Читать книгу Антимагия. Все не то, чем кажется - Веда Талагаева - Страница 3

Давиде Френи.

– Между прочим, я не твой слуга. Мог бы и сам втащить наверх эти коробки, – недовольно заявляет Сандро и бухает на табурет стопку из трех небольших, но увесистых ящиков, которые мне доставили из мастерской Чезаре Альбертини, специалиста по изготовлению оптики.

– Поаккуратнее, – говорю я, когда из ящиков слышится стеклянный звон, но не отрываюсь от своих занятий.

– Если все это опять взорвется, как в тот раз, – сварливо брюзжит пришедший с Сандро Веккьо, – то объясняться будешь уже не со мной.

– А с Канио, – киваю я, не поднимая взгляда от стола, за которым сижу.

– Нет, с княгиней де Пальмароза, – язвительно парирует домовик. – То-то ей понравится, когда полдворца разнесет по камешку.

– Ну, пока этого не случилось, Веккьо, не мог бы ты принести вина? – спрашиваю я, по-прежнему не оборачиваясь.

Старик сердито фыркает и с поклоном исчезает. Сандро хмыкает ему вслед, потом подходит ближе к столу, установленному в нише круглого окна. На нем развернута моя переносная алхимическая лаборатория. В настоящий момент в ней кипит работа и жидкость темно-кобальтового с мерцанием цвета в перегонном тигле. Проходя по трубке в виде пара, она конденсируется в круглой колбе и через воронку стекает в небольшую емкость, приобретая уже светлый, чуть синеватый оттенок и прозрачность. Сандро взирает на происходящее с недоумением, несколько раз покашливает, чтобы привлечь мое внимание, и, не добившись его, громко вопрошает:

– Ну и что это за вообще?

– Чудо, – невозмутимо, но с нотками торжества объявляю я.

Сандро снова хмыкает, на сей раз с сомнением. Тут как раз появляется недовольный Веккьо с бутылкой вина и двумя бокалами.

– Распакуй ящики, Веккьо, – требую я. – Только осторожно, там хрупкие предметы.

– У меня тоже, – ворчит домовик, вручает Сандро бутылку, бокалы и идет выполнять мой новый приказ. – А почему такой запах? Гроза, что ли, будет?

Он с сомнением оглядывается на окно, за которым сияет безоблачное утро. Воздух же в моей мансарде пропитан свежим запахом грома и молний. Он усиливается, когда я переливаю полученный состав в склянку с узким горлышком и подмешиваю к нему серый порошок.

– Какая гроза? – недоверчиво фыркает Сандро и удивленно отставляет вино и бокалы на край стола. – Давиде, это что, магия? Ты перегнал субстанцию?

– Не совсем, – серый порошок растворяется бесследно, я встряхиваю склянку с прозрачным искрящимся раствором, глядя сквозь нее на свет. – Это заменитель. Я позаимствовал немного субстанции из живописных запасов маэстро для анализа элементов, входящих в ее состав. Уверен, никто еще этим не занимался. А я разобрал субстанцию на составляющие и подобрал аналоги, которые при смешивании дают схожий эффект.

– Заменитель магии! – ахает Сандро. – Друг мой, ты можешь быть сказочно богат!

– Или мертв, – ворчит Веккьо, глядя на склянку в моей руке, как на живую гадюку. – Думаешь, верховные маги, короли, церковь допустят, чтобы все подряд пользовались заменителями, когда субстанция так редка, тяжело добывается и дорого стоит? Им это невыгодно.

– Не волнуйся, Веккьо, – успокаиваю я. – Процесс производства заменителя тоже не из простых и дешевых. То, что вы видите, – лишь опытный образец. Кроме того, жидкость весьма летуча и требует закрепления на поверхности.

– На поверхности чего? – недоумевает Сандро.

– Линзы, – я показываю на открытые Веккьо ящики, заполненные соломой, в которой поблескивают толстые круглые стекла, подхожу и просматриваю их, поворачивая к свету, направляя на разные предметы в комнате. – Мне тут прислали несколько вариантов. Я пока не знаю в точности, какой из них подойдет, как должен преломляться свет, какова должна быть толщина. Установим в процессе. Сначала поверхность надо обезжирить. Давайте-ка, приступайте.

Я указываю на тряпицы и банку со спиртом. Исполнительный Веккьо тут же хватается за работу.

– А выпить? – поглядев на емкость со спиртом, Сандро красноречиво поводит бровями в сторону сиротливо стоящей на столе винной бутылки.

– А я пока выпью, – соглашаюсь я, наполняю бокал вином и присаживаюсь на кушетку.

– Возмутительно, – бурчит мой друг и берет протянутую ему домовиком тряпочку, смоченную спиртом. – И к чему все это? Зачем наносить фальшивую магию на стекла?

