Читать книгу Давайте улыбнемся - Василий Куприянов - Страница 8

В своей многогрешной жизни мне пришлось заниматься многим. Химик по образованию и по первым своим шагам на производстве я переквалифицировался в строителя. Когда начались кооперативные времена, то чем только ни приходилось заниматься: изготавливать колбасу и макароны, печь хлеб, коптить рыбу. А однажды мне пришлось даже выступить в роли настоящего адвоката.

Работал я в то время главным инженером управления механизации на объектах Астраханьгазпрома. Дела шли неплохо за исключением одной болячки. Я никак не мог подобрать начальника участка для работы в Аксарайске. Перебрал несколько человек. Перед поступлением на работу они уверяли меня в своей деловитости и компетентности. Но через пару месяцев я их просто выгонял, в очередной раз убеждаясь в их никчемности.

Поэтому приходилось самому крутиться. Участок ведь не бросишь. Но никто с меня не снимал и мои обязанности главного инженера. Поэтому, когда на пороге появилась новая кандидатура, я быстренько подписал ему заявление, взяв с него слово, что если не потянет, то сам уберется с участка. Звали его Камиль, и был он, как бы его сейчас назвали, «лицом казахской национальности». Правда, могу отметить, что в его трудовой карьере была продолжительная работа во вполне солидной строительной организации. А почему он ушел оттуда, тоже было понятно. У нас заработки были значительно выше, чем в Астрахани.

Пару недель я понаблюдал за ним и понял, что не ошибся. Он быстренько вошел в курс дела, навел порядок на участке, да и с рабочими быстро нашел общий язык. Поэтому я с легким сердцем переключился на другой участок. Это подразделение работало на газопроводе, питающем Астрахань, и мои бригады со второго участка были раскиданы на объектах, расположенных по всей трассе длиной больше полутора сотен километров. Поэтому там нужно было постоянно появляться, решать вопросы. Любая задержка в их решении приводила к простоям, а ведь хозяйство-то у нас было плановое. Несколько таких простоев – и гори огнем премия. Покажите мне хоть одного человека, для которого премия – лишняя обуза. Хотя в театре нашлись благородные ребята, которые отказались от премии. В жизни я таких альтруистов не встречал. Теперь, когда я был спокоен за Аксарайский участок, то мог больше времени посвятить другому. Практически ежедневно я мотался по всем концам трубы, во время решал все и отмечу, что дела шли неплохо.

Проработали мы стабильно месяца три, и тут Камиль пропал. Поиски его не увенчались успехом. И только дней через десять позвонили нам из милиции и посоветовали не ждать его на работе. Дескать, он у них надолго задержится. В милиции нам сказали, что он арестован по обвинению в хищении в особо крупных размерах.

Мы со своей стороны тоже начали разбираться, и тут выяснилось следующее. Он на прежней работе возглавлял участок по укладке асфальта. Ему подвернулась пара шабашек. Нужно было заасфальтировать две площадки в подразделениях Астраханьгазпрома. Работы он выполнил. У заказчика никаких претензий. Редчайший случай! Потом два контрольных банковских обмера не нашли ни одной копейки приписки. А Камиль совершил одну большую тактическую ошибку: не поделился с тем, с кем было принято делиться. Всего было начислено заработной платы шесть с половиной тысяч рублей. Немножко он бросил рабочим, они и так нормально зарабатывали по основной работе, а остаток больше шести тысяч сгреб себе. Естественно, по русской классической традиции:

«– Ты Вань сидел? – Да. – А ты Петя тоже сидел? – Да. – А вон Федька не сидел, давай стукнем».

Ну и стукнули, куда следует. Правда, кто стукнул, до сих пор не знаем. Вот тут-то государство и озаботилось, как это можно за месяц отхватить такие деньжищи. Ну и записали его в особо крупного расхитителя социалистической собственности. В те годы особо крупной считалась сумма свыше двух с половиной тысяч рублей. А статейка по такому обвинению была более чем серьезная: от семи лет и выше. И ни одного шанса на условное наказание или амнистию. А ведь у Камиля были правительственные награды за Афган. И даже это не облегчало его участи.

Забрали Камиля в декабре, в марте выпустили под подписку, а следствие шло до августа. Мне было откровенно жалко парня. У него семья, дети. Друзьями мы с ним не были, но просто корпоративная солидарность требовала какого-то нашего участия. Поговорил со знающими юристами, и они посоветовали мне принять участие в суде в качестве общественного защитника. Была такая форма участия в судопроизводстве. Быстренько собрал народ и единодушно выбрал себя этим самым общественным защитником. Заодно выяснил, что я имею равные права в суде и с обычным адвокатом, и тем более с прокурором. Это немного вдохновляло, но радоваться было рано – окончательно все решает суд.

За неделю до даты суда мы с Камилем получили обвинительное заключение на шести страницах. Внимательно изучили. Потом на три дня зарылись в областную библиотеку, где перерыли гору всяких нормативных документов по строительству. После чего мы накропали тридцать две страницы возражений на обвинение.

