параллельной с ней. Было очень тесно.[148]

Когда школьники, возвращаясь вечером домой, проходили мимо одной избушки, дети хозяев её, не учившиеся в школе, забравшись на стог сена в огороде, пели: «Школьники, разбойники, школу подломили, учительницу убили». Это было своеобразной реакцией на просвещение деревенских детей.

В октябре 1895 г. в Тече можно было наблюдать картину, напоминающую переселение народов. Школьники переселялись в новое, просторное здание на главной улице: тащили парты, доски, стоячие счёты, шкаф, карту, картины … всё сами. Тяжёлые вещи, например, парты, доски тащили по 4–6 человек. И вот обосновались просторнее. Кухня в новом здании стала служить раздевальней, но без вешалок. Теперь трудно представить, куда и как раскладывались шубы, понитки, зипуны: кто на печку, кто на полати, кто на скамейку. Ещё труднее представить, как разбиралось всё это разнообразие одежды без всяких конфликтов, ссоры и пр. Нужно подчеркнуть, что при всей такой скученности никогда не отмечалось, по крайней мере, в заметной форме завшивленности, никогда! Бывал грех против обоняния. Бывало редко, но бывало: решается задача. Учитель спрашивает: кто решил задачу? Ученики поднимают руки, а когда учитель спросит кого-либо из поднявших руку, тот заявляет: «Дунька испортила воздух». Однако, и с этой стороны в новом здании было несравненно лучше: была хорошая вентиляция. И всё-таки при входе в школу, конечно, чувствовалась особая атмосфера: скученность в течение дня не проходила даром. Нужно также отметить, что за три года обучения в школе, проведённых автором сего у школьников не было отмечено никаких инфекционных заболеваний, в частности – кожных.

Учебный день начинался не по часам, а по состоянию дневного света, но приблизительно в 9 часов. Начинался он молитвами в большой комнате, куда собирались все классы. Во время учения в школе автора сего запевалой была Палашка Комелькова, обладавшая сильным контральто. По силе голоса она, вероятно, могла бы поспорить с иерихонской трубой. Сначала пели «Царю Небесный», потом читалась молитва: «Преблагий Господи». Перед уходом на обед пели «Отче наш». Перерыв продолжался час-полтора. Заканчивались занятия тоже в соответствии с дневным светом. В конце занятий пели «Достойно есть». Утром иногда пели «Спаси, Господи».

Учебные пособия школьники носили в сумках. В число их входили: грифель, аспидная доска, карандаш, ручка, чернила, букварь, книга для чтения «Наше родное». В сумочке же добрые мамы на завтрак детям совали шаньги, «пряженики», бутерброды и пр., так что эти сумки являлись целым складом всякого добра и носили на себе различные следы: от чернил, мела, масла, муки от хлеба. Черепановские и баклановские дети приносили с собой запасы и на обед. Большей частью это были те же предметы, что и для завтрака, но большем количестве. Ребята, как ребята везде одинаковы: следили друг за другом – у кого какой хлеб, шаньги и пр. Знали, например, что у Васи Бобыкина из Баклановой самый белый хлеб, а у Коли Пеутина в сумке всегда был калач, а внутри у него было обильно налито зелёное конопляное масло. Коля, видя иногда завистливые глаза, угощал товарищей.

Грифели были наполовину оклеены разноцветными бумажками: розовыми, синими, сиреневыми и т. д. Аспидные доски сначала были чистыми, а потом появились графлёные в клетку и в одну линию. Бумага была со штампом «Ятес № 6». Продавалась она «шестёрками», т. е. по шесть листов. Она была не графлёная, и Елизавета Григорьевна сама графила карандашом целую гору тетрадей в косую клетку. Позднее появилась графлёная бумага. Во второй класс школы прибыла девочка Нюра Мурзина. Отец у ней приехал из какого-то города работать писарем у земского начальника. Она привезла с собой из города готовые тетради с цветными глянцевыми обложками. Эти тетради были чистым откровением для сельских школьников: они постоянно подходили к этой девочке, чтобы посмотреть на эти тетради, а когда увидели, что она к некоторым тетрадям приклеила картинки, ну, тут уже зависть взяла своё. Благодаря тетрадям девочка сделалась persona grata. Как правило, тетради по письму велись лучше, чем по арифметике, потому что они были и работами по каллиграфии: в тетрадях по арифметике при случае можно было писать и карандашом, а по русскому языку – только чернилами.

