Читать книгу Суд - Василий Ардаматский - Страница 5

Наташа Невельская впервые пригласила Горяева к себе домой, сказала, что у ее отца день рождения. Горяев понимал – ему устраиваются смотрины – и неожиданно для себя волновался. Надел свой лучший темно-синий костюм, повязал скромный галстук и вечером явился с цветами и бутылкой марочного коньяка.

Дверь ему открыла Наташа и принялась непонятно чему смеяться. Провела его в столовую и, давясь от смеха, объявила:

– К нам прибыл Евгений Максимович Горяев, прошу любить и жаловать. А вот это мой отец Семен Николаевич Невельской, а это, соответственно, моя мама Ольга Ивановна.

Горяев направился к сидевшей в кресле седовласой женщине, склонившись, поцеловал ей руку и вручил цветы. Потом подошел к отцу – высокому моложавому мужчине, одетому совсем не по-праздничному, на нем была затрепанная штормовка.

– С днем рождения, Семен Николаевич… – когда они здоровались, Горяев чуть не уронил бутылку.

– Не могу поблагодарить за поздравление, эта дата моя зимой, но вы не смущайтесь, это вечные Наташины штучки…

Хохотала Наташа. Смеялся отец. Благосклонно улыбалась мать. Горяев не знал, что сказать.

– Ну что ж, собрались три итээра, можно открывать производственное совещание, – смеясь, сказал Невельской. – Прошу. Повестка уже на столе.

Горяев сидел рядом с Невельским, и тот настойчиво не давал его рюмке стоять пустой. Евгений Максимович к спиртному был равнодушен.

– Ей-богу, не хочу такую вкусную еду портить, можно я больше пить не буду?

Ольге Ивановне это явно понравилось, она сказала мужу:

– И тебе надо бы остановиться…

– Лето что-то мокрое, – не отвечая ей, сказал Невельской Горяеву.

– Наверно, это плохо для урожая, – отозвался он.

– Лично мне на стройке нужна затяжная и теплая осень.

– Представляю, как трудно там у вас в сибирские морозы, – посочувствовал Горяев.

– Да, и людям трудно, и дополнительная возня с бетоном…

Только стал налаживаться разговор, вмешалась Ольга Ивановна:

– Ну что вы, ей-богу, все о деле да о деле? Я не итээр, и мне скучно, – сказала она капризно, со знакомой Горяеву Наташиной интонацией. Они были и внешне схожи, только у матери некогда красивое лицо от времени высохло, поблекло, а острый птичий нос придавал ему еще и недоброе выражение. И видно было, как боялась ее подававшая к столу старушка, которую все звали Ксенечка.

– Мама, попроси Евгения Максимовича рассказать, как он выиграл по лотерее мотоцикл.

– Вы действительно выиграли? Вижу первого такого счастливца, обычно все выигрывают по три рубля.

– Если все будут выигрывать по мотоциклу, разорится страна, – насмешливо сказал отец. – И я вообще считаю, что выигрывать нечто крупное по случаю не… педагогично. Предпочитаю любой выигрыш как результат труда.

– Ой господи… – Ольга Ивановна сердито глянула на мужа и обратилась к Горяеву: – Так что же было с выигрышем?

– Получил деньги, – улыбнулся ей Горяев. – Но прежде чем получить, были острые переживания. Номера лотерейных билетов я переписал и выигрыш обнаружил по записи, а куда сунул билеты – забыл. Целую неделю искал где попало, потом разделил квартиру на квадраты и просматривал четыре квадрата в день, перелистал все до единой книги, всю одежду перетряс, все ящики, коробочки, ни одной щели не упустил, – билетов негу. Сижу думаю, вспоминаю.

– А в химчистку вы что-нибудь не сдавали?

– Сдавал, Ольга Ивановна, но у меня железное правило: выворачиваю перед этим все карманы, мне однажды десятку вычистили, – словом, билетов нет, досадно, хоть вой. Больше тысячи теряю. Ну вот… а у меня есть каминные старинные часы – наследство от родителей, стал их заводить, подвинул, и под ними… лежат лотерейные билеты. За те дни я раз десять подходил к часам, тупо на них смотрел, и ни разу в голову не пришло.

