Читать книгу Чтобы что-то вспомнить – надо это пройти - Василий Гурковский - Страница 19

Трактор ДТ-54 хорошо тянул четырех корпусный плуг, но что такое четыре корпуса – это всего 1,4 метра захвата за один проход. И вот бороздишь такой полоской бесконечное (длиной в 2, 3 или 4 километра) поле, глотаешь понемножку пыль, вокруг все гремит, ты один, иногда несколько тракторов пашут в соседних загонках – и вот так туда-сюда ходишь и днем, и ночью. Вроде и скучновато, но если не вспашем, то и урожая не будет. В этом движущая сила и оправдание такой довольно-таки нудноватой работы, как пахота.

Хорошо, хоть голова свободна – думай, мечтай, вспоминай, только не теряй контроль за всем происходящим Здесь все профессионально до автоматизма – руки-ноги держат управление, боковым зрением контролируются приборы, а голова работает совсем в другом направлении: хочешь – пой (в уме, конечно), хочешь – мечтай, о чем угодно, или вспоминай хорошее.

В конце сентября меня вдруг вызвали в контору МТС, где сказали, что я, оказывается, занял первое место среди молодых механизаторов области и поеду на областной слет. Вручили медаль, а на слете – грамоту обкома комсомола и путевку на выставку в Москву. В начале октября мы большой группой выехали в столицу. Путевка была на 10 дней. Я четыре дня побыл на выставке, потом отпросился у нашего руководителя, чтобы съездить домой, в Слободзею. Он разрешил, но с условием, чтобы к отъезду делегации домой я был в гостинице, так как билеты уже заказаны, и ехать будем все вместе.

Так я попал на три дня в Слободзею, увидел родных. Причем успел на проводы земляка-соседа – Коли Димитренко в армию (я не раз вспоминал его в своих рассказах). Как раз я ехал в автобусе с вокзала, а он возвращался из города с продуктами для торжественных проводов. Колька тут же в автобусе по простоте души своей ляпнул, как бы, между прочим, новость, что, мол, один знакомый мне человек выходит замуж. Он не знал, конечно, что этот знакомый регулярно писал мне три года письма, что, собственно, я из-за него и домой из Москвы вырвался. Я промолчал, ехать в Слободзею мне расхотелось. Но три дня отбыл, Кольку проводил и уехал.

Была середина октября, когда я снова появился в бригаде, полный впечатлений – и хороших, и не очень. Бригадир, Константин Исаакович Пономаренко, встретил меня довольно радостно: «Слухай, Васыль, мы як раз собыраемся станом пэрэизжать, далэко, аж пид Шандашу. Получилы тут, понимаеш, новый трахтор, «Белорус», МТЗ-2 называеться, уже днив дэсять стоить, ныхто нэ хоче на нього сидать. Мабуть бояться. Вин бигае дуже швыдко. Пока твий напарнык, Генка його гнав зо станции, ледве доихав, боявся пэрэвэрнуться. От ждалы тэбэ. Ты в нас комбайнэр-самоходчик, так можэ попробуеш»?

Я пошел, посмотрел на новый красный трактор, без кабины, завел его пускачем и сразу согласился, еще не зная, что я буду на нем делать. Мне понравилась работа двигателя, после моего трактора это был звук легковой машины. Проехался, познакомился с инструкцией и принял трактор по акту.

Но любая для меня новость чаще всего оказывалась пакостью. Так оказалось и на этот раз. Меня послали для обкатки попахать огороды людям. И где-то с неделю я жил неплохо. Октябрь пошел на убыль. Скоро зима. Погода вот-вот испортится, а мой «конь» без кабины, так что надо было спешить закончить все огороды для желающих колхозников и ехать в МТС. Зимой я жил на центральной усадьбе и работал на ремонте техники.

Но хорошее не бывает долгим. Как-то утром приезжает на мотоцикле бригадир и зовет ехать за ним. Приезжаем на полевой стан, туда, где я принимал трактор, где-то километрах в трех-четырех от урочища Майстренко. Стоит там одна небольшая деревянная будка на колесах, и никого нет.