– У меня будут очки, как у капитана Тоски, – отвечаю я, прихлебывая вино.

– О! – восхищенно вскрикивают хором Сандро и домовик.

– Если все пойдет по плану, – добавляю я, глядя, как они протирают линзы спиртом.

– У! – разочарованно тянет Сандро. – Знаем мы, как у тебя все идет по плану.

– У меня всегда все идет по плану, – безмятежно возражаю я. – Ты свободен, Сандро, а Веккьо пусть останется и поможет мне с нанесением состава. Он, в отличие от тебя, ответственный.

– Он, в отличие от меня, не прыгал с обрыва, – возмущается Сандро. – Кроме того, он домоправитель маэстро, а не твой. Короче, Веккьо, ты свободен, а я помогу.

– Если что, синьоры, – домовик бросает неодобрительный взгляд на стол с алхимическими приборами, – я к этому безобразию никакого касательства не имею.

С этими словами он исчезает, а я вручаю оставшемуся со мной добровольцу плоскую кисть из свиной щетины.

– Я предусмотрел кое-какие закрепляющие добавки, чтобы избежать испарения жидкости. Но из-за них на воздухе состав станет вязким, как лак, – объясняю я. – Так что тебе понадобится вот это.

– Как скажешь, так и будет, – Сандро покладисто берется за кисть.

Какое-то время мы молча смазываем выпуклую сторону линз полученным составом, загустевшим и тягучим, и выкладываем обработанные стекла в ряд на столе. Результат выглядит обнадеживающе: покрытие не скатывается и довольно быстро подсыхает на поверхности стекла. Оно постепенно приобретает тот самый темный, синеватый оттенок, какой был у линз в очках Реджино Тоски. Но радоваться рано, покрытие должно просохнуть, это займет, по моим расчетам, около получаса.

– Ты ничего толком не рассказываешь, – говорит вдруг Сандро, не поворачивая ко мне головы, сосредоточенно взирая на круглое выпуклое стекло в своих руках. – С тех пор, как сбежал от Собирателей, ты что-то скрываешь.

– Да, – односложно подтверждаю я, и Сандро издает громкий вздох досады. – Есть еще одна организация – Хранители. Оттавио Карбони связан с ними, они просили моей помощи. Их младшие братья дают клятву служить, не спрашивая. Они считают, есть знания, способные навредить тем, кто ими обладает. Лучший способ не выдавать тайну – это ее не знать.

Сандро раздраженно дергает плечом.

– Я просто не хочу подвергать вас всех опасности, – говорю я прежде, чем он успевает снова что-либо сказать. – Слуги рогатой госпожи, похоже, заинтересовались мной. Тот черный цветок был с их меткой. Это предупреждение. Оттавио считает, они настроены серьезно.

Сандро опять вздыхает горько.

– Ты отдаляешься, – говорит он. – Даже с этим своим Тоской ты теперь ближе, чем с нами. Не делай так, Давиде. Если хочешь, я тоже дам клятву служить не спрашивая. Не каким-то Хранителям, а тебе. Не хочешь говорить все – не надо. Просто не отдаляйся.

Искренняя преданность, звучащая в его словах, заставляет мое сердце сжаться от нежности. Я откладываю свою кисть и беру Сандро за плечи.

– Я и не собираюсь, – говорю я, крепко стискивая ладони. – Просто не хочу навредить.

– Дело в этом несчастном Изначальном роднике? – криво усмехается Сандро, оглянувшись на исписанный картон над камином.

– В нем, – киваю я. – Хранители считают, что его надо скрывать от охочих до магии. Поначалу кажется, так и есть. Но что, если они неправы? Если найти Родник и отдать его всем, магии будет пруд пруди. Она перестанет быть такой драгоценной, и те, в чьих руках власть, не смогут больше с ее помощью управлять народами, воздействовать на другие государства. И все станут свободными.

– Ты серьезно? – изумленным шепотом спрашивает Сандро и смотрит на меня потрясенными глазами. – Давиде, это же и есть антимагия!

– Похоже, что так! – я потрясен не меньше его догадкой. – Но не та, о которой говорил пророк. Он предрекал крах всего магического мира. Шаги пустоты – что, по-твоему, это значит?

Мы переглядываемся и замолкаем. Тишина в мансарде становится загустевшей, как мой раствор, и наполняется тоскливой тревогой.

– Наверное, то, что нам всем хана, – предполагает Сандро шепотом, словно боясь нарушить эту пугающую тишину. – Эти твои Хранители правильно боятся. Если кто-нибудь неподходящий доберется до Родника, то все как раз и случится так, как обещал пророк. Чем искать Родник, ты бы лучше помог его спрятать хорошенько. Дело, конечно, твое, – добавляет он, видя, что я хочу возразить. – Но я считаю так.

