Читать книгу Смешное несмешное - Василий Матвеевич Лифинский - Страница 14

Никто не станет плясать на столе в

трезвом виде, разве только человек не в

своем уме.

Марк Туллий Цицерон

Начал хоровод – танцуй его до конца.

Болгарская пословица

То, что станцовано, у меня

никто никогда не отнимет.

Испанская пословица

Жизнь удивительна, многообразна и преподносит нам порой такие уроки, сюрпризы и загадки, которые не всегда сможет представить себе даже самая экстравагантная фантазия человека и по достоинству оценить весьма изощренный ум. Но всё же, правда, крайне редко, ещё встречаются оригинальные самородки, способные удивить саму жизнь. Именно таким неповторимым талантом обладал наш Саня. Он никогда не сомневался, что в жизни всегда найдется достойное место его «подвигам». И не ошибся! В историю областного города он войдет, поверьте, как самый именитый и непревзойденный в своем амплуа «чудотворец».

Саня с детских лет мечтал быть не таким как все, и надо отдать чудаку должное – это ему всегда удавалось с избытком. Господь вложил в Саню недюжинный ум так, что тайну вклада гарантировал на все триста божьих процента.

В те далекие советские времена мало кому приходила в голову идея полностью посвятить себя служению Церкви, но только не рабу Божьему Сане. Если честно сказать, Саня тянулся к Богу, потому что на земле не находил себе равных.

Носить священные одежды, изготовленные из парчи, золотой напёрсный крест, панагию, размахивать налево и направо кадильницей и громогласно исполнять знаменитым басом-профундо церковное богослужение – ну, разве есть на свете что-то более заманчивое и притягательное?

Поэтому и подался молодой отрок после школы в места святые и благодатные, где учатся на будущих протоиереев и митрополитов.

Но не тут-то было. Поступить в духовную семинарию даже чудо, точнее – чудачество, не помогло. Как бы Бог не был милостив к Сане, но черти всегда оказывались шустрее. Не от них ли эта сатанинская шустрость передалась и Сане? Лучше бы черти подарили ему смирительную рубашку, чтобы меньше буянил, когда выпьет.

Был у Сани дар, который преследовал его всю жизнь. Невероятное он запросто мог сделать вероятным, обычное – необычайным. Нет, творить чудеса, он так и не научился, но чудить, вот вам крест, лучше его никто не мог.

Саня проповедовал принцип: «Никогда не ждите чудо чудное – чудите всегда сами!» Правда, в тех местах, где он чудил «от души», благодать не появлялась и святые серебряные источники не пробивались. Слава Богу, что после этих чудачеств никого отпевать и отправлять на погост не пришлось.

Вряд ли сейчас кто-нибудь вспомнит самое первое его чудачество. Но тот, кто хоть раз в жизни видел безумные «чудеса» Сани, тот никогда их не забудет!

Сашин отец решил больше не испытывать судьбу и отправил неудавшегося семинариста в институт, предварительно прочитав ему Притчи Соломоновы (22:15): «Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит её от него». Саня через много лет повторит подвиг отца и своих сыновей также «определит» в этот же ВУЗ.

Про архиерейскую митру, естественно, пришлось забыть. Белый медицинский халат, понятно, и рядом не стоял с золотой рясой священника, что поначалу сильно огорчало Саню. Первое время пережить такое потрясение помогала в изобилии лившаяся водка. Она же, милая, дала возможность обрести популярность и друзей среди студентов, и она же, родимая, несказанно прославила Саню.

Особенно студентам нравилось «философское» отношение Сани к дверям. Всех окружающих он часто интриговал своей любимой загадочной поговоркой: «Уходя в себя, оставляй дверь открытой, выходя из себя, не хлопай дверью!»

Не прошло и более полугода так называемой учёбы, как знаменитая загадочность и дверная тайна Сани были не только разгаданы, но и, поверьте, достойно воспеты в студенческих былинах и сказаниях. И вот почему.

