Читать книгу Прошлое в настоящем - Василий Налимов - Страница 16

В этой работе мы погрузили проблему «язык—мышление» в издревле существующую проблему «непрерывность—дискретность». Вот уже более двух с половиной тысяч лет философы, математики и физики обсуждают ее – это непрерывность в ее абстрактно-математическом понимании, непрерывность и дискретность пространства, времени, движения, материи… Вряд ли можно говорить о том, что мыслители наших дней сейчас хоть сколько-то приблизились к решению этой проблемы, хотя глубина ее понимания несомненно возросла. Проблема непрерывности, будучи поставленной во всей своей полноте, по-видимому, должна быть отнесена к числу проблем, запрещенных для обсуждения. Нельзя превратить в понятия объектного языка категории нашего мышления – у нас нет метаязыка для их обсуждения, нет необходимой для этого семантики. Математики пытались построить нужный язык, создавая такие дисциплины, как теория множеств, топология, теория функций… Но все многообразие проблемы, имеющей и чисто физические аспекты, не описывается на языках математики. Обсуждение объектных понятий на объектном языке немедленно приводит к появлению парадоксов. Нарастающий драматизм этих парадоксов и создает впечатление того, что мы углубляемся в понимание проблемы.

Мы начнем с того, что хотя бы совсем бегло приведем парадоксы, связанные главным образом с понятием времени, поскольку они ближе всего соприкасаются с самой природой нашего мышления. Парадоксальность здесь порождается тем, что наши размышления о времени немедленно приводят нас к представлениям, не согласующимся с обыденными, хотя последние и возникли в результате того, что явления внешнего мира в нашем сознании мы упорядочиваем во времени. Даже при внешнем взгляде на парадоксы времени легко уловить, что большая часть из них связана с пресловутым противопоставлением непрерывного дискретному.

Вот эти парадоксы:

Чжуан-Цзы35 – парадокс несовместимости понятия времени с представлением о дискретности происхождения существующего, если время рассматривать как часть существующего:

Если было начало (чего-то), то было и время до этого начала. И было время до того времени, которое было до времени этого начала. Если есть существующее, то должно было бы быть и несуществующее. И если было время, когда ничто существовало, то должно было бы быть и время до этого, когда даже ничто не существовало. Внезапно, когда ничто стало существовать, может ли кто-либо в действительности сказать, принадлежит ли это категории существования или несуществования? (Цит. по [Abe, 1973].)

Апория Зенона о летящей стреле, которой нет там, где ее нет, и нет там, где она есть.

Апория об Ахиллесе, безуспешно пытающемся догнать черепаху.

Представление о высшей реальности как о находящейся вне времени у Парменида, Платона… у гностиков: Бог существует как несуществующий во времени…

Аристотель: «…определяя непрерывное, приходится часто пользоваться понятием бесконечного, так как непрерывное делимо до бесконечности» (цит. по [Панченко, 1975, с. 9]).

Августин рассматривает следующий парадокс: прошлое уже не существует, будущее еще не существует, настоящее же не имеет никакой протяженности, следовательно, время не обладает реальностью.

Кант: пространство и время – это только формы созерцания, с помощью которых мы воспринимаем вещи и видим мир таким, каким он нам представляется. К миру, находящемуся вне нашего сознания, эта форма созерцания не имеет никакого отношения. Вот одна из знаменитых антиномий Канта: всякая сложная вещь в мире состоит из безусловно простых, неделимых частей; ни одна сложная вещь в мире не состоит из простых и неделимых частей.

Гегель: непрерывная связь непрерывного и дискретного – «непрерывность есть лишь связное, компактное единство, как единство дискретного» (цит. по [там же, с. 15]).

Пуанкаре: «Непрерывность была внушена нам внешним миром. Она, без сомнения, изобретена нами, но изобрести ее нас вынудил внешний мир» (цит. по [там же, с. 25]).

Бергсон: протест против пространственного понимания времени в физике. Действительное время, понимаемое как длительность, есть акт становления, воспринимаемый непосредственным знанием.