Были ещё какие-то книжки с молитвами. Основной книгой была «Наше родное» Баранова. После букваря она была рассчитана на чтение во всех классах. На всю жизнь осталось в памяти содержание первого рассказа, который читали почти по складам: «Два плуга». В ней говорилось, что рядом лежали два плуга: один блестел, а другой был покрыт ржавчиной. И вот второй спросил первого: почему ты блестишь, а я покрыт ржавчиной. Первый ответил: потому, что я всё время в работе, а ты лежишь без работы. По правде сказать, мы, школьники не поняли тогда всего глубокого смысла этого рассказа, но теперь, когда много пожили, стало ясно: какая глубокая идея скрыта в этом рассказе и какова воспитательная сила его. Да, это было не только упражнение в чтении, но это была прекрасная точка отправления для воспитательной работы. В книге были статьи из русской военной истории, например о Суворове, о Бородинской битве и др. Очень любопытно, что в книге был помещён рассказ о докторе Гаазе. Как он попал в книгу? Конечно, он помещён был с воспитательной целью – это ясно, но рассказать об иностранце школьникам, при сильном крене всей книги в сторону патриотизма в духе славянофилов, так называемого «квасного патриотизма» – это было какой-то непоследовательностью. Это можно объяснить только тем, что около личности Гааза создался своеобразный культ – почитание его чуть ли не за святого человека. В последующее время обстоятельную статью о Гаазе написал известный юрист и публицист Кони, из которой видно, что на Гааза смотрели, как на святого человека. Сам митрополит Филарет, как рассказывает в своей статье Кони, однажды стал перед ним на колени с просьбой о прощении за свой ошибочный взгляд на ссыльных. (Филарет однажды сделал замечание Гаазу, что он очень назойливо всегда хлопочет за осуждённых, что, дескать, не осуждают же их без основания. Гааз ему заметил, что он, Филарет, забыл, очевидно, о том, что невинно осуждён был Христос. Это замечание так потрясло Филарета, что он встал перед Гаазом на колени и сказал: «Да, Василий Фёдорович (так звали Гааза по-русски), Бог отступил от меня в эту минуту», Так сказано об этом у Кони). В книге были стихотворения на тему почитания святынь, например стихотворение «Киев», в котором рассказывалось о том, как в Киев собрались паломники со всей России. В одном стихотворении изображалось богослужение:

«И стройно клиросное

Несётся пение,

И диакон мирное

Гласит молчание» (А. С. Хомяков).

В книге, одним словом, явно отражена была славянофильская триада: православие, самодержавие, народность. Школьники заучивали много стихотворений на память подобного типа, например:

«Не осуждай – затем,

Что все мы – люди,

Все во грехах родимся и живём».

Но вместе с тем много заучивали стихотворений А. В. Кольцова, И. С. Никитина, басен [И. А.] Крылова, А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. Например:

А. В. Кольцов: «Урожай», «Косарь», «Лес» и др.

И. С. Никитин: «Вырыта заступом» и др.

И. А. Крылов: «Квартет», «Лебедь, рак и щука», «Мартышка и очки» и др.

А. С. Пушкин: «Утопленник», «Бесы», пролог к «Руслану и Людмиле», описание природы из «Евгения Онегина» и др.

М. Ю. Лермонтов: «Ветка Палестины», «Бородино», «Парус» и др.

Стихотворений в школе заучивали много, и в этом была большая заслуга школы. Вспоминается при этом семейная картина. Вечер. Мать сидит в кухне и штопает бельё, а около за столом сидят дети, читают и заучивают стихотворения. Чудесные минуты семейного уюта!

Много внимания уделялось каллиграфии. Писали в косую клетку, под конец переходили на письмо по одной линейке. Арифметике учились с голосу, т. е. по устным объяснениям и упражнениям. Задачи часто решали по соревнованию: кто решит быстрее, но без вещественных поощрений: honoris causa.[149] Гордостью и любимым занятием в школе являлось обучение пользоваться счётами. Каждому давались маленькие счёты, Елизавета Григорьевна диктовала «прибавить, «убавить», а потом сравнивали результаты.

Особо нужно отметить уроки закона Божия, которые одновременно были и уроками страха. Стоило только показаться внушительной фигуре о[тца] Владимира (тогда ещё не протоиерея), и в школе наступала мёртвая тишина. Его именем иногда и припугивали школьников: «О[тец] Владимир идёт» – так пугали. Программа изучения закона Божия:

1. Десять заповедей Моисея.