Нельзя утверждать, что в ВГМИ праздновала свою победу «дружба народов», особенно народов Африки с народами Ближнего Востока. Студенты, как правило, со стороны наблюдали за сценами «братания». И крайне редко вмешивались в «международные конфликты». Но был один отважный русский парень, который никогда и ничего не боялся, стоило только ему принять на грудь «два по двести». Все в студенческом общежитии гордились такой безрассудной храбростью «героя», граничащей, несомненно, с отчаянным безумством:

– Саня! – кричал какой-нибудь очередной поборник нравственности и зрелищ, – в комнату на втором этаже к Амбиболе и Бабаджайду опять пришла та длинноногая, в красном плаще. Пойди, разберись!

– Господа, ведите – всегда кратко, но важно и с достоинством откликался русский богатырь.

И Саню за белые ручки вели к «приговорённым» африканцам. Все понимали, что сейчас произойдет событие, которое в миллионном городе нигде больше не увидишь.

Саня спокойно, не обращая внимания на собравшуюся толпу зевак, слегка покачиваясь, подходил к обреченной комнате. Также степенно останавливался, лениво поворачивался к закрытой на два замка двери и неторопливо закладывал обе руки за свою мощную спину. В каждом продуманном до мелочей движении чувствовалась врожденная «аристократическая» импозантность, граничащая с барской вальяжностью. Иначе и быть не могло, та как Саня считал себя эталоном великосветских манер.

И вдруг, за какую-то долю секунды Саня откидывал мощный торс назад, а затем мгновенно с размаху наносил сокрушительный удар головой в дверь невероятной силы.

То, что дверь будет выбита, никто не сомневался. Перед этим, столь удивительным цирковым номером, всем приходилось только гадать, сможет ли Саня превзойти самого себя и также чисто срезать дверь с петлями и замками, как два месяца назад он филигранно и безукоризненно снес дверь Джитука. По мнению общаговских экспертов, дверь южноамериканца не стыдно было бы выставить в Национальном музее на его родине в Тринидад и Тобаго, как свидетельство «нерушимой» русско-тринидадской дружбы.

Не обращая внимания на сильно побелевших в одночасье негров и женские вопли, Саня с чувством выполненного долга, с присущим только ему маниакальным достоинством, под восхищенными взглядами первокурсников, величаво удалялся. Овации ему были не нужны, так как он никогда не сомневался в своей необузданной силе. Единственное, что Саня искренне не понимал, зачем люди бьются головой о стену, когда в мире столько «неосвоенных» дверей?!

Но всё же нашелся один человек в институте, который абсолютно был лишен чувства юмора, всего прекрасного и помпезного. Должность, надо отметить, у него была далеко не студенческая. Всё же ректор, согласитесь, есть ректор!

То, что должность, а не пресловутые ленинские кадры, решает всё, твердолобый Саня знал наверняка, поэтому срочно вызвал папу «порешать вопросы». И эта, казалось бы, неразрешимая проблема Саниным папой (не без трудностей, разумеется), была «инкогнито» разрешена и снята с повестки дня.

На многие месяцы в коридорах общаги воцарилась непривычная тишина, так азартно и весело нарушаемая в былые времена истошными воплями: «Саня! Выбей дверь!»

У Сани была еще одна странность, которая «покоряла» многих студентов своей диковинной брутальностью – душ с портвейном. То ли это была Санина хитрость, то ли простое недоумие, то ли он так представлял себе высшее блаженство. Этот «интеллигентный и благородный аристократ» не мог, как какой-то сельский студент, позволить себе пить вино из горла. Стоя намыленным под душем, он наливал в кристально чистый стакан очередную бутылку «Солнцедара» и предлагал своим землякам выпить «за тех, кто в душевой!».