Непрерывность в физике: в классической электродинамике – в уравнениях Максвелла – используются непрерывные величины, включая и непрерывное время; классическая статистическая физика использует непрерывность пространства и времени; в квантовой механике уравнение Шрёдингера предполагает непрерывность пространства и времени; в теории относительности вводится четырехмерный пространственно-временной континуум, при этом непрерывность пространства и времени оказывается необходимой для формулировки принципа причинности (подробнее все это изложено в [там же]).

Дискретность в физике: принцип квантования физического действия отвергает представление о бесконечной делимости движения. Согласно копенгагенской интерпретации квантовой механики принцип неопределенности Гейзенберга свидетельствует о неадекватности модели движения в непрерывном пространстве и времени. В релятивистской физике возникает ограничение на измеримость импульса. Новые законы сохранения, открытые в физике элементарных частиц, не могут быть объяснены в системе существующих представлений о континуальности пространства и времени. Существуют квантовые теории, опирающиеся на представление о дискретности пространства и времени. (Все перечисленное выше – лишь краткая версия высказываний, подробно сформулированных в [там же].)

Движение: скорость определяется как производная в системе представлений о непрерывности пространства и времени. Здесь используется понятие о предельном переходе и употребляются такие слова: …предел, к которому стремится… и т. д. Стрела Зенона имеет в каждой точке не нулевую скорость и, следовательно, движется. Но не ясно, разрешается ли таким образом апория Зенона. Разумней считать, что она просто незаконно сформулирована – как стрела может достигнуть следующей точки, если в континууме вообще нет следующей точки? (Подробнее об этом см. в [Рейхенбах, 1962].)

Рассел: «…мы должны полностью отвергнуть понятие состояния движения. Движение сводится просто к заниманию различных мест в различные времена… нет ни перемещений с места на место, ни последовательных моментов и последовательных положений» [Панченко, 1975, с. 56].

Направление времени: еще Больцман, исходя из термодинамических соображений, показал, что представление об изменении направления времени не является абсурдным (подробнее см. [Bondi, 1975]). На логическом уровне вопрос о направлении времени, видимо, не может быть решен. Если мы почему-либо допустим, что наша Вселенная сжимается, то все известные в физике факты (например, красное смещение), указывающие на то, что время движется в будущее, будут указывать на противоположное. Для людей, живущих в такой Вселенной, изменится и направление нашего сознания: прошлое будет восприниматься как будущее, будущее – как прошлое (подробнее см. [Merrell, 1975]). В чисто психологическом плане напомним здесь высказывания П. Флоренского об обратном течении времени во сне36. Его пример: спящий слышит звук будильника и воспринимает это как колокольный звон, но события во сне разворачиваются в обратном порядке – сначала возникают представления о событиях, предшествующих колокольному звону.

Напомним здесь, что в физике представление об обратном течении времени возникает в связи с тахионами – гипотетическими частицами, движущимися со сверхсветовой скоростью. В этой ситуации следствие предшествует вызвавшей его причине. Фейнман когда-то высказал идею о том, что позитрон можно математически описать как электрон, движущийся обратно во времени. Не пытаясь оценить эту идею по существу, отметим лишь то, что важна сама возможность ее постановки, разрушающая все привычные онтологические представления. Из концепции Фейнмана, отрицающей линейность временного порядка, следует и то, что электрон в одно и то же время может находиться в двух разных местах.

Неоднородность пространства и времени. В теории относительности метрика пространства и времени зависит от распределения вещества и света во Вселенной, следовательно, нельзя говорить об однородности пространственно-временного многообразия.

Конструктивное определение пространства. Физическое пространство, согласно воззрениям Т. Бастина, представляет собой конечный ряд точек, для которых специально постулируется правило построения новых точек, создающих иерархию точек (см. [Панченко, 1975, с. 99]).

В некоторых направлениях современной философии представление об открытой Вселенной, порожденной творчеством мыслящего человека, есть отказ от статической Вселенной классической физики. Почти на наших глазах произошел отказ от раздельной сущности времени и пространства и их однородности… физикой была порождена новая картина Вселенной (подробнее см. [Merrell, 1975]).