«Слухай сюда, – начал бригадир, – бачиш, яки хмари, вот-вот щось будэ, можэ и сниг пидэ. А нам той восточный кут трэба допахать. Хлопци тут спишылы, та пооставлялы таки «балалайки», що мэнэ за ных до самой вэсны агрономы дергать будуть. Я нэ став вжэ их гонять, бовоны на тих огрихах потиряють багато часу, а там ще тры поля таких стоять! Тоби на цьому лисопэти лэгче крутыця. Два-тры дни, и всэ раскрутыш. А потим зачипиш будку, вкинэш бочку и до нас прыидэш. Там в будки мы оставылы видро картошкы, мьясо, та пару буханок хлиба. Хватэ тоби. Ты проидь вси поля цьго кута, продывысь, дэ, шо и як, а потим начинай».

Пономаренко уехал. Я уныло осмотрелся. Будка стояла на бугре. Черные тучи почти касались ее крыши. Было темно, сыро, зябко и пустынно. Зашел в будку. Она была небольшая, обитая толстой фанерой.

Две булки домашнего хлеба, большая эмалированная миска, миска алюминиевая, ложка, целая баранья туша, ведро с картошкой в бумажном ящике килограммов на 10–12, радиоприемник батарейный, два матраца, одеяло, подушка. И все. На улице котел, установленный на камнях, с крышкой и бочка литров на 200 с водой. Отдельно – бочка с дизтопливом. Вот и все мое хозяйство.

До села – 18 км, до железнодорожной станции – 16, до урочища Майстренко около 4-х. Там есть 2–3 избушки-мазанки. Живут две семьи казахов. Была раньше небольшая овцеферма – сейчас нету. Такое у меня местоположение. До обеда я объехал все поля, огрехов, так называемых «балалаек» мне оставили массу, особенно в дальних концах полей. Чувствую, придется мне здесь вертеться не два дня, как обещал бригадир. Ну что делать? Теперь все зависит от меня самого. Солярки мне тоже оставили с пол бочки. Все есть. Только пахать надо.

Решил начинать с еды. Перечистил сразу всю картошку, разобрал половину туши бараньей и сварил в котле сразу все. Выложил в эмалированную миску, вымыл котел и сварил в нем чай. Дело в том, что котел у меня был один, так что основную еду я сварил сразу на весь срок пребывания, а чай буду варить по три раза в день, так что котел должен быть всегда чистым, под кипяток.

Проделав все подготовительные работы, я плотно поел и поехал разделывать те неприятные «балалайки». Вернулся поздно. Подогрел в котле воду до кипения (топливо – земля, политая соляркой), разбавил в миске застывшую картошку, поел, попил чай, посидел у огня. Жутковато. Кругом степь, абсолютная темень. Сижу у котла, подливаю горючее. Греюсь. На улице – около нуля, ночью еще холоднее. Пошел в будку. Света нет, надо будет коптилку сделать. Укрылся одеялом и матрацем и заснул.

Так я жил и работал пять дней. В последний день, как ни старался, закончил работу только к вечеру. Пока поел – стало темно. Куда ехать с будкой? Ее и днем надо везти только первой скоростью.

Решил все перенести на утро. Зашел в будку и приготовился спать. Что-то беспокоило, непонятно что. Как будто кто-то рядом присутствует. Засветил коптилку (фитиль из одеяла, солярка и старый поршень) – никого нет, а спать не могу. Посмотрел на часы. «Кама», купил в Москве, красивые со светящимся циферблатом – десять вечера. Казалось бы, устал, замерз – согревайся и спи, но не могу, что-то мешает. Проверил крючок на дверях – все в норме. Опять пытался заснуть, но, увы.

Что-то было рядом, невидимое и очень плохое. Что? Я лежал и терялся в догадках, отгоняя дурные мысли. Из самых неприятных событий я мог предполагать наихудшее: кто-то угонит трактор, а будку обольет соляркой и подожжет. Что-то будет, я всем своим существом чуял это. Не стал зажигать коптилку, чтобы не показывать себя в окно. Окно, правда, было небольшое, наполовину, где не было стекол, забитое толью, но все же.