– Это уже ребус из психологии, – заговорил Невельской. – У меня тоже был потрясающий случай: просматриваю однажды чертежи одного из узлов стройки. Обычно я делаю это перед тем, как пускать их в дело. Посмотрел один чертеж, другой, третий, четвертый, пятый, шестой, десятый, беру в руки последний, и будто в колокол ударило – в каком-то чертеже видел ошибку! Начинаю просматривать снова, смотрю медленно, тщательно – нет ошибки. Что за чертовщина? Вызвал главного инженера: проверьте чертежи. Тот взял их, на другой день приходит – ошибки не обнаружил. Я ему говорю: возьмите двух-трех молодых специалистов, пусть проверят. К концу дня приходит: смотрели, ошибки не нашли. Тогда я решил, что мне померещилось. Пошли чертежи в дело, а недели через две звонит инженер с объекта: так и так, в чертежах чепуха какая-то. Сажусь в машину, еду туда, а там целая сходка бетонщиков. Ругаются, показывают на чертеж. Я сразу вижу: да, то самое, черт побери! Какая-то чертежница, делая рабочий чертеж, болтала, наверное, с подругой и лишний нолик всадила в этот бетонный карниз. Все смотрели, и никто не обнаружил. Вот как бывает с этой психологией. Отсед

– Опять вы о деле, прекратите, – властно сказала Ольга Ивановна. – Евгений Максимович, вы любите музыку?

– Люблю, Ольга Ивановна, – с готовностью повернулся к ней Горяев. – Но не очень ее понимаю, потому предпочитаю что-нибудь попроще, доходчивее, так сказать.

– Вы будете смеяться, но я музыки боюсь, честное слово, – сказал Невельской. – Я про музыку серьезную. Если попал на концерт, потом целый день как больной, все время во мне эта музыка. Так что, когда на стройке напряженно, я музыку не слушаю, даже радио выключаю. Стройке изменять нельзя даже с музыкой. Вы бывали когда-нибудь на большой стройке?

– Не приходилось, – ответил Горяев.

– Большая стройка – это…

– Семен, если вы не прекратите о стройке, я уйду спать, – решительно заявила Ольга Ивановна. – Евгений Максимович, да остановите его хоть вы…

– Мама, он с папой не справится. Даже рассказ про лотерею папа повернул на бетон.

– Да, чуть не забыла, а как же вы распорядились выигрышем?

– Положил на сберкнижку от соблазна подальше.

– Вот это разумно, – кивнула птичьим носом Ольга Ивановна. – Всю нашу супружескую жизнь я пытаюсь откладывать на книжку, у Семена Николаевича, слава богу, оклад не маленький, но не тут-то было. Я откладываю, откладываю, а он приедет в Москву: «Мать, дай триста. Нашел у букинистов драгоценные книги».

– А на что ты откладывала?

– Как на что? Про черный день…

Свадьба была сыграна в дни октябрьских праздников, на которые, как всегда, прилетал Наташин отец. Евгений Максимович хотел свадьбы скромной, но будущая его теща Ольга Ивановна, а с ней и Наташа яростно восстали против него.

– Свадьба – одна на всю жизнь, – сказала Ольга Ивановна. – Такая уж в нашем роду традиция. И я хочу, чтобы моя дочь запомнила этот день на всю жизнь. Наконец, почему мы должны прятаться от людей? У нас масса друзей, которые это просто не поймут.

– Но вы сами говорили: траты большие, – робко настаивал жених.

– Выдержим, Евгений Максимович, ради единственной дочери обязаны выдержать! – обиженно заявила Ольга Ивановна.

Наташа сказала:

– В общем, свадьба так свадьба. В самом деле, нечего нам прятаться. А вот если потом развод – это сделаем тихо.

Ольга Ивановна безнадежно уронила руки:

– Твой цинизм, Ната, убивает меня.

– Мамочка, юмор необходим и по поводу свадьбы.

Постепенно определилось: гостей будет 73 человека. Поименный список составлялся два дня. Этим занимались Ольга Ивановна и Наташа. Гостей шерстили и так и этак, кого-то вычеркивали, заменяли другими, учитывались даже взаимоотношения гостей друг с другом, уже теперь планировалось, кого куда посадить за столом. Евгений Максимович со своей стороны предложил не без демонстративности всего трех гостей: два сослуживца из министерства и один его приятель по холостяцким развлечениям.

Сняли банкетный зал в новом здании гостиницы «Националь». Сообщая всем приглашенным место свадебного торжества, Ольга Ивановна не забывала вставить небрежно: «Нужно подняться по золотой лестнице в зал налево. Очень уютный зал. Там только что справлял день рождения академик-атомщик…»

В загс поедут, кроме молодых, только шесть человек, свадебная «чайка» уже заказана. Последние дни перед свадьбой Евгений Максимович находился в нервно-возбужденном и одновременно подавленном состоянии. Сослуживцы непонятным образом узнали о свадьбе и смотрели на него с загадочными улыбками – поди разбери, что за этими улыбками? Наташа же к предсвадебной суете относилась шутливо. Вдруг звонила ему на работу и спрашивала:

– Ты не передумал? Потом не забудь, тебе надо быть в черном костюме и при галстуке.