Видя, как вместе с бормотухой в стакан наливается горячая вода с мыльной пеной, желающих выпить на такой Санин брудершафт не находилось. Потом Саня обижался, когда ему предлагали вернуть деньги, взятые взаймы. «Господа, я же деньги брал, чтобы вас угостить. Ведь вы сами отказались пить, когда я вам предлагал. Помните, в душевой…» Или говорил: «Если б должны были вы, то я бы это хорошо помнил, но хоть убейте, господа, не помню, чтобы должен был я!»

Саня, конечно, знал, что много пить вредно, но, изрекал он, вдвойне вреднее и неинтереснее пить мало. Это и любому дураку понятно, чем больше пьёшь, тем красивее студентки, а 500 грамм водки заменяют 5 часов медитации и нирваны.

Когда Сане говорили, что всю водку не перепьёшь, он лишь загадочно усмехался. «Если не пить – отвечал он мудро, – то сначала остановится время, а потом – и сердце!» Или выкладывал свой железный аргумент: «Ребята, чем больше выпью я, тем меньше у вас завтра будет болеть голова!»

Водка нужна была ему, чтобы поправить здоровье, а здоровье необходимо было для того, чтобы как можно больше выпить водки. Когда в общаге у кого-нибудь находилась бутылка, Саня предлагал купить еще четыре, чтобы отпраздновать находку. «Господа! – изумлялся он, – Почему пятая бутылка идет намного легче, чем первый стакан?»

Выпив, Саня становился другим человеком, и этот другой – выпивал ещё больше. Так они и пили всю жизнь вдвоём, не уступая друг другу. Может поэтому Саня всегда был пьян в два раза сильнее, чем все остальные?

Всё хорошее когда-нибудь кончается. Улетела безвозвратно студенческая жизнь и пришла жизнь поликлиническая. Саня, надо отметить, к этому времени из гадкого утенка превратился в матерого дятла Александра Игоревича.

Стукачей, понятное дело, ни в поликлиниках, ни в симфонических струнных оркестрах, ни в созвездии Кассиопеи не любят. А как прикажите по-другому спасти свою шкуру и войти в доверие к руководству? И как не стучать на тех, с кем работаешь и пьёшь, если за тобой тянется такой шлейф отвратительных и уму непостижимых выходок?

Ну, например, чего только стоит пьяное нападение на сестру своего приятеля… А избиение пациента (рабочего цемзавода) в технической лаборатории поликлиники оторванной от стены деревянной полкой… А кровоподтеки на лице женщины (Н. Захаровой), имеющей больше парашютных прыжков, чем у иного отслужившего «срочную» десантника. А выбитые двери, перегородки, окна, покорёженная мебель…

Как забыть обходы начальством поликлиники, во время которых зубные техники прятали пьяного Александра Игоревича в шкафу, забрасывая его, сидящего на корточках, своими халатами? Можно припомнить ещё несколько десятков подобных случаев, скандалов и «знаменитых концертов», после которых «именинник» изумлялся самому же себе и ошарашено слушал «про вчерашнее», не веря, что такое обилие «подвигов» можно совершить всего за один только вечер…

При этом крышу у Александра Игоревича сносило так, что её не всегда удавалось найти даже на следующий день.

Недаром говорят, что лучшее средство с похмелья – не пить накануне! А лучшее средство лечения от известной всем болезни и увольнения – закодироваться и стучать с удвоенной силой. Этот «перестук» не остался незамеченным «наверху».

Когда руководитель поликлиники пошел на повышение, то он на свое место поставил преданного и послушного Александра Игоревича, невзирая на его многочисленные «подвиги». Ему иногда прощали такие «уважительные» причины неявки на работу, как забыл, запил или забил…

Многолетний стук и лизоблюдство наконец-то были достойно вознаграждены. Никогда карьерист не падает так низко, как стремясь стукачеством занять высокое положение. Никто, став начальником, не ведет себя так нагло с подчиненными, как те, которые подличают и ябедничают ради своей карьеры.

Для полного счастья Сане необходимо было стать «нормальным», то есть научиться пить «как все».