И тогда началось… Где-то рядом. Сперва мне показалось, что прямо в будке раздался раздирающий тишину вой. Высокий, надрывный и убийственный какой-то своей отчаянной жестокостью. Мне он показался беспрерывным Волк был не один, снаружи затаилась своеобразная группа «захвата» из нескольких зверей. Ошеломленный, я только несколько минут спустя вспомнил, что половину бараньей туши еще в первый день поднял в мешке на крышу будки – там холоднее, накрыл какой-то жестью и прижал гусеничным траком.

Их привлекло мясо. Я еще не слышал, чтоб где-то волки нападали на полевые станы. До этого несколько раз встречался с ними и в степи, и в селе, но пока Бог миловал.

Да, их привлекло мясо, не я же их интересую и не трактор. Успокаивая себя, начал вспоминать «волчьи» истории – свои и чужие, но в голову ничего не шло. Ночной «концерт», если можно было так назвать волчий вой, продолжался до утра, жаль, что не на чем было записать его. Это стоило послушать. И лучше, конечно, в записи. На смену абсолютно чернильной ночи, с трудом пришел холодный, пасмурный и неизвестный день.

«Дурак, – думал я, – не мог вчера уехать. И почему эти «гости» не могли прийти завтра?». Под утро меня затрясла другая мысль: «А ведь когда я грел чай у котла, волки были где-то совсем рядом! И когда я потушил огонь и шел эти 10 метров к будке, они меня видели! А я их уже тогда почувствовал, но не понял, в чем дело. А ведь могло быть…». И тут понеслось. Картины, одна мрачнее другой, мелькали в голове». «Ну, – говорю себе, – успокойся, придет скоро день, и они уйдут».

В окно полился серый свет, вой прекратился и я, незаметно для себя, все-таки заснул, скорее, просто забылся. Часа через два в голове как будто что-то взорвалось – вскочил, не пойму, где я и что со мной. Через минуту освоился, подошел к окну, не зная, на что надеяться. И сразу отпрянул. Метрах в десяти от будки осталась небольшая кучка соломы, а на ней – две серо-бурые морды. Лежат, головы на лапах, лениво смотрят в мою сторону. Вряд ли меня в окно увидели, но сюда смотрят.

Подошел к двери, там щели между досками миллиметров в пять, – хорошо видно, как два волка «играют» с крышкой от котла. Та крышка за сезон впитала в себя запах не одной тонны мяса, пропитана им и соком насквозь, вот они и забавляются ею, всю погрызли на щепки. Четырех увидел, а сколько их всего? В ответ на этот немой вопрос, прямо под будкой началась какая-то драка, за что, не знаю, и сколько было дерущихся – тоже. Как собаки дрались, только более озверело, что ли, безжалостно.

Я понял, что звери уходить не собираются. А у меня в будке ничего – ни пищи, ни воды, ни курева (я тогда курил). Одно радио на больших батареях, которые «сели» еще в июле и гармонь, которая всегда со мной. Но играть мне как-то не хотелось, натощак и при такой публике.

Волки не уходят, так как чувствуют себя в безопасности. А если они не уйдут вообще? И когда кто-нибудь вспомнит обо мне? Сегодня пятница, до понедельника вряд ли кому в голову придет меня искать. А до понедельника дожить надо – и без еды, и без воды, да еще в фанерной будке.

Черт его знает, что у этих зверей в голове. Весь день волки меняли позиции, но не уходили. К вечеру они оживились или забеспокоились и начали царапать стены и пол будки. Они поднимались на задние лапы, и так как будка была от земли где-то в пределах метра, то доставали до фанерных стен и когтями обдирали их. То же самое проделывали и с досками пола, что меня беспокоило больше всего. Что там тех досок – 25 миллиметров!

Но днем не выли – и то хорошо. Дрались клубками, рычали, но не выли.

