Читать книгу Новый сладостный стиль - Василий П. Аксенов - Страница 18

В ежеутренней пробке на Сан-Диего-фривее он слушал радио. Никаких сообщений о здоровье Андропова в утренних новостях не было. Ночью была стрельба в даунтауне: трое убиты, семеро ранены, из них двое в критическом положении, пятеро в стабильном. На сто первом километре Санта-Моника-фривея перевернулся трейлер с токсическими материалами. Проводится эвакуация близлежащего городка. В Северном Голливуде парикмахер пырнул ножом бой-друга своей сестры. Пожар в складских помещениях на Сансет-бульваре. Подозревают поджог с целью вымогательства. Нормальные новости этого здоровенного Архангельска. Недавно придумав называть Лос-Анджелес Архангельском, он старался даже в мыслях не упускать этой возможности.

Новости продолжались. В Бейруте бешеный шиит на грузовике со взрывчаткой врезался в казарму морской пехоты. Масштабы катастрофы уточняются, но уже ясно, что погибло несколько десятков наших парней. Артистка Трейси Клод Мармьюр за полторы тысячи долларов выкупила в ресторане «Эндрюс» исторического омара по имени Джонатан и отправила его на свободу в родной штат Мэн. Вывод напрашивается, с некоторой туповатостью подумал Александр. В мире еще встречаются вспышки сострадания, не все еще потеряно.

Стоя без движения на фривее, приходилось все время подгазовывать, чтобы мотор не заглох. По приезде в эти края он купил за восемьсот долларов слегка подгнивший «фиат-124», который практически ничем, кроме гнили, не отличался от его московских «жигулей». Добрый итальянский лошак, ничего не скажешь, великолепно передает утренние новости. Во всяком случае, его я великолепно понимаю.

За одиннадцать месяцев в Америке Сашин английский прошел через любопытные изменения. Сначала, как мы помним, он потерял все глаголы. Потом глаголы к нему вернулись. Он стал строить фразы, которые, как ни странно, были почти понятны окружающим. Входящая информация сначала катилась одним мутным потоком, но вскоре стала распадаться на отдельные понятные слова, по ним можно было иногда догадаться о смысле фразы. Потом понятные слова стали зацепляться друг за дружку, и вдруг, в какой-то момент, мир приобрел довольно осмысленные очертания. Теперь он уже мог общаться с публикой ну хотя бы на уровне полукретина. В баре «Ферст Баттом»,[54] во всяком случае, всякий понимал «Лавски». Иногда вокруг него даже собиралась компания поддатых, чтобы похохотать над этюдами «перевоплощения».

Конечно, в башке по-прежнему течет ВМПС, но сквозь эти текучие поля то и дело прорываются партизанствующие отряды английского, и язык мой, грешный и лукавый, то и дело как-то там к небу прижимается специфически, даже пытается, русский увалень, отделить «d» от «t» на конце слов, когда вокруг топочет несусветная гопа здешних народов: все эти чиканос, и карибиенс, и эйшиетикс, и кокэйжнс,[55] которых тут иной раз без церемоний называют «уайт-трэш», то есть «белое дерьмо».

Было без четверти восемь, когда «фиатику» наконец удалось свалить с фривея к бульвару Уилшир. Оставалось еще несколько светофоров до поворота к Вествуд-виллидж. Верхние этажи стальных-и-стеклянных зданий утопически сияли под лучами солнца, быть может все еще надеясь возглавить футуристическую гармонию хаотического града. Беспорядочный меркантилизм, однако, выпирал повсюду внизу.

Теперь он поворачивал налево перед большим кафетерием «Шипс», то есть «Корабли», почему-то во множественном числе. В этой едальне можно было круглые сутки нонстоп заправлять трюмы креветочными салатами, ребрышками в патоке, стейками с Т-образной костью, филеями недорогой рыбы, фруктовыми желе, шоколадными пирогами. Несмотря на ранний час и бейрутскую бойню, настроение в «Кораблях» было, кажется, обычное, то есть приподнятое. Рты обменивались шутками, на пальцах поблескивал ювелирный оптимизм.

Затем он проехал мимо маленького отельчика «Клермонт», который со своими двумя светлоствольными деревцами в кадках и с полосатым кэнепи[56] почему-то всегда у него вызывал какое-то «ложное воспоминание» о теплой компании, собравшейся якобы здесь возле бара, чтобы пересидеть ночную грозу.

Еще два-три поворота, и вот он подъехал к месту своей работы, здоровенному бетонному «Колониал паркинг», шесть уровней вверх и три под землю, общая вместимость 1080 машин. В раздевалке его ждал сменщик, Габриель Хулио Лианоза, представитель «пылающего континента», который хоть сам никогда и не пылал, но нередко тлел марксистской злостью. Когда-то, в черном тугом костюме с бубенчиками на плечах и с вышивкой серебром на груди и меж лопаток, в сомбреро величиной с НЛО, Габриель подпирал известняковые стены города Морелия, лелеял свою травмированную в европейском футболе ногу на скате любимого инструмента, тубы, которой он обеспечивал ритм своему оркестру уличных музыкантов. Эти музыканты в большом количестве стоят там вдоль стен, готовые за соответствующую плату исполнить мадригал, танго или похоронный марш. Все они, конечно, были марксистами и сетовали на невостребованность талантов в «мире чистогана». Габриель злобствовал больше других, хотя своей тубой поддерживал семейство: две старые мамаши, супруга Кларетта, две ее сестры – Унция и Терция, семь, или сколько их там, детей.