– Оттавио просил найти карту пути к Роднику, – рассказываю я тоже вполголоса. – Она здесь, в палаццо, потому что Тоска ее тут искал. Знать бы, чем именно он здесь интересовался. Но не могу же я подойти к мадонне Лавинии и прямо ее спросить!

Мы смеемся впервые за все время разговора.

– Это место должно быть как-то связано с доном Карло, – я раздумываю вслух, глядя на свои записи над камином, – и с Моро. Я уже облазил весь палаццо, тут полно его работ. Но ни одна не кажется подходящей для того, чтобы спрятать карту. Поэтому мне и нужны магические очки, как у Тоски.

– Хорошо бы получилось, – Сандро оглядывается на линзы, лежащие на столе. – Вот бы рожа у него была, если бы ты его обставил!

– Это дало бы мне преимущество, – соглашаюсь я и думаю о серебряном браслете; он спрятан там, где умному человеку, такому, как капитан Тоска, не придет в голову его искать. – Ну, покрытие уже высохло, давай смотреть, что вышло, и вышло ли что-нибудь.

На столе в два ряда выложена дюжина линз разной толщины, степени выпуклости и диаметра. После нанесения состава все они выглядят закопченными, и лишь при повороте под определенным углом покрытие отливает синеватым свечением. Я делю рукой приглашающий жест.

– Мне нужна оценка немага, так что смотри.

– А ты, можно подумать, маг, – язвительно замечает Сандро и берет первую линзу слева в нижнем ряду.

– А я… – не договорив, невольно опускаю глаза; горло перехватывает, я не сразу могу продолжить. – Ты просил не отдаляться, вот и смотри.

– Ну, ладно, – не поняв моего волнения, не предполагая, на что я решился, Сандро подносит линзу к лицу и смотрит правым глазом, щуря левый. – Темно. Не видно ничего.

– Брак, – констатирую я и нетерпеливо машу рукой. – Откладывай, бери следующую.

– Брак, – докладывает Сандро, глянув сквозь вторую линзу из этого же ряда, и берется за следующую. – Брак, но можно смотреть, как сквозь обычные темные стекла. Брак. Брак. Опять брак. Да они все в этом ряду не удались!

– Смотри дальше, – от предчувствия неудачи мне становится неуютно, куда неуютнее, чем от моего решения открыться перед Сандро.

– А если вообще ничего не получилось? – спрашивает мой друг, осторожно придвигая к себе первую линзу из верхнего ряда.

– Буду разбираться, в чем дело – в составе или в оптике, – недовольно, сквозь зубы отвечаю я и сам выбираю линзу; она последняя, самая толстая и самого маленького диаметра, – Ну-ка, попробуй эту.

Сандро подносит линзу к глазу двумя пальцами, большим и указательным. В его крепкой крупной ладони она кажется пуговицей.

– О! – произносит он, отнимает линзу от лица, не верящим взглядом смотрит вокруг и снова прикладывает линзу к глазу. – О! Вот, как это бывает. Очумительно! Она вся светится, во всем! – он поворачивается на пятках, оглядывая мансарду, до тех пор, пока его взгляд не останавливается на мне. – Во всем, кроме тебя.

Мой друг опускает руку с линзой, и мы молча смотрим друг на друга. Его до глубины души изумленный взгляд соприкасается с моим, грустным и немного виноватым.

– Вот почему, – дрожащим шепотом произносит Сандро, потом снова смотрит на меня через линзу и говорит уже громче. – Вот почему ты такой повернутый на своих машинках и приспособлениях. Слава богам, какое облегчение, Френи! А то я думал: вдруг у тебя с головой плохо?

Он кладет линзу на стол и хохочет над своими словами. Я тоже смеюсь. Наш смех наполовину нервный, наполовину полный облегчения. Тяжесть, долгие годы лежавшая на сердце, исчезает в один миг. Я висну у Сандро на шее, чувствуя, что могу расплакаться. Видимо, тоже чувствуя это, он похлопывает меня по спине.

– А ты был прав – ты придурок, – сообщает Сандро. – Нет бы сказать как-то бережно, подготовить. А то – раз, и нате вам! Бенвенуто знает, да? – спрашивает он шепотом; я утвердительно киваю. – Мерзавцы! Меня окружают мерзавцы. Впредь не ругайте меня за то, что я пью с Синьори. И не думай, – добавляет он серьезно и горячо. – Сколько бы я не выпил, я ни слова не скажу. Я ж не проболтался маэстро, что ты кувыркался с феечками. Ай!

Последнее восклицание относится к тому, что я толкаю его локтем под дых. Сандро в ответ изо всех сил щекочет меня за бока. Уже совершенно успокоенные, мы боремся и хохочем. Сандро удается поймать мою шею в захват и зажать мою голову под мышкой. Я брыкаюсь, но от смеха не могу вырваться.