Самой страшной была вторая ночь. Прямо с вечера, часов с семи, начался штурм Здесь было все: и лязганье зубами, и обдирание стен, и вой, и драки. Все это шло беспрерывно. Психическая атака. Я сам стал, как зверь, за эти сутки, и только разум удерживал меня, чтобы не выскочить с топором в эту темень. Меня охватило отчаяние, и я не знал, что делать. Особенно донимали вой и царапанье по металлическим частям будки, колесам, раме.

И тут, как бы не показалось это сегодня глупым, я вспомнил о гармошке. Нашел ее в темноте, сел на нары и запел. И, что вы думаете, я начал? «Наверх вы, товарищи, все по местам». Не зря меня потом во флот призывали. Да, это был именно «Варяг». Потом я еще много песен спел – и современных, и народных на русском и украинском языках. Дошло до того, что пропел гимн Молдавской ССР – естественно, на молдавском, он по-другому и не пелся, и пионерскую песню «Пэшим войос пе каля ынсорите».

Наверное, я пел в каком-то экстазе, потому что вдруг остановился… от тишины за окном. Ни воя, ни раздирающего царапанья не было. Я сидел в абсолютной темноте на нарах, держал в руках гармонь, а в ушах звенела тишина. Абсолютная. «Ага, – думаю, – не понравилось! Или наоборот, понравилось! Так нате вам еще!»

Я снова начал, сперва лихорадочно, а потом все более спокойно играть и петь. Спел зверям несколько, наверное, сотен частушек, причем в натуре, не стесняясь выражений. Если бы волки понимали наш язык, они бы падали со смеху, а женские особи от стыда, конечно, поуходили. Я не знаю, сколько времени играл. Вначале мне было жарко, затем начал бить озноб. Наконец, я лег в «постель», не раздеваясь, укрылся матрацем и в этой дикой тишине заснул. Снились мне Москва, Слободзея и что-то еще приятное. Но в конце привиделось нечто ужасное: огромный красный волк лупит какой-то медвежьей лапой по фанере и кричит: «Бала (пацан, мальчик – по-казахски) открой, бала, открой…»

Я размежил глаза, был уже день. Кто-то бил по двери и кричал: «Бала, открой!». Не сразу понял, что к чему, потом отошел немного, снял крючок. Открываю дверь – слава Богу!

Прямо перед дверью, верхом на черном жеребце- сам Утеген, хозяин аула на урочище Майстренко. Легендарный Утеген, который в прошлом году убил 50 волков и получил машину «Победа» за сданные шкуры. За одну шкуру волка тогда платили 500 рублей. Утеген брал волков без ружья. Его бешеный, обученный с детства жеребец, если видел волка, обязательно догонял его и забивал передними ногами. Утеген помогал ему толстенной камчой (плетью) с вплетенным на конце свинцовым шаром.

И вот эта легендарная личность рядом со мной! «Я тут тебе малахай (лисья шапка-треух) привез, был в Анастасьевка, там сказали – ты здесь был, долго нет. Холодно в картуз. Бери малахай. Тут еще маржа (жена) шуджук (конская колбаса) и кумыс тебе передал, бери, – важно выдавил из себя Утеген и добавил, – давай, цепляй етот будка, все грузим и поедем к нам, шайку попьем. А у тебя, вижу, гости были», – и он показал камчой на подранные стены будки и щепки от крышки котла «Так это от тебя они гуляли, я одного взял», поперек седла позади седока был перекинут крупный волк, забитый, видимо, конем и хозяином.

«Какой у него голос, – не к месту подумал я про волка, – возможно, это он был запевалой среди моих незваных гостей?»

Мы подцепили к трактору будку, погрузили котел, бочки, и я поехал сзади Утегена к нему домой, хотя мне было нужно в обратную сторону.

На Майстренко меня радушно встретили жены Утегена, старая и молодая (под видом племянницы у него тогда жила), напоили, накормили, дали на дорогу мяса и крута (сыра) и выпроводили. И все благодарили, благодарили.