Все бы шло хорошо, если бы Кларетта однажды ночью не заведьмовала и не вылетела в окно, чтобы присоединиться к сонмищу пролетающих над плоскогорьем ведьмищ – в общем, как учат там у них в латино-марксистских кругах магического реализма. Спи с Унцией! – напевала она каждую ночь Габриелю в дымовую трубу. Или с Терцией! Призыв был услышан, он стал спать с обеими. Хотел как лучше, а получилось нарушение революционной морали. Профсоюз изгнал его из города за подражание империалистам-гринго. Что же оставалось делать? Ползком, а иногда рывками этот человек, раздувший себе игрой на тубе огромную грудную клетку и отрастивший при помощи идеологии мохнатые брови, пересек северную границу и вот теперь паркует автомобили гринго, чтоб они все сгорели в освободительной войне!

Когда Корбах вошел, Лианоза ел свой, или свое, энчиладо. Вдобавок из бумажной тарелки черпал соус «чили» с говядиной. «Буэнос диас, музико инфернале, или как тебя там», – сказал ему Саша. «Факко руссо, – приветствовал его в ответ Габриель. – Опять опоздал, бурро кальво!» С этими словами он выбросил в окно полуподвального этажа тарелку с остатками «чили». Секундой раньше – и прямо бы угодил на проходящие мимо светло-серые брюки. «Охуел, амиго? – спросил его Саша. – Соус в окно?» Лианоза пожал плечами, похожими на паленые окорока: «Разве это соус? Паршивая имитация. – Глаза его вдруг мечтательно затуманились. – Хочешь хорошо кушать, Сашка, будешь поехали жунтаменте в Морелию, ты и я. Будем ели и спали, амиго, ели и спали. Ты будешь спал с Терцией, я с Унцией. Потом наоборот».

Он был на полголовы ниже невысокого Корбаха и на целое плечо шире. «Имитация еды» все-таки привела его в хорошее настроение, иначе чем объяснить то, что он поделился с русским полезной информацией. Некая дама оставила рядом у уличного таксометра «форд-катласс» с включенным мотором. Вот-вот, гляди, прибежит за помощью. И он протрубил как бы на тубе несколько тактов из «Марша тореадора».

Оставшись один, Александр повесил парижский пиджак и надел серебристую курточку с бляхой «Алекс». Эта процедура всякий раз приводила его в раздражение. В курточке и в бейсбольной шапке он становился похожим на противноватого юнца. Однако таков уж тут был стиль заведения: аттенданты[57] должны были олицетворять молодость, сорокачетырехлетняя человеческая шваль мало кого интересовала. Итак, в курточке, бойко, по-молодому, бегом к диспетчерской!

Там, на удачу, сидел сегодня свой человек, сменный кассир Арам Тер-Айвазян, из армянских диссидентов. Однако рядом с его высокой табуреткой в кресле расположился босс, Тесфалидет Хасфалидат, то есть Тед. Оторвавшись от вчерашней выручки, он бросил два быстрых взгляда: один на подбегающего Алекса, а другой на часы. Красивый эбонитовый компьютер с мелкой седой курчавостью на макушке молча отметил опоздание на семь с половиной минут.

Паркингом, расположенным в центре развлекательного района, владела армяно-эфиопская мафия, что привносило в его деятельность некоторую неформальность, свойственную древним цивилизациям, расположенным по периферии Полумесяца Плодородия. Здесь вам не будут тыкать в нос семиминутное опоздание, только не забудут оного на случай будущих конфликтов.

В этот ранний час уик-энда основными клиентами тут были прихожане большой баптистской церкви по соседству, которые отличались от ночной публики с той же разительностью, с какой, скажем, экипаж туристского лайнера отличается от пиратов. Едва лишь подошла очередь Саши Корбаха на линии «стоп», как подъехал серебристый «линкольн» двадцатилетней давности. В огромном этом рыдване сидела идеальная парочка, старые «англос», муж с тонкой щелью рта на готической физиономии, и аленький цветочек меж двух подушечек для шитья, вечная супруга, оплот пуританской доброты и здравости.

Алекс посмотрел на номерной знак и подумал по-английски: Джизус, тей ар фром Нью-Хемпшир![58] За рулем, естественно, была бабушка. Он помог ей выбраться из не очень засиженных кожаных глубин.