– Ты придурок, – с явным удовольствием повторяет Сандро. – Но у тебя получилось без магии сделать магическое стекло. Тоска лопнет с досады! Стой, – спохватывается он и отпускает меня. – Он знает? Видел? Давиде, как же ты до сих пор…

Не договорив, Сандро замолкает в ужасе. Я успокаивающе похлопываю его по куртке на груди.

– У меня тоже на него кое-что есть, – сообщаю я. – Одна вещь, о которой не захочет знать его же собственная тайная служба.

– Не рассказывай! – мой друг машет на меня руками. – Он небось захочет эту вещь вернуть. Тебя-то он не тронет, а через меня может попытаться выведать, где она. Лучший способ не выдавать тайну – это ее не знать. Я и так уже знаю слишком много.

– Я этому рад, – признаюсь я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал слишком сильно от волнения. – Если я молчал раньше, то только потому, что не хотел, чтобы ты рисковал из-за меня. О, боги! – я растерянно развожу руками и сажусь на кушетку. – Я не знаю, Сандро. Может, Оттавио и прав. Есть знания, которые должны быть скрыты.

Дальнейшее обследование обработанных линз показывает, что не все они полностью неудачны. Три из оставшихся, наиболее толстые и выпуклые, частично обладают свойствами магических очков, хотя и не показывают в полной мере изнаночную сторону мира, наличие магии и антимагии в существах и предметах.

Удачную же линзу я вставляю в серебряную оправу от сломанной броши, из которой вытаскиваю янтарную серединку. Теперь линза действительно выглядит как причудливая полупрозрачная пуговица. Я могу носить ее в кармане или повесить на цепочку, как брелок.

– Я назову ее «Глаз истины», – провозглашаю я, любуясь своим творением.

– Только не хвастай всем подряд, а то кто-нибудь захочет на эту истину поглядеть, – предупреждает Сандро.

Удрученно киваю и прячу Глаз истины в маленькую сумку на поясе. Иногда быть изобретателем грустно. Мое новое изобретение гениально, но показать его всем и каждому я не могу – оно опасно для меня самого.

– Смотрите, – я протягиваю Глаз истины Бенвенуто, когда он возвращается с очередного сеанса живописи.

– Ужас! – восклицает учитель, поглядев сквозь линзу на меня, и возвращает глаз обратно в мои руки. – То есть, я хочу сказать, невероятно, что ты сделал это, но… Сам понимаешь.

– Понимаю, – вздыхаю я, затем усмехаюсь. – Знаете что? Собиратели, наверное, захотели бы принять меня в свои ряды. У меня теперь уже три волшебные вещи.

– И все их стоит прятать, – строго молвит Бенвенуто.

– Да, – соглашаюсь я и вопреки сказанному достаю из-под одежды цепочку с черным ключом.

Ключ все время занимает мои мысли. Он показался мне странным еще в тот момент, когда я получил его от Карбони, а при ближайшем рассмотрении я лишь укрепился во мнении, что с ключом что-то не так.

– Знаете что, маэстро? – говорю я Бенвенуто. – Я кое-что понимаю в ключах и замках. И либо я понимаю не так много, как думал, либо этот ключ ненастоящий. Он сделан так, что им ничего нельзя открыть.

***

Реджино Тоска.

На какое-то мгновение мне кажется, что я вернулся в те древнеромийские катакомбы. Темнота веет сыростью и холодом. Стены в узком проходе давят, камни в старинной кладке влажно блестят, когда по ним пробегает отсвет факела. Факел искрит в поднятой руке часового, освещающего мне путь.

– Вот здесь, капитан, – в дальнем конце коридора он сворачивает налево.

Звенят ключи, гремят засовы, дверь камеры со скрипом отворяется. В узком темном помещении, пропахшем плесенью и грязным телом, на тюфяке сидит заросший темной бородой по самые глаза гном средних лет. Разбуженный внезапным посещением, он недовольно щурится на свет факела и зевает во весь рот, показывая два золотых зуба в верхнем ряду, правые клык и резец.

– Оставьте нас, – говорю я часовому, зажигаю свою лампу и ставлю ее на пол так, чтобы видеть узника и не позволить ему разглядеть себя.

– Я буду за дверью, – отвечает стражник не столько для меня, сколько для гнома, выходит и поворачивает ключ в замке.

– Что, меня уже надумали вешать? – с саркастической усмешкой удивляется заключенный. – Пришел меня исповедовать? – он двигает ноздрями своего большого горбатого носа, принюхиваясь. – Пахнешь чистенько, но ты не жрец. Кто ты и какого хрена приперся среди ночи?

Прикрываясь ладонью от света, он пытается разглядеть меня. Я поворачиваюсь так, чтобы он мог видеть только шеврон на правом рукаве моей куртки – Крест Солнца. Гном отшатывается.