В чисто логическом плане, по-видимому, все неприятности, связанные с противопоставлением непрерывного дискретному, можно будет снять, если принять здесь принцип дополнительности Бора (см. [Панченко, 1975]). Однако такое завершение тысячелетних дискуссий в лучшем случае будет иметь эпистемологическую ценность как признание того, что проблема выходит за границы возможностей формально-логических построений. Но что разъясняется в онтологическом плане?

Теперь, после этого длительного отступления от основной темы нашей работы, вернемся к представлению о времени в психологическом плане. Если не бояться геометризации, то можно предложить для рассмотрения такую модель: представьте себе направленную прямую, абсциссам которой соответствуют метки сознания. Для того чтобы задать ощущение настоящего, мы должны будем задать точку где-то на этой шкале. В каждый данный момент она делит шкалу на две части, воспринимаемые нами как будущее и прошлое; ее перемещение по меткам шкалы создает впечатление времени. Мысленно некоторым усилием воли мы можем сосредоточить всю силу наших переживаний на отрезках шкалы, лежащих влево или вправо от разделительной черты – отсюда протяженность несуществующего прошлого и будущего и отсутствие протяженности у настоящего, отсюда проблема направления времени.

Несмотря на все несовершенство рассматриваемой модели, она тем не менее дает нам отчетливое понимание, что жизнь, а следовательно, и время в нашем представлении о Вселенной появляются только после того, как в непрерывном выделяется дискретное. Это хорошо понимали уже древние мыслители. Вот один из примеров [Брагинская, 1975]:

Описание сотворения мира представлено в ней [гл. VI «Похвального Слова Константину» Евсевия Кесарийского – 335 г. н. э.] в трех «системах терминов». В первой из них основным «термином» является «эон», причем «всецелый эон»… Он назван «нестареющим», и «неоканчивающимся»… и неподвластным человеческому уму. Сотворение мира представляется как претворение «континуозного» эона в эон дискретный, ибо по природе эон прям… и стремится, тянется в бесконечность… он подобен частями самому себе, т. е. не имеет ни частей, ни разделений… но возрастает, удлиняясь только по прямой. Эон далее сравнивается еще раз с прямой линией, тянущейся… в длину, называется бесформенным… единым и подобным монаде. И вот «царь всяческих»… со всею стройностью расположил в нем месяцы, и времена, и сроки, и годы, и поочередные промежутки дней и ночей, связав его разнообразными (пределами и мерами). Он раздробил его на отделы… и, разделив прямую точками (или центрами…), расположил в эоне великое множество и создал в бесформенном многоформенное различие… (с. 290).

Отказ от дискретности порождает в нашем сознании другую Вселенную, создавая представление о вневременной жизни в системе понятий, лишенных двойственного противопоставления. Пожалуй, наиболее яркое выражение это нашло в философии дзен, где снимаются противопоставления жизни и смерти, добра и зла. Вот несколько высказываний об этом современного японского философа Масао Абе [Abe, 1973]:

Напротив [речь идет о сопоставлении с христианством], для буддизма существенно то, что спасение состоит не в преодолении зла добром и приобщении к высшему Добру, а в освобождении от действующей антиномии добра и зла и пробуждении представления о Пустоте, которая превосходит такое противопоставление. При этом Пустота реализуется не концептуально, а холистически37 в своем полном существовании, и, как я уже говорил раньше, подлинная Пустота есть одновременно и наполненность. Таким образом, в экзистенциальном пробуждении к Пустоте появляется возможность преобладать над добром и злом, а не подчиняться этому. В этом смысле реализация подлинной Пустоты есть основание для человеческой свободы и творческой активности.

В другой своей работе он пишет [Abe, 1969]:

Жизнь и умирание в буддийском учении – это не процесс, не продолжение. Если мы де-факто или субъективно допустим, что живем или умираем в каждый момент, то сможем достичь понимания парадоксального единства жизни и смерти, которое останется неизменным на протяжении всей нашей жизни – действительным здесь и действительным сейчас. В этом смысле мы приходим к представлению о том, что наше существование живя-умирая само по себе есть смерть. Это не смерть как противопоставление жизни, но смерть в ее абсолютном смысле. В дзене это называется «Великой Смертью», посредством которой достигается нирвана, становление «вновь рожденным, через дошедшую до конца смерть». Это означает, что в каждый момент умирания ясно проявляет себя единство «Великая Смерть—Великая Жизнь». В работе «Записи голубой скалы» – одном из наиболее важных источников дзена – мы находим следующий коан: Чжаочжоу (по-японски Дзёсю), китайский мастер чань династии Тан, спрашивает Тоуцзы (Tосу): «Когда человек, переживший Великую Смерть, возвращается снова к жизни, что тогда?» Отвечая, Юаньу (Энго) говорит: «Надлежит умереть Великой Смертью, чтобы в этот момент достичь жизни» (с. 9).