В первый день суда судья ознакомился с нашим творчеством и, поняв, что обвинение рассыпается, стал упорно отказываться приобщить наш труд к материалам дела. Нам с профессиональным адвокатом только к концу заседания удалось заставить принять наш документ. Следующие несколько дней прошли в постоянных препирательствах с прокурором. На каждый пункт обвинения у нас было не меньше десятка возражений. Экспертом был начальник ПТО5 обычного строительного управления. В перерывах в курилке мы начали его потихоньку долбать: «Чего ты парня топишь? Ну, ты же сам был прорабом. Ты же знаешь, что если поднять процентовки, подписанные тобой, лет пять, а то и больше тебе гарантировано?» Он все прекрасно понимал. Знал, что в нашем строительстве любого прораба, проработавшего хотя бы год на стройке, можно было, как суворовского интенданта, без суда и следствия отправлять на галеры. Поэтому, когда мы объясняли суду, что вот если бы наш подзащитный составлял дополнительные акты на подноску, подброску и кучу всяких вспомогательных работ, то эксперт соглашался бы с нами, а не с прокурором. Это уже меняло дело. А то, что нет этой бумаги, то это можно считать максимум технической недоработкой, но не основанием для вынесения столь сурового приговора на срок свыше семи лет.

На пятый день суда в конце заседания мы с карандашом в руках доказали суду, что Камилю не доплатили четыреста рублей. Даже прокурор был вынужден согласиться с нами. Поэтому вместо обвинения он отправил дело на доследование. А на следующий день был выходной, и мы устроили хороший праздник. Барашек, которого Камиль взял с собой на пикник, пришелся нам очень даже по вкусу. Я впервые понял разницу в качестве шашлыка из свежезабитого барашка и шашлыка из баранины пролежавшей хотя бы с десяток часов.

Все новое расследование дела свелось к замене эксперта. Нашего мягкотелого убрали и назначили старика, которому было далеко за семьдесят. Расцвет его производственной карьеры, похоже, пришелся на времена Иосифа и Лаврентия. Крутой дядя. Не удивился бы, если бы узнал, что он участвовал в работе и НКВДешных троек6. Но это заметно упрощало и нашу защиту. Когда я прочитал его экспертное заключение, то сказал Камилю, что нечего тянуть со вторым барашком, а можно его откушать хоть завтра. Ничем не рискуешь. Заключение было абсолютно безграмотным, составлено в категориях сороковых-пятидесятых годов. Главным пунктом его заключения было утверждение, что максимум выплаченной зарплаты не должен был превышать 14 копеек с рубля выполнения. Это правило может, и действовало в пятидесятых годах, но на дворе был конец восьмидесятых. А он еще по дурости написал, что это предусмотрено Постановлением Госстроя7. Нужно отметить, что обычная шабашная расценка на эти работы в те времена составляла 26 копеек, а Камиль взял всего 22 копейки с рубля выполнения.

Второй суд длился всего полдня. Я смотрел на эксперта, и у меня была одна мысль: «Ну, чего тебе старому маразматику надо? Ты что не досажал в сороковых? Для какой высокой цели ты хочешь загнать нормального работящего мужика на нары?» – и не получал ответа. Вслух, конечно, то, что я думал, произнести не мог, а очень даже учтиво обратился к эксперту:

– Вот Вы в основе экспертного заключения ссылаетесь на Постановление Госстроя, которое не разрешает платить больше четырнадцати копеек с рубля выполнения. У меня вопрос к уважаемому эксперту: назовите номер и дату выхода этого постановления.

В ответ: «Тык, пык…» – в общем, что-то несвязное. Но я-то, точно знал, что такого постановления никогда не было.

Дальше я уже обратился к суду:

– Уважаемые судьи, вот у меня случайно с собой оказался рабочий документ нашего Гражданпроекта. Вот на первой страничке стоит штампик Главного инженера проекта и его подпись. А в штампике написано, что вся документация выполнена строго в соответствии с действующими на сегодняшний день нормативными документами. Теперь смотрим сметный расчет из этой папки. Здесь приведена смета на асфальтировку площадки, на которой тоже стоит ГИПовский штампик. Весь набор работ абсолютно идентичен с набором работ нашего подзащитного. Дальше видим, что стоимость работ такая-то. А вот и выделенная сметная заработная плата. У меня с собой также случайно оказался калькулятор. Делим стоимость сметной заработной платы на объем выполненных работ и получаем, что заработная плата по этой смете составляет 32 копейки с рубля. А вот теперь я бы попросил нашего уважаемого эксперта прокомментировать ситуацию и пояснить, где он видит нанесенный ущерб государству и за что нам необходимо сажать на длительный срок нашего подзащитного, если он начислил заработную плату на треть ниже, чем разрешают сегодняшние нормативы?

Ответ эксперта: «Бяк, бяк, шмяк, шмяк…» – опять конкретики ноль.

На этом суд закончился. Дело было отправлено на новое расследование. Прошло уже 23 года. За это время Камиля больше ни разу не вызывали. Возможно, до сих пор все расследуют и как-то обходятся без его присутствия.

А второй барашек оказался не таким вкусным, как первый. Но это и понятно. За первого нам пришлось хорошо потрудиться, а второй нам достался просто так. Всего-то делов – указать дураку, что он дурак. Даже прокурор с нами согласился. А ведь его цели на судебном процессе были диаметрально противоположны нашим.