– «Гаммадион»! Да что я сделал? Меня должны повесить, а не сжечь.

– А тебе есть разница? – удивляюсь я.

– Сам попробуй и узнаешь, – огрызается узник и боязливо отодвигается, забираясь на тюфяк с ногами. – Так чего надо, синьор маг?

– Капитан, – поправляю я. – Ты мастер ключей и замков, Савелио. Что скажешь вот об этом?

Снимаю белый ключ с цепочки и, поборов нахлынувшую брезгливость, кладу его в смуглую, волосатую с грязными обломанными ногтями руку гнома. Он тянется к лампе, придвигая ее ближе, и осматривает ключ в кругу света.

– Какой замок он может открывать? – спрашиваю я.

– Никакой, – ухмыляется Савелио. – Это обманка, а не ключ. Он ничего не открывает.

Желудок неприятно сжимается, и я стискиваю зубы, чтобы отделаться от этого ощущения.

– Ты уверен? – холодно спрашиваю я.

Мой голос производит на гнома неприятное впечатление. Ухмылка сползает с его чумазого лица.

– Говорю это как тот, кто взломал тайник сокровищницы храма Всесильных Трех в Септиме, – авторитетно заявляет он. – Я повидал замков и ключей больше, чем волос на всем моем теле, хе-хе. И столько же их изготовил. Если этот ключ и открывает замок, то разве что воображаемый. Тот, кто хотел убедить тебя в обратном, тебя надул, капитан.

Савелио снова щерит в улыбке свой золотозубый рот, а я чувствую, что скулы сводит от досады. Сказать, что я полностью обескуражен, значит ничего не сказать. Гном вертит ключ в руках.

– Если только… – говорит он задумчиво и снова пытается вглядеться сквозь слепящий свет в мое лицо, – если только механизм замка не состоит из нескольких частей. Бывают такие хитрые штучки. Тогда он открывается несколькими ключами, в том числе и этим.

– Сколько может быть ключей? – спрашиваю я.

– Да сколько хошь, – гном пожимает плечами. – Но вряд ли больше четырех. Хитрость хитростью, но это ж замучаешься ключи в скважинах вертеть, если сам захочешь открыть.

– Понятно, – я протягиваю руку, чтобы забрать ключ, но он отдергивает ладонь.

Я вынужден выйти из-под защиты света и приблизиться к тюфяку. Я склоняюсь над Савелио и силой выдергиваю из его руки ключ. Наши лица оказываются рядом, гном с интересом разглядывает меня.

– Да, ты не жрец, – повторяет он. – А что мне за это будет? За то, что я тебе все это рассказал.

– Тебя не сожгут, – мягко отвечаю я, все еще склоняясь над ним, и возвращаю ключ на цепочку. – Но и не помилуют. Зато все случится быстрее и проще.

– То есть как это? – у мастера ключей садится голос, он отодвигается к стене.

– Вот так, – я выхватываю кинжал, вонзаю ему в шею под подбородком и отодвигаюсь, чтобы брызнувшая кровь не попала на мою одежду. – Ты видел меня и ключ, Савелио. Дожидаясь казни, ты бы мог успеть об этом рассказать. А теперь не расскажешь. Да смилуются боги над твоей душой.

Гном отвечает мне лишь бесконечно изумленным взглядом, хрипит и откидывается на спину. Я беру с пола лампу и стучу в дверь.

– Я здесь закончил, – говорю я открывшему стражнику. – Можете все убрать.

Воздух ночной Ромии кажется мне сладким от свежести, когда я выхожу за ворота тюрьмы. Мои охранники из унианской гвардии ждут снаружи в тени стены. Не говоря им ни слова, я иду по пустой площади в сторону моста через Лир. Чувствую опустошение и досаду. Слишком просто и гладко все было с решением загадки на портрете Аврелия. Слишком легко нашелся ключ.

Я поглаживаю куртку на груди в том месте, где ключ прикасается к коже под одеждой, но на самом деле мне хочется ударить кулаком. «Заперт накрепко тремя оборотами ключа», – вспоминаю я слова из книги пророка. Неужели ключей еще два?

– Это уже не смешно, – говорю я себе под нос.

– Капитан? – переспрашивает идущий следом лейтенант гвардейцев.

– Ступайте вперед, – отвечаю я.

– Но, мессир Тоска, приказ Верховного Иерарха, – невольно приходя в замешательство от моего резкого тона, неуверенно возражает лейтенант.

– Оставьте меня, я сказал, – отмахиваюсь, как от надоедливой мухи. – Я хочу побыть один.

***

Солнце восходит, окрашивая городские стены в бледно-розовый тон. Сумерки тают, воздух теплеет. Скоро он повеет жаром, разогревающим старые камни, но пока дышится легко и сладко. Особенно в маленьком саду, прилегающем к жилому крылу Грозового дворца.