Глубоко философские буддистские и особенно дзен-буддистские тексты, аналогичные приведенным выше, обычно трудно поддаются восприятию читателя, воспитанного в системе представлений европейской культуры с ее дуалистическими противопоставлениями, порожденными дискретностью логического мышления. Но все становится совершенно прозрачным, если признать континуальный характер глубинной сущности человеческого существования. Тогда «Великая Смерть» – это просто прекращение дискретного существования, а сознательный переход в континуальное состояние – это порождение новой – «Великой Жизни»38. С этой мыслью можно соглашаться или не соглашаться, но при такой интерпретации ее нельзя не понять.

Понятной становится и та роль, которая приписывается «боязни смерти» отдельными ответвлениями восточных учений: смерть рассматривается как одна из преград, стоящих на пути становления самосознания человека. Согласно некоторым интерпретациям, одной из основных задач медитации является стремление к погашению этого страха [Leslie, 1976]. Здесь можно было бы поставить и такой вопрос – не порождены ли боязнью смерти многие проявления европейской культуры, такие как, скажем, стремление запечатлеть себя в истории, добиваясь власти, проявляя героизм, стремясь к первооткрывательству или как-нибудь иначе… Все глубинные мотивы деятельности оказываются связанными с дискретностью миропонимания. Но обсуждение этих вопросов уже выходит за границы нашей работы.

В этой системе взглядов становится ясной и невозможность дуалистического противопоставления добра злу. Создается впечатление, что древние мыслители Востока были глубоко последовательны – они хорошо понимали, что дискретное логическое мышление неизбежно приводит к парадоксам в самой системе исходных представлений, и попытались построить систему, опирающуюся на континуальность глубинного мышления. Европейская культура с ее склонностью к компромиссам, отчетливо формулируя парадоксы дискретности, продолжала развивать систему дискретно-логического мышления39.

Хочется, конечно, обратить внимание и на то, что в текстах, стоящих у истоков нашей культуры, есть высказывания, снимающие дуалистические противопоставления, например в евангелиях:

…любите врагов ваших… (Мф 5, 44).

Здесь исчезает перегородка, отделяющая христиан от их врагов, но это не отказ от борьбы, ибо сказано было также:

Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч (Мф 10, 34).

Эти тексты обращены к прямому, внелогическому входу в континуальное мышление, иначе они не могут быть поняты. В западной теологии дискретность основных воззрений утвердилась прочно лишь после того, как Фома Аквинский сплавил христианство с миропониманием Аристотеля, и в этом наше расхождение с Масао Абе, который, противопоставляя буддизм христианству, не рассматривает последнее в его историческом развитии.

С дзенских позиций легко можно понять и смысл ветхозаветных представлений о первородном грехе, играющих такую большую роль в христианской теологии и малопонятных в общефилософском плане. В Книге Бытия мы читаем:

2, 17 А от древа познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.

3, 5 Но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло.

Здесь познание добра и зла – это переход в мир дискретного, отсюда и неизбежность смерти, которая должна быть противопоставлена жизни. Одновременно это и очень сильное утверждение, что познание добра и зла с неизбежностью приводит к тому, что у человека появляется искушение навязывать другим силой свое представление о добре. И эти евангельские слова оказались пророческими – в морально-этическом и социальном плане европейская история стала беспрерывной борьбой добра со злом, порождающей новое зло…40. Глубинные корни европейской культуры восходят не к той или иной идеологии, а к неудержимому стремлению сформулировать эту идеологию в отчетливых дискретно-логических представлениях41.

О чем невозможно говорить, о том следует молчать, но нельзя не говорить о том, о чем следует молчать.