Читать книгу Солнце в груди. Стихотворения - Вера Петровна Дмитриева - Страница 5

С чего начинается родина?/

С картинки в твоем букваре?

Родина берет свое начало

с родинки у мамы на груди,

с песни, что баюкала, качала,

обещая сказку впереди.

Родина с картинки не начнется.

Только очень близкий человек

к сердцу этим словом прикоснется

и заставит полюбить навек

это бесконечное пространство

знойной степи и седой тайги,

или город. Так надрывно, страстно

полюбить с неистовством таким,

что другие дивные владенья,

где звучат иные языки,

где не слышно жаворонка пенья,

и камыш не шепчет у реки,

не наполнят острой болью душу,

если больше не увидишь их.

Я люблю и летний жар, и стужу

только здесь, среди людей родных.

Среди