Или:

– Звоню, чтобы уточнить, проблему тещи ты продумал до конца?

Или звонок в семь утра домой:

– Вставай, будет невыносимо, если тебя уволят за прогул накануне свадьбы и я стану женой безработного.

Шутила она и в загсе, дождалась, что отец сказал ей довольно громко:

– Ты все-таки не на эстраде, перестань ерничать.

И вот они на «чайке», украшенной лентами и ошметками лопнувших в пути воздушных шариков, подкатили к «Националю», поднялись по золотой, снизу подсвеченной лестнице и вошли в свой зал, где буквой «П» были составлены столы, ломившиеся от закусок и бутылок.

Гости, пока еще не все, встретили их аплодисментами. Наступил час ожидания остальных, когда Евгений Максимович не знал, куда ему деться. Вокруг были абсолютно незнакомые люди, и все в упор его рассматривали. Некоторые глупо спрашивали:

– Ну, как там было в загсе?

Евгений Максимович отвечал: «Нормально». Все бездумно томились возле стола.

Но съезд гостей продолжался. Многие вручали молодым подарки. Столик, специально для того поставленный, уже был завален свертками.

Пришел Гена, холостяцкий друг Евгения Максимовича, они уединились в дальний угол.

– Давай настроение, – сказал Гена.

– Нормально, – ответил Евгений Максимович.

– Ну, ты даешь. Что же тут нормального? Торжественное заковывание в цепи. Я брошен тобой на произвол… а ты говоришь «нормально»…

– Когда-нибудь надо же? Не подыхать же в одиночку.

– Несолидно, Женя, – до подыхать еще сто верст и все лесом. Скажи уж прямо – дачки захотелось?

– Дурак! – всерьез рассердился Евгений Максимович.

Заметивший это Гена оставил его в покое и вскоре со свадьбы исчез. Жених его исчезновение обнаружит уже во время пира и почувствует себя весьма неважно…

Теща все время и в загсе, и здесь так смотрела на Евгения Максимовича, будто замуж за него выходила она. То глядит нежно, то тревожно, то зло. А то вдруг подошла и поправила ему галстук. За столом она сидела от него по правую руку, была необычайно возбуждена, то и дело, показывая глазами на какого-нибудь гостя, шептала ему в ухо:

– Это бывший сокурсник мужа, замминистра, выскочка… А этот ученый, что-то по электричеству…

Свадьба катилась уже сама по себе, официанты сменяли блюда, убирали пустые и ставили на стол новые, только что откупоренные бутылки. Становилось все более шумно. Иные тосты Евгений Максимович не мог даже расслышать. Какая-то женщина с высокой прической, вставшая с бокалом на дальнем конце стола, говорила безобразно долго, но что она говорила, Евгений Максимович не слышал и стал уже думать о чем-то своем, как вдруг она пронзительным голосом завопила: «Горько, горько!»

Заревела вся свадьба:

– Горько!

Евгений Максимович и Наташа встали и довольно небрежно поцеловались. Когда сели, он сказал ей:

– Ужасно целоваться по приказу пьяной рожи.

– Я этих рож в упор не вижу, – шепнула в ответ Наташа и вдруг рассмеялась: – У тебя вид человека на общем собрании по его персональному делу.

– Так и есть, – рассмеялся он.

– Ничего, во всяком собрании наступает прекрасный момент, когда объявляют, что повестка исчерпана.

Начал говорить лысый, багроволицый толстяк с громовым голосом.

– Натуля, дорогая, – начал он. – Кроме твоих родителей я здесь знаю тебя дольше всех.

Наташа шепнула мужу:

– Это мой учитель из школы.

– Я же помню тебя еще в школьном платье с передничком, – продолжал греметь толстяк. – Рыженькая такая девчушка, смущавшая покой одноклассников и радовавшая своих родителей похвальной прилежностью. Как сейчас помню случай: было это в восьмом классе в последнем семестре. Однажды вхожу я в класс…

Свадьба не слушала оратора, и даже его громовой голос не мешал ей разговаривать о своем, пить, есть, смеяться.

Евгений Максимович слышал только отдельные слова:

– Дисциплина… предметы… урок… Наточка… помню… – Каждое слово говорившего тост точно взрывалось в общем гуле голосов, в звяканье посуды.

Евгений Максимович шепнул Наташе:

– Заседание все-таки затягивается.

– Будь выше этого. Никто отсюда не должен уйти обиженным, а учитель этот глуп как пробка. На его уроках мы делали что хотели, а ниже тройки он никому не ставил.

Наконец над свадьбой прорвалась явно последняя фраза учителя:

– Будь, Наточка, такой, какой была всегда.