«Спасибо, мой мальчик, – чудесным голоском сказала она. – Ты лучше помоги Филиппу. Он в этом больше нуждается». С Филиппом оказалось сложнее: надо было извлечь из багажника складное кресло-каталку, разложить его, всадить туда две пудовых батареи, закрепить в рабочем положении и только уж потом вынимать старика. «Издалека вели машину, сэр», – сказал старику Александр. «Это Эмми вела, – строго ответил тот. – Я больше не вожу, но девочка делает это превосходно». – «Браво! – воскликнул Саша. – Из Нью-Хемпшира до Калифорнии! Ит из э лонг уэй, индиид!»[59] Ему давно уже казалось, что стоит только прибавить «индид», как будешь звучать словно настоящий американский «англо». «Вы откуда, май бой?» – поинтересовалась любезнейшая Эмми. Да как же они с полуслова понимают, что я «откуда-то», а не просто местный «бой»? «Из России». – «О, да это еще подальше Нью-Хемпшира», – простенько удивилась Эмми.

Он покатил Филиппа по скатам паркинга к улице, дабы дать его технике привыкнуть к крутым поворотам. Старушка бодро цокала каблуками рядом. Она была чрезвычайно благодарна за столь любезную помощь. Многие им говорили, что в Калифорнии народ очень любезен, и вот теперь они увидели, что это правда. Надо сказать, что по всей дороге им попадались любезные люди. В этой стране еще можно путешествовать, вопреки сообщениям телевидения. Они приехали сюда, чтобы проводить в путь старшего брата Филиппа, Мэттью. Да-да, Мэттью уже скоро отправится. Куда? В мир иной, мой мальчик. В настоящий момент они спешат к началу службы в Сэйнт-Мартин-Кафедрал, чтобы обратить к Всевышнему несколько важных просьб.

В диспетчерской Тед на секунду оторвался от калькулятора и проводил процессию одобрительным взглядом. Семиминутное опоздание, очевидно, было перечеркнуто. Филипп из своего кресла с большим вниманием смотрел на персонал паркинга, который весьма отличался от жителей Новой Англии. Мокки, Сосси, Хоздазад, Трифили, Варух, Павсикахи, Варадат и Эйкаки Эйкакис, проносясь мимо со связками автомобильных ключей, демонстрировали динамизм современного человечества.

«Интересный народ, не правда ли?!» – воскликнул старик с исключительно сильным для его немощного тела выражением. «Очень! Очень! – Его подруга уже перенимала кресло у „любезного мальчика“. – Теперь ты видишь, Филипп, что сюда стоило приехать!»

Расставшись с очаровательной четой на углу улицы, Александр подошел посмотреть, что происходит с «катлассом». Мотор в этой сильной машине продолжал работать. Временами весь ее корпус сотрясался в болезненной конвульсии. Бензобак был полон. Температура воды приближалась к критической. Почти немедленно сбылось предсказание Габриеля Лианозы. Под пальмами к машине панически неслась большая красивая женщина в цветастом платье. Она была чем-то похожа на нашу бывшую жену Анисью, если бы не ее темная кожа с лиловатым оттенком.

– Гош, какое несчастье! – восклицала дама. – Он не простит меня, такую дуру! Боже, наша любовь погибла! Погибла навсегда!

Даже и эти восклицания могли бы напомнить ему некогда любимую женщину, изменившую ему с государственным аппаратом, если бы в нем не заговорил профессионал. У каждого аттенданта в этом паркинге была припасена для подобных случаев стальная пластиночка, которая, будучи всунута в щель между стеклом и дверцей, без всякого труда открывала замок.

– Если не возражаете, – сказал он даме и на ее глазах проделал нехитрую процедуру. – Вуаля! Не стоило так беспокоиться, мэм!

Наградой ему был порывистый поцелуй в щеку. Вслед за этим действием уст начались нервные акции пальцев, из сумочки со щелчком выскочила банкнота. Затем рука с полусотней полезла в тугой карман его джинсов. Ни слова, молодой человек! Вы заслужили это! Вы спасли мой в целом оптимистический взгляд на современное общество! Глубже, глубже, стоп! Ну что ж, спасибо, и, с надеждой на будущие встречи, всего хорошего! Он остался с полусотней в кармане и с визитной карточкой на ладони: «Люшиа Корноваленза, профессор социологии». Странное ощущение неполной реальности. Растянувшийся миг, если существует такое понятие, как растянувшийся миг, если только он не является чередой нерастянувшихся мигов. Да и вообще, существуют ли в пространстве жизни какие-нибудь миги, кроме серийных МИГов советских ВВС? Что происходит, обратился он с вопросом к своему «хронотопу», но тут все снова зацепилось друг за дружку и восстановилось. Вот вам и чудо налицо, мгновенное восстановление Соединенных Штатов Америки как политической и антропологической данности.

В конце улицы среди медленно ползущих машин появилась фигура необычного зверя, мотоцикл «харлей-дэвидсон» с огромным всадником в седле. Почему-то показалось, что мотоцикл прибыл в этот «момент», «сюда», то есть то ли на середину страницы, то ли на шумную улицу, по его душу. Пока что нам ничего не остается, как только взять в последовательном описании очередной тайм-аут.