Пробный эксперимент в первый же день с треском провалился. Проезжавший мимо «Гастронома» наряд милиции с неподдельным удивлением притормозил возле пьяного Ильи Муромца, который пытался вырвать с корнем дерево, вставшее ему на пути. Попытка с ходу упаковать сказочного хулигана закончилась полным крахом. Мужчина оказался на редкость смышлёным. Эта поразительная находчивость восхитила всех наблюдавших за сражением многочисленных прохожих.

Стоило только трём сержантам и одному офицеру выйти из машины, как Александр Игоревич величаво и с достоинством, как и требовала его должность, забрел в туфлях на середину огромной глубокой лужи и занял круговую оборону.

Его нисколько не смутил вражеский перевес и то, что милиционеры были в сапогах. Когда двое из них стали медленно брести по воде, осторожно ощупывая землю ногами, Саня наклонился, сложил лодочкой широкие ладони и, зачерпывая воду из лужи, стал окатывать ею вооруженный конвой. После того, как таким, несомненно, гениальным способом была отбита очередная коварная атака, противник капитулировал и на милицейском уазике с позором бежал с поля боя.

Александр Игоревич, надо отдать ему должное, никогда не чурался милиции и зачастую «концерты» посвящал людям в погонах. Сотрудники РОВД, в столь одаренном артисте также «души не чаяли». Не будем перечислять сцены подобных гастролей и встречи «боевых товарищей» с участием сотрудников ГАИ и других отделов милиции. Промолчим и о том, как перед офицерами в штатском Александр Игоревич трясущимися руками лихорадочно заправлял врачебный халат в брюки. Не станем вспоминать про аварии, совершенные на служебной машине во время пьяных охот-рыбалок…

Оставим в покое и не такие уж редкие драки. Александр Игоревич всегда буянил «по-взрослому». Иногда он даже возмущался: «Велика Россия, а морду набить некому!» Но про одну «битву титанов» вспомнить стоит особо.

Всё в это раз было как обычно. Та же водка, тот же боевой настрой после третьего-пятого стакана, та же попытка продемонстрировать недюжинную силу. Вот только на этот раз под тяжелую руку попалась не беззащитная женщина, а всем известный в городе силач, носящий славное имя покорителя Сибири (В. Ермаков – «Ермак»). Его ответный удар был такой огромной силы, что Александр Игоревич первый раз в жизни полетел, как ясный сокол, а ударившись оземь, превратился в стремительного зайца и со всех ног полетел в противоположную от злого волшебника сторону. Так и летел до самой больницы, где лихорадочно набрав две цифры, взволнованно сообщил дежурному РОВД, что на него напала банда и отобрала у него машину, избив его при этом до полусмерти.

Но даже и этот поединок не идет ни в какое сравнение с главным, несомненно, бенефисом в жизни Сани. Чтобы привлечь зрительские симпатии присутствующих дам исключительно к своей персоне, Александр Игоревич, бодро напевая: «Любовь нечаянно нагрянет, когда жену совсем не ждешь…» полез перед ошарашенными женщинами на стол голый.

Все как по команде открыли рот. Видимо, никто из присутствующих дам никогда не видел ничего подобного, а уж «житейского» опыта, будьте уверены, им было не занимать.

Но некоторым особам, что греха таить, Александр Игоревич понравился. Он повернулся к одной из них, игриво дирижируя тем, чего нет ни у одной женщины, и пропел: «В конце концов, среди концов, найдешь конец ты, наконец?»

Восточный «танец ниже живота», виртуозно исполненный Александром Игоревичем на столе в чем мать родила, своей дикой необычайностью сразил наповал зачарованную леди в штатском – следователя РОВД (Л. Ермилова). Александр Игоревич так заворожил её чудесным вокалом, что она без конца радостно хлопала в ладоши и постоянно всех переспрашивала: «Это правда, что он – главный врач?»