Чтобы у читателя не возник вопрос, почему они меня так благодарили, в том числе и Утеген, когда вроде бы должен я их (его) благодарить за спасение. Это была давняя история. За пару лет до этих «волчьих» событий, я, как обычно, до уборки работал на тракторе. Как-то летом приехал в понедельник, после Троицы, в бригаду. Весь разбитый – мы в районе в волейбол играли, потом обмывали победу, потом я на своем уникальном однопедальном велосипеде 18 километров добирался до бригады. Ночь не спал. Думал: «Договорюсь со сменщиком, пусть до обеда поработает». А он оказался вообще не способным ни к чему. Что делать, пошел к трактору. Подходит Пономаренко (бригадир): «Я бачу шо тоби важко, так е така добра робота сьогодни. Там хлопци залеж хотилы пахать, ще з вийны нэ пахана, а на ней курай такый за стильки рокив сбывся, шо нэ можуть ничого зробыть. Плугы забываются враз, хоч зубамы выгрызай з ных той бурьян. Быры сцэпку своих борон, чипляй их на трос от волокуши и изжай туда, будэш стягувать и зразу палыть. Мы так ужэ робылы. Чисто як у хати получаеться. Там у тэбэ, правда, Генка трубку потиряв от бензобачка до пускача. Цэ чипуха, хай тэбэ Клим Питько товкнэ на С-80, завыдэш и до вэчира нэ глушы! Давай с Богом. А щоб вэсэлишэ тоби було, дам прыцэпщика-практыканта».

Так я и сделал. Завели меня буксиром, подцепил на трос сцепку борон в одну плашку (один ряд), и поехали поджигать. Конечно, зрелище! Идет трактор, метров 30 трос, затем сцепки с боронами, и гора курая (перекати-поля) горит! Как подует ветер в сторону трактора, так не надо на сковородку сажать. Сложности особой нет, только жарко и очень опасно.

Смотрю я на практиканта из училища, это как раз был сын «племянницы» Утегена – Уразбай. Такой юркий парнишка, почти мой ровесник. Я ему говорю: «Ты на тракторе ездить умеешь»? «Конечно, – отвечает, – уже год проучился, скоро экзамены и все». «Тогда, – говорю, – езжай до конца загона. А я несколько минут посплю, не могу, жарко, не спал, тяжело. А на краю – разбуди, я развернусь, и снова поедешь». Он с удовольствием поменялся со мной местами и запел какую-то песню по-казахски. Я осмотрелся кругом, вроде все нормально, и мгновенно заснул. Не знаю, сколько минут я проспал, но что-то подбросило меня. Очнулся – трактор стоит заглушеный, Уразбая нет, кругом огонь. Язык пламени выбивается из-под радиатора.

Первая мысль была мгновенной: «У меня же нет трубки бензобака, не заведу!» Прыгаю из кабины. «Бежать! Куда? А трактор?» В голове одно, а руки делают все сами: в стеклянном отстойнике есть бензин, снял отстойник, в кармане сложенная под табак газета, из нее – кулек, и в штуцер карбюратора. Туда же залил бензин. Выключил скорость, трактор заглох на скорости. Бендекс пускача вниз, выключил муфту. Шнура – нет. Ремень с брюк, резкий рывок – взревел пускач, через секунду завелся горячий и уже горящий двигатель.

В кабину. Надо сдать назад, ослабить трос. Не выходит палец прицепной серьги, там вместо обычного стоит палец гусеничный. Выбил его. Трос в руку толщиной, резко сжимается, бьет по ногам. Падаю. Горю. Нет сил встать. Доползаю до кабины. Не знаю, как влез. Включаю пятую скорость – и с места влево, на уже чистое поле.

Вышел на чистое, трактор горит, бегу рядом, на ходу монтировками, чем попало, сбиваю с него горящий бурьян. Через несколько минут потушил, успокоился и тогда вспомнил про Уразбая. А он стоит на другой стороне балки, я туда не могу перебраться, догнал бы, точно задушил. Оказалось, что когда он подцеплял трос, потерял заводской палец от прицепной серьги и вставил, что попалось под руку. Новый палец нагребал под себя курай до тех пор, пока не забился весь низ под трактором. Бурьяном выжало рычаг муфты сцепления, и трактор сам остановился.