Расталкивая гостей своим массивным телом, учитель пробился к невесте, обнял ее, поцеловал чмокливо и принялся кулаком вытирать слезы, настоящие слезы, катившиеся по его сине-багровым щекам и капавшие на лацкан пиджака. Потом он повернулся к жениху:

– А ты, ты смотри, не обижай нашу Наточку. – И тоже полез обниматься.

– Обещаю, обещаю, пробормотал Евгений Максимович, высвобождаясь из-под навалившейся на него туши, пронзительно пахшей потом.

Свадьба все же шла к концу. У Ольги Ивановны был такой вид, какой бывает у организатора удавшейся массовки. И она еще пыталась как-то управлять свадьбой. То стучала вилкой по тарелке и въедливым голосом требовала тишины для очередного оратора, то обходила стол, организовывая новые тосты, то вела какие-то переговоры с официантами, то погружалась в глубокую задумчивость, глядя отрешенно на свою дочь и зятя.

Евгений Максимович заметил, что его тесть откинулся на спинку стула и, вертя в руках вилку, сердито смотрел куда-то поверх всех и всего. А то надвинется грудью на стол и уставится в тарелку с давно остывшей едой. А то делает вид, будто внимательно слушает тосты, а на лице такое выражение, будто слушает на деловом совещании оратора, выступление которого ему не нравится.

Выбрав момент, Евгений Максимович тихо спросил его: Семен Николаевич, вы плохо себя чувствуете?

Невельской с трудом освободился от своих мыслей и, наклонившись к зятю, сказал:

– Зимний период на стройке – самый тяжелый, сами знаете, а в понедельник я докладываю министру зимний график работ.

– Министр, надеюсь, дело знает и с ним можно говорить в открытую?

– Как со специалистом – да, а вот как с министром ухо надо держать востро.

– Неужели и здесь о деле? – врезалась в их разговор теща. – Прекратите, люди могут подумать бог знает что. Мы выдаем единственную дочь, ты это понимаешь?

– Что же я должен делать? – рассмеялся Семен Николаевич. – Плакать? Плясать?

На лице Ольги Ивановны возникло непонятное просветление. Она встала и, постучав вилкой по вазе с фруктами, закричала:

– Дорогие наши гости, кто хочет потанцевать, пожалуйста, в соседний зал, там играет оркестр.

Желающие танцевать нашлись и ушли в зал, откуда уже давно доносилось жестяное поскребывание электрогитар.

Свадьба стала гаснуть около полуночи. Уже никто не говорил речей. Оставшиеся за столом гости сбились в группки, вели там свои разговоры, забирая к себе мороженое и кофе ушедших.

Ольга Ивановна уединилась с метрдотелем за официантским столиком. «Интересно, во что обошлось это собрание?» – подумал Евгений Максимович, поглаживая Наташины руки и слыша, как теща въедливо выговаривала метру:

– Этого на столе не было. Я смотрела внимательно. Не было!

– Я устала, – шепнула Наташа.

– Слава богу, это позади, – ответил он.

– А что впереди? – с непонятным вызовом спросила Наташа.

– Господи, вся наша жизнь! – весело воскликнул Евгений Максимович.

Наташа смотрела на него пристально, без тени улыбки.

Но вот зал опустел, и официанты, убрав посуду, стащили со стола скатерть и пригасили люстры, в открытое окно уплывал густой табачный дым, а в зал хлынул холод. Праздник окончен, все выглядело серо, буднично. Но что же сегодня произошло в этом зале? Действительно праздник? Здесь началось счастье Наташи Невельской и Евгения Горяева? Кто знает?.. Могли бы быть философами-предсказателями официанты этого зала, ведь они каждый день тут, то на свадьбе, то на поминках, то на защите докторской диссертации. Но нет, официанты знают немного, им некогда задумываться…

В далеком углу зала тихо беседовали старший официант и администратор зала. Просмотрев итоговый счет и заглянув в какие-то свои записи, администратор сказал печально:

– Что же это получается? Мы сегодня и полсотни не имеем?

Официант только руками развел:

– Вы бы поглядели, как эта мамаша контроль вела, у нее запись заказа лежала возле тарелки, и она каждое блюдо считала. Она же хотела копеечный салат нести на контрольные весы, честное слово. А икру – все розетки лично просмотрела. А коньяк? Звездочки, гадюка, на этикетках считала. А на чай ровнехонько десять процентов, сказала «как в Европе» и еще недодала сорок копеек. Ей-богу, давно такой горькой свадьбы не было!

Администратор тяжело вздохнул, но смотрел на официанта пристально и даже подозрительно. В общем, тут понятие о счастье было свое…