2. Молитвы: «Отче наш», «Достойно», «Богородице Дево», «Царю Небесный», «Спаси, Господи», «Преблагий Господи», «Верую» и др.

3. Тропари двунадесятых праздников.

4. Рассказы из Евангелия, относящиеся к двунадесятым праздникам.

5. Тропари святым, по имени которых дано имя.

Метод занятий был внушительный: если что, то по лбу давался памятный щелчок.

Полагалось научить читать на клиросе «Благословлю Господа», но этот труд перелагался на Елизавету Григорьевну. Занятия по закону Божию проходили не по расписанию, а по усмотрению о[тца] Владимира: он приходил, и занятия перестраивались.

Реденько бывали уроки пения, которые проводил о[тец] диакон. Эти уроки являлись чем-то вроде десертного блюда за обедом – отдыхом. Любимой песней была на слова А. В. Кольцова: «Красным полымем». Обычно запевал её сам о[тец] диакон, а школьники подхватывали. Пели в полную силу, не жалея голосовых связок, так что в соседях было слышно, и по этому они заключали: в школу пришел о[тец] диакон. Позднее любимой песней школьников была на слова стихотворения «Кто он?» – «Лесом частым и дремучим».[150]

Что касается молитв, которые пелись в школе, то напевы их передавались по традиции, как говорится, «самонауком» – от одной смены к другой. Так же было и с запевалами: один наследовал искусство от другого «самонауком».

Детские игры при школе почти не бывали, они осуществлялись по месту жительства. Редко весной мальчики играли мячом. Как шалость у мальчиков была игра «куча мала». Она иногда возникала стихийно в кухне при одевании, но пресекалась учителями.

В качестве мер наказания применялись: стоять за партой, сильнее – стоять в углу или у стенки, оставаться вечером в школе. В качестве угрозы больше, чем на практике, было «ставить на колени», да ещё с горохом. В наше время эта мера уже не применялась. Для мальчиков-шалунов применялась мера: пересаживать к девочкам. Это считалось за позор, поэтому если кому-либо из мальчиков объявляется такая мера, то он прятался под парту, а если его всё-таки оттуда извлекали и тащили посадить к девочкам, он брыкался и, наконец, всё-таки удавалось посадить его к девочкам, значит – он в перемену отомстит какой-либо из них за свой позор.

В каких общественных школьных мероприятиях участвовали школьники? В Великом посте учителя их водили в церковь на говение парами.[151] Каждой весной устраивались экскурсии в бор с учителями. Это были не обычные прогулки в лес с друзьями, а именно экскурсии: они приходили разодетые, в бор шли организованно – в парах, как школьная организация – под наблюдением учителей. Здесь были игры. Школьники собирали с сосен «крупянки» и «пестики» и лакомились ими. Набивали даже ими полные карманы. Лакомились также «медунками» – голубенькими цветочками.

Однажды в школе была устроена ёлка. Это было историческое событие. Чудеса они увидели и получили с ёлки: пряники, золотые орехи, конфеты в мешочках и по отдельности, хлопушки, флажки, картинки, книжки, игрушки. Это был сон наяву! То, о чём вспоминал Ванька Жуков, когда писал письмо к дедушке. Учительницы научили их петь «Круг я ёлочки хожу…» Никогда не забудут они этой ёлки, как не забыл и Ванька Жуков.

Наконец, в голодный год они выполняли общественно полезный труд: боролись с саранчой не как частные лица, а как коллектив, как школьники под наблюдением учителей, и получали за это питание – кашу просовую. Поля оглашались молитвой «Отче наш», когда к ним подъезжала телега, на которой стояли корчаги с кашей, а в корзинке были чашки и ложки. Разве все эти мероприятия не воспитывали у них коллективные навыки и сознание? Мальчики весной по личной инициативе любили после уроков смотреть на ледоход.

Экзамены выпускников школы. Экзаменационную комиссию обычно составляли: инспектор народных училищ, законоучитель и учителя. Что должны были показать абитуриенты школы из своих навыков и знаний?

I. По русскому языку: 1) бегло прочитать текст и рассказать, 2) прочитать стихотворение, 3) грамотно написать небольшой текст в пределе главных правил этимологии.

II. По арифметике: 1) решить простую задачу, 2) показать навык сложения, вычитания, умножения, деления, 3) считать на счётах.