Уразбай есть Уразбай. Вместо того чтобы меня разбудить, он заглушил трактор и убежал. Ветром огонь подогнало к трактору, еще минута-другая, и я бы эти строки не писал. Но есть Бог на свете, не допустил.

Я никому об этом не сказал, а Уразбай больше в бригаде не появился. Я уже и забывать стал об этом, но гора с горой не сходятся, а люди…

На следующий год МТС отправила меня в другую бригаду, в другом колхозе. В середине марта я еще с одним трактористом, выехал к новому месту работы. МТС могла направлять механизаторов в любую бригаду своей зоны. Конечно, живущих в селах семейных трактористов и комбайнеров никто не посылал на постоянную работу в другие села, а нас «незамужних» – посылали.

Выехали мы с попутным трактором С-80, вез он цистерну с горючим. Все было нормально. Снег таял, наст проваливался, по дорогам – снежная каша.

Нам не повезло. Сразу за селом трактор провалился с обрыва, уперся носом вертикально в дно балки – и заглох. Левее, метров через двести, другой трактор поменьше (ДТ-54) пытался переехать эту же балку в более пологом месте. Сзади у него были прицеплены большие пароконные сани, лежали какие-то ящики, колеса, стояло человек 5–6 людей. Трактор готовился к переезду, тракторист снимал ремень вентилятора, так как глубина воды или вернее снежной каши была приличной.

Мы закричали, чтобы нас подождали, они услышали. Каково же было мое удивление, когда за рычагами трактора я увидел… Уразбая! Он тоже меня узнал, но как выяснилось, не сразу. Мы прыгнули в сани. Надо было переехать две протоки. В первой сани вошли в воду (кашу) и мы стояли в ней почти по пояс Затем трактор поднялся на твердое место и начал медленно опускаться во вторую протоку. Судя по тому, как он вертикально «клевал» носом вниз, там было глубоко. Сани, прикрепленные к трактору, вздыбились, все, кто в них находился, разом вывалились на твердое место. Я же стоял, вцепившись в прут, стягивающий полозья саней. Трактор начал подъем и меня утопило вместе с санями. И в этот момент увидел, как что-то темное выпало из кабины.

Я судорожно ждал развязки. Трактор почти вертикально потихоньку поднимался вверх, вот-вот собираясь опрокинуться назад, на кабину, на сани, значит, и на меня. Я уже не мог отпустить руки и с ужасом ждал, не зная, чего. «Та-та-та», – захлебывался двигатель, но все-таки преодолел обрыв. Там под низом был камень – это спасло и меня, и трактор. Он упал на гусеницы, со страшной силой подбросив сани со мной вместе вверх, но я все равно удержался.

Трактор пошел вперед по снежному насту, но… в кабине никого не было. Оказалось, что Уразбай, когда трактор начал подниматься на обрыв, испугался и выпрыгнул из кабины. А так как глубина там была по шею, то он нырнул в это снежное месиво и там остался.

Что делать? Трактор едет сам, а Уразбай под водой. Бросаю сани. Снимаю полупальто и прыгаю за Уразбаем. Достаю его, с трудом вытаскиваю к людям на перемычку. Они там с ним занимаются, а я опять прыгаю в воду, перебираюсь через глубокую ямищу, выбираюсь на обрыв и бегу за трактором..

Я много раз по молодости бегал по разным причинам, но тот бег по проваливающемуся насту я запомнил навсегда. Я бежал и плакал, от бессилия. А трактор, потихоньку, на первой скорости шел себе, да шел. Догнал я его на середине поля. Упал в сани, а еще надо попасть в кабину, по насту это не так просто.

Чтобы не утомлять читателя, скажу – развернулся я, снова нырял трактором с санями в ту яму, забрал людей и снова чуть ниже переехал ту чертову, так называемую «широкую» балку. Доехал до соседнего села. Взяли водки, растерли Уразбая и меня, а утром наши пути разошлись.

Вот так Уразбай чуть не спалил меня, а я ему не дал утонуть. Поэтому долгое время и благодарили меня его родственники. Поэтому судьба, наверное, и послала Утегена мне на выручку.