Тут тенистые аллеи и ухоженные цветники, благоухающие розами. Фонтаны журчат на каменной площадке, окружающей беседку с куполообразной крышей. Я сижу на ступеньках мраморной лестницы, ведущей в беседку, и молча наблюдаю за Верховным Иерархом, который расхаживает с маленькой садовой лейкой вокруг клумбы. Лаврентий поднялся в ранний час ради белых лилий, о которых самолично заботится.

– От твоего кислого лица цветы вянут, – говорит мне Лаврентий, оглядываясь на беседку через плечо. – Лейтенант Минарди на тебя жалуется.

– Жалуется? – я возмущенно вскидываюсь.

– Да, – Лаврентий улыбается, довольный тем, что ему удалось вызвать у меня какие-либо эмоции, кроме уныния. – Ты отослал охрану и где-то слонялся всю ночь. Так не годится, Джино. В следующий раз тебе может не повезти с Просперо так, как в предыдущий. Ты должен беречь ключ.

– Ага, – упавшим голосом отвечаю я и черчу пальцем по прожилкам на мраморной ступеньке.

– Так что же не так с ключом? – Лаврентий поворачивается ко мне, в его взгляде пытливый вопрос.

Я пожимаю плечами.

– Похоже, все, – я рассказываю о своем разговоре с ушлым мастером ключей и замков и о возникшем у меня предположении.

– Три ключа? – повторяет Лаврентий в замешательстве, ставит лейку на траву и подходит ближе.

– Один был у Аврелия, – я прикасаюсь к куртке на груди, – второй, видимо, у Моро. Я послал своих людей обыскать дом, в котором Моро жил здесь в Ромии, но не удивлюсь, если его ключ в Деции, где он провел немало времени, когда работал при дворе Карло де Пальмарозы. Третий ключ мог быть у самого Карло. Забавно будет, если он тоже в тайнике его гробницы.

Лаврентий недобро усмехается. Его правильное лицо холодно, и против воли я вспоминаю слова Катерины о том, что Верховный Иерарх – потомок падших ангелов. В бледном зареве рассвета, одевающем его статную фигуру, касающемся белых одежд, он так похож на них, что мне становится неуютно.

– Значит, вопреки поговорке, все пути опять ведут в Децию, – желчно скривив уголок рта, говорит Иерарх. – Какой замечательный город! Он как бельмо на глазу. Все эти жадные торговцы, банкиры. Они считают себя просвещенными поклонниками искусств. Скопище вольнодумцев и греховодников, пригретых де Пальмароза. Сама Лавиния плетет козни против церкви, переманивает союзников Уники. Пригласила Бенвенуто Донни написать портрет малютки Беатриче, чтобы повыгоднее продать ее. И мы знаем, кому – Сантино дель Маре, а вернее сказать, его папаше, ведь у него родники Дуополя.

Он прерывается, закипая от возмущения, и отворачивается к своему цветнику с лилиями. Длинные пальцы Иерарха тянутся к ближайшему цветку. Белая чашечка с сияющими лепестками полна утренней влаги. Лаврентий поглаживает цветок указательным пальцем, унимая нахлынувшее раздражение.

– Нет уверенности в том, что брак молодой княжны с принцем Дуополя сладится, – замечаю я, невольно стараясь его успокоить.

Лаврентий порывисто оборачивается и ожигает меня гневным взглядом.

– Тогда эта прожженная интриганка женит сына на его сестре Стелле! – восклицает он и крепко сжимает цветок в кулаке. – У Лавинии богатые планы. Я бы нашел благовидный предлог, чтобы поставить ее на место с помощью военной силы, если на то будет воля богов, но наши союзники повели себя не лучшим образом. Герцог Бава предался Собирателям, как ты сообщил. Видно, его придется отлучить от церкви. Но где тогда искать вооруженной поддержки? Собственная армия Уники не столь велика для ведения боевых действий.

– Может, Баву и не придется предавать анафеме, – усмехаюсь я. – Герцог и сам, как Собиратели, помогает тому, кому выгодно помочь. Он-то как раз и захочет нам посодействовать в деле с Лавинией де Пальмароза и, возможно, даже без посулов и угроз. Как только узнает о том, что она задумала выдать Беатриче замуж. Вы же знаете, у этого чудовища с недавних пор появилось слабое местечко – он решил влюбиться в чистую юную девушку. Вы ведь сами собирались пообещать ему помощь в сватовстве.

– Спасибо, что напомнил, – Иерарх издает язвительный смешок; его пальцы, сжатые вокруг цветка лилии, разжимаются, и белые лепестки сыплются на траву. – Я не хотел всерьез думать об этом кошмарном браке, но если меня вынуждают, пусть пеняют на себя, – он опускает взгляд под ноги, где лежат печальные останки лилии, и вздыхает. – А ты, Тоска, добудь мне ключи, добудь художника, чтобы он подменил карту.

