Читать книгу Сады Ябоневни - Василий Петрович Лабецкий - Страница 4

Едешь в пригородном поезде, переполненном студентами и школьниками, смешливыми, крикливыми и жестокими, а ты даже глаз не можешь поднять, так тебя придавило, и железнодорожный мост мелькает своими косыми железными ребрами, и после него поезд сворачивает не на ту ветку, которая ведет неизвестно куда. За окнами мелькают старые почерневшие дома с облупившимися резными наличниками и бетонные, вывороченные из земли конструкции. Но вот приближается лес, и в нем под медными соснами черемуха, рябина и еще какие-то кусты, а под ними гранитные камни с фотографиями – лица смотрят с замутненных снимков, как рефаимы из-под темной воды, рядом кресты и такие пирамидки из железных прутьев, вроде римских фасций, а между ними притаился ангел или стоит какой-нибудь обелиск. Еще ниже – раздавленные доски гробов и волосы, разбросанные по обнажившимся ключицам, обручальные кольца на костяных пальцах, в которых зажаты мобильные телефоны – вдруг на том свете пригодятся?

– Как ваши соседи? Не шумели в пятницу? Не ссорились? Кроты и землеройки не тревожили?

– Нет, нет. Все тихо. Прорастали сиренью из теплой, оттаявшей почвы, бессмертником и разбитым сердцем, ландышами качались. Ветер давеча деревья заволновал, и дерево – бдыщ! – корни наружу, и цветы пластмассовые с венками врассыпную, а под ними смотрят пустыми глазами, и улыбка с лиц не сходит, и, пока никто не видит, они становятся сиренью и черемухой, и птицы на них садятся – сойки всякие и соловьи.

– Даня, ты слышал соловья?

– Ну да. Обычная птичка. Вообще незаметная. И поет не очень.

А вот еще приходит какой-то и читает стихи про любовь. Его слушают из-под земли без ушей без всяких, потому что их уши – это волнующиеся ветви, и травы, и мох на могильных холмиках, и лилии при луне, и ночная свеча, которая ночью распускается, а потом свои лепестки складывает и такая как свеча становится.

А вот еще женщина какая-то идет, и грудь у нее колышется немного, и волосы вьются, и она детей за руки держит (мальчика и девочку), а сама беременна, но непонятно, давно ли, и вообще, может, у нее не в матке ребенок, а в сердце, и не ребенок вовсе, а стихи о любви, которые кто-то прочел, и может быть даже она сама эти стихи придумала и несет, но сказать пока не может, потому что воды еще не отошли, и воды эти как тот океан из снов Ратчадемноен, а женщина могла быть вообще бесплодной, и дети ее призраки, которые на поезде катались, потому что что за дети у бесплодной женщины? И что за любовь? Но любовь-то самая настоящая. А все эти – под сиренью и крестами, – у каждого свои истории и мечты, но многие навсегда забыты.

Когда живешь мечтой, историей или красотой, не значит ли, что ты уязвим или вообще ни на что не годен, или мечтать – это естественно для человека, и тот, кто разучился мечтать, становится жадным и жестоким.