III. По закону Божию: знать заповеди, молитвы, тропари – всё, что изучалось на уроках.

Выдавалось удостоверение об окончании школы.

Соученики и школьные друзья.

Автору сего за 18 лет учения пришлось трижды иметь одноклассников и однажды – однокурсников. Если разбирать их всех по возрасту, то можно было бы сказать: у него были одноклассники раннего детства, одноклассники среднего и позднего детства, одноклассники раннего и среднего юношества и однокурсники – позднего юношества. Речь, следовательно, идёт [об] одноклассниках раннего детства – до девятилетнего-десятилетнего возраста, точнее о том составе, который был перед выпуском из школы.

В классе нас было 15–16 человек, из них пять девочек, а остальные мальчики. … Мальчики по социальному составу были разнородные: один из духовных, трое из тех, кого называют, негоциантами, трое – дети ремесленников, остальные из крестьян. Сколько различных индивидуальностей и характеров!

Вот Ваня Кротов (отец у него был плотником по профессии) – мальчик с явно выраженными математитическими способностями: он всегда первым решал задачи.

Гриша Гурлев (сын синельщика) обладал исключительной памятью: только он один всё заучил по закону Божию и отвечал лучше всех.[152]

Гриша Ширяев (отец у него был агентом компании Зингер и портным) увлекался каллиграфией. Вдруг Елизавета Григорьевна стала замечать у него в письме какие-то лишние завитки, стремление приукрасить заглавные буквы и спросила его, откуда это у него взялось такое искусство, он ответил: папа научил.

А вот вечный непоседа, «шило», как назвала его одна учительница, изобретатель разных шалостей – Федька Кунгурцев. Это он сидел на парте у двери в III класс и как только помощнице учительницы Елене Степановне нужно после звонка войти в этот класс, подскочит, подопрёт дверь плечами, а когда та нажмёт дверь, он – под парту, а она влетает в комнату. Сколько раз его оставляли «вечеровать» – нет опять что-нибудь придумает и выкинет.

Противоположностью ему был Вася Бобыкин из Баклановой: тихий, сидит – не шевелится. Туго ему давалось учение: был он и мучеником его и мучителем.

У каждого из мальчиков была какая-нибудь своя особенность: тот в игре ловкий, другой искусный мастер верховой езды. Девочки больше отличались по одежде, а по успехам всё не блестели ничем. Кончили школу, и двое (из духовных) уехали дальше учиться и почти ни с кем не встречались, почти, потому что у автора сего всё-таки были две встречи. Уже в возрасте 21 года он встретил Колю Суханову в Перми, где он был на военной службе – в кавалерии. Как они чувствовали себя при встрече? Только односельчанами? Нет, прежде всего, одноклассниками по школе: да, они встретились как бывшие школьники.

…

Когда бывал на каникулах, справлялся о своих соучениках. Помню, как был удивлён тем, что ему сообщили о женитьбе Феди Кунгурцева, когда сам он был всего во II классе семинарии. Особенно меня поразило сообщение о Саше Макаровой, что она ушла в монастырь. Нет, школьные соученики не забыты, как не забыть и некоторые эпизоды тогдашней жизни.

Обычно школьники расходились из школы стайками – по соседним улицам. Чтобы на замёрзнуть в холод и размяться от сидения на уроках играют в свой деревенский хоккей. В деревне всегда зимой лошади оставляют на дороге множество шариков для хоккея без клюшек. Кампания проходила в том месте дороги, где её с одной стороны суживал высокий сугроб снега. В этом месте вошедшие в азарт игроки пинали шарики друг другу в ноги и не заметили, как к ним подъехали в дровнях две баклановские женщины. Вдруг раздался истошный крик этих женщин, и кампания в недоумении остановилась, сначала не поняв, в чём дело. Женщины соскочили с дровней, и тут только друзья заметили, что среди них нет Алёши Комелькова. Женщины наклонили дровни на бок, и из-под них вылез пострадавший, но, как оказалось, «недушеврёдно»: он покачал немного головой, туже натянул на голову шапку, и кампания продолжила шествовать домой. Женщины сказали «слава Богу», перекрестились и поехали дальше.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711. Л. 351 об.-367.

См. также очерки «Детские годы Пети Иконникова» в Части I. «Семейная хроника Игнатьевых» и «Елизавета Григорьевна [Тюшнякова]» ниже.