Он подходит к беседке, останавливается перед лестницей, смотрит на меня сверху и продолжает с улыбкой:

– Добудь мне Родник. Даже если придется ради этого разрушить Децию. Я дарю ее тебе, распоряжайся городом по своему усмотрению.

– По усмотрению богов, – уточняю я, чувствуя, что от этой улыбки между лопаток пробегает озноб.

Лаврентий склоняется и целует меня в лоб.

– Именно, дитя мое.

***

Ромийский полдень жарок и ослепителен. Тени, которые отбрасывают стены домов, еще чернее в солнечном свете, затопившем улицы. Смотровая площадка перед храмом Владыки Солнца вся залита жгучими лучами. Отец Деодато то и дело прикладывает сияющий белизной батистовый платок к взмокшему затылку.

– Обыск дома Филиппо Конте не принес результатов, – сообщает он подавленно.

– Ну разумеется, – мрачно ухмыляюсь я в ответ и смотрю сквозь затемненные стекла очков, как бледно-синий свет магии вихрится вокруг высокой осанистой фигуры верховного жреца; отец Леандро маг пятой ступени, его сила светится ярко. – Если бы все было так просто, Изначальный родник уже нашли бы мальчишки-попрошайки с паперти.

– Тогда каковы должны быть дальнейшие действия «Гаммадиона»? – растерянно спрашивает отец Леандро.

Это уже вторая промашка подчиненных Деодато. Накануне они потеряли след Серафины Гадди. Осознавая собственную беспомощность, Леандро смотрит виновато.

– Несите службу, – отвечаю я. – Как надлежит Солдатам Солнца.

– Вам надо быть осторожнее, Реджино, – перебивает Деодато, снова промокнув шею платком, стерев капельки пота со лба и крючковатого носа. – Просперо Ультиму видели в Терции. Он не прекратит охоту за вами.

– Терция далеко, – равнодушно замечаю я. – Я скоро возвращаюсь в Децию, а вы, Лео, отправляйтесь в Квинту как можно скорее. Ваша поездка очень важна. Навестите герцога Баву и напомните ему о верности триединой церкви.

– Он будет отрицать сотрудничество с Просперо, – хмурится Деодато.

– Не спорьте, но намекните, что, забывая о лояльности, он упускает собственную выгоду, – я вкрадчиво улыбаюсь. – Верховный Иерарх мог бы поспособствовать устройству его сердечных дел, если бы герцог Норберто был чуть преданнее, а не якшался бы с сомнительными личностями.

– Вы имеете в виду его возможный брак с княжной де Пальмароза? – понимающе усмехается отец Леандро, потом брезгливо морщится и передергивает плечами. – Бедная девушка.

– Нет, не бедная, – возражаю я, – а богатая. И знатная. Замужество Беатриче де Пальмароза – козырная карта, которую пора разыграть.

– Вы хотите поссорить Квинту с Децией? – изумленно ахает Деодато. – Пообещав то, на что Лавиния де Пальмароза не согласится?

– И не только, – загадочно пожимаю плечами в ответ. – План военных действий предусматривает не одно сражение. Лавиния зарвалась, надо поставить ее на место. Старым испытанным способом – разделяй и властвуй.

– Поссорив Децию и с Дуополем тоже, – восхищенно улыбается Леандро. – Разделив их всех, не позволив объединиться, вы приобретете власть над Латией в целом.

– Не я, – строго поправляю его и оборачиваюсь в ту сторону, где на фоне неба возвышается контур мощных стен базилики Владыки Грома.

Деодато смотрит туда же и с благоговейным трепетом склоняет голову. Я кладу руку на его плечо и крепко сжимаю.

– Мы с вами стараемся не для себя, Лео.

– Это так, – тихим от подступившего волнения голосом соглашается он.

***

Жара не спадает, когда я спускаюсь по ступеням храма на площадь и останавливаюсь на углу у фонтанчика с питьевой водой. За мной степенно вышагивают гвардейцы во главе с Минарди, положив ладони на рукояти мечей, и я чувствую себя под конвоем. Я черпаю воду ладонью и пью. Клинки моих телохранителей лязгают, когда рядом вдруг возникает юркая фигурка мальчишки.

– Два слова, синьор, – умоляет юношеский голос, и я жестом велю Минарди и его воякам спрятать мечи обратно в ножны.

Парнишка лет шестнадцати не похож на побирушку, хотя его темно-серый дублет перелицовывали несколько раз, а пыльные башмаки стоптаны. Взъерошенные светлые волосы накрыты фетровым беретом, пухлые губы сжаты в серьезную линию. Он униженно кланяется, но в опущенных долу голубых глазах горит решительное упорство, словно парень собрался прыгнуть со скалы в воду.