Пролетали годы, перекатывались десятилетия. Но прошедшие дни всё же не так стремительно брали свое, как чужое брал Александр Игоревич. Он всю жизнь, и это было заметно, стремился к добру, особенно, поликлиническому. И, чем больше Александр Игоревич поправлял свои дела, тем изящнее и стройнее становилась поликлиника. Чтобы много украсть, необходимо сначала создать себе репутацию честного и преданного руководителя. Поэтому перед любым вышестоящим руководством Александр Игоревич вел себя как льстивый проктолог, угодливо старающийся начальство ввести в возбуждение (простите, в заблуждение) при помощи СТОМАтологического ОЧКОвтирательства.

Ко всем остальным, кто был ниже его рангом, он относился настороженно и подозрительно. Особенно не доверял Александр Игоревич своим пациентам, судя по тому, что сам пересчитывал их деньги. (А зачем, спрашивается, кассиру и бухгалтеру знать «врачебную тайну»?) Но с самим собой он был бесконечно честен. И чем чаще смотрел в зеркало, тем больше верил в избранность, уникальность и мудрость человека, уважительно смотрящего на него из зеркала.

Острая интеллектуальная недостаточность никогда не подводила Александра Игоревича. Он всегда тяжело мыслил, но зато как «красиво» замышлял! Все без исключения считали Александра Игоревича положительным, так как положить на всех с прибором он мог, даже не задумываясь.

Ещё его иногда называли безрассудным. Он только потому не терял рассудка, что вообще им не обладал.

С годами мудрость к Александру Игоревичу так и не пришла и, тем не менее, даже он смог понять, что завязывать с зеленым Змием надо бесповоротно и навсегда. Хотя больной Александр Игоревич и пошел на поправку, но так и не дошел до «конечной остановки».

Он, став не по своей воле, а под страхом потери должности, трезвенником, ещё долго искал у себя то, что когда-то, страдая манией величия, считал умом, который давно пропил.

Говорят, что старый конь борозды не портит – он в ней засыпает… А разбудили отца сыновья, когда стали наступать на пятки, где у Сани душа, и садиться на бычью шею, где у Александра Игоревича «трудовые копейки».

Не то, чтобы они полностью пошли в родителя. Папиной славы им даже вдвоем при всем старании не достичь во веки веков! Но некоторую известность они всё же приобрели. Так же, как отец, прячутся от ответственности за спины других. Та же спесь и мания величия у одного из них. Такая же задорная гусарская лихость: гулять, так гулять, стрелять, так стрелять! То же желание, приняв допинг, крушить всё подряд. Те же аварии, фонарные столбы, разбитые стекла, покореженная мебель, попытка ворваться куда-нибудь силой…

Те же кильдимы на квартире, даче, природе. То же «галантное» отношение к слабому полу. Такие же конфликты (правда, несколько меньшие) с правоохранительными органами, бомжеватыми приятелями, некоторыми подругами, соседями. Одним словом, все те же чудачества, но, разумеется, значительно уступающие по богатырскому размаху папиным.

И все бы ничего, но случилась по-настоящему серьёзная беда в семье. Правда, классических ломок, от которых уходят в молодом возрасте, слава Богу, ещё не было. Известно, что «против ломок нет приема»… Здоровье было настолько сильно подорвано, что пришлось забросить профессию врача…

Да и как работать врачом, если доктор не может отличить Мари-Иван-овну от Мари-ху-Аны, а Н. В. Склифосовского от И. М. Смоктуновского?

Говорят, что гениями не рождаются – ими становятся, а дурак, понявший, что он дурак, наполовину гений. Вот только непонятно, что надо делать наполовину гению, чтобы стать полным гением и еще гениальнее танцевать на столе?

Жизнь, как известно, прозаична и, порой, жестока, «блистательная» карьера танцора завершилась крахом, против него возбудили уголовное дело, а затем отстранили от должности главного врача… «Микробы медленно ползали по телу Левши, с трудом волоча за собой подковы и кандалы»…