– Мессир Тоска, говорят, вы ищете художника, который пишет без магии, – говорит юноша ломким от волнения голосом. – Может быть, я пригожусь вам?

– А ты художник? – спрашиваю я, пристально разглядывая его.

Смотрю сквозь очки. Он не антимаг, обычный простолюдин, но с юношей все равно что-то не так. Присмотревшись без очков, я понимаю, что именно.

– Пока только подмастерье, – от моего вопроса он, стушевавшись, краснеет и снова кланяется. – Я ученик в мастерской Чезаре Ливио. Но я способный. Художника, работающего без субстанции, найти нелегко, а я готов служить вам.

– Как тебя зовут? – настойчивость юного подмастерья заставляет меня улыбнуться.

– Тано. Гаэтано Дзолла, – представляется юноша.

– Или, может, Гаэтана? – я наклоняюсь ближе к враз притихшему собеседнику. – У тебя острижены волосы или…

Осторожно тяну за торчащий из-под берета светлый локон, слишком жесткий, чтобы быть настоящим, и парик съезжает вместе с головным убором. Мнимый юноша жмурится, когда на плечи волной спадают длинные волосы, такие же светлые. Теперь видно, что девушка постарше, чем мог бы быть мальчик. Ей около двадцати лет.

– Женщине не поступить в ученики к художнику, – горько шепчет она.

– Только в прачки, да в прислуги, – киваю я. – Или подпирать стену в подворотне.

– Но я художник, – упрямо заявляет Гаэтана, и уголки ее миндалевидных голубых глаз подергиваются влагой.

– Покажи, что умеешь, художник, – предлагаю я.

Слезы, уже навернувшиеся на глаза, вмиг высыхают. Очень знакомым движением девушка вынимает из-за пазухи толстый блокнот с тонированными красноватыми листами и заточенный уголек.

– Сейчас, – сосредоточенно облизывая губы, она рисует в блокноте быстрыми мелкими штрихами, потом вручает нарисованное мне. – Вот.

Беру блокнот в руки. Ну, вот опять. У юных художников просто мания запечатлевать мою персону. В рисунке Таны нет того огня, какой я видел в работах Давиде Френи, но внешнее сходство передано превосходно, и в целом манера уверенная. Остальные зарисовки в блокноте тоже выглядят обнадеживающе. Иные маститые живописцы и этого не могут без щепотки магии.

– Ты не смотрела, когда рисовала, – отмечаю я.

– Я смотрела раньше, – Тана робко улыбается и добавляет с гордостью: – У меня очень хорошая зрительная память, – она зажмуривается. – У вас на куртке пять пуговиц из серебряной филиграни, залитой перламутром, шнуровка на рукавах из крученого черного шнура, шейный платок заткан ирисами, блестящими черными, на матовом черном фоне. И еще у вас родинка на шее прямо над платком, чуть ниже адамова яблока.

– Вот, – киваю я и провожу пальцами по ее шее от подбородка вниз. – Отсутствие его тебя и выдает. На нежной юношеской шее, может быть, и не бросается в глаза, но позже у тебя могут возникнуть трудности, если ты собираешься и впредь быть художником. Повязывай хотя бы шарф.

Тана нервно сглатывает от прикосновения и хочет отодвинуться, но я удерживаю ее за плечо.

– Ну, что же, Гаэтано Дзолла, я тебя нанимаю. Эта работа не прославит тебя, так как о ней нужно молчать изо всех сил, если хочешь жить. Но ты будешь учиться дальше. Не в Ромии. Маэстро Ливио – посредственный мазила. Ты поедешь в Децию, к Бенвенуто Донни.

– К Бенвенуто? О, синьор!

Глаза художницы восторженно вспыхивают, она делает движение, явно собираясь броситься мне на шею. Слишком привыкла быть мальчиком. Я выставляю вперед ладонь, отодвигая ее от себя, она спохватывается и неловко мнется, поправляя растрепанные волосы. Мальчик из нее милый, но девушка все-таки лучше.

– Но не вздумай проговориться, – добавляю я с нажимом в голосе. – Ни обо мне, ни о том, кто ты.

– Я уже год у маэстро Чезаре, никто не заподозрил, – горячо уверяет Тана, оглядывается на мой почетный караул и указывает на кинжал одного из гвардейцев. – Можно?

Получив от солдата кинжал, она скручивает волосы жгутом, перепиливает этот жгут, как корабельный канат, и торжественно вручает мне. Оставшиеся короткие локоны, освободившись от тяжести, свиваются в пепельные кудряшки вокруг лица. Это зрелище помимо воли вызывает у меня улыбку. Я прикасаюсь к щеке девушки, горячей и гладкой.

– Так-то лучше, художник, – говорю я, и она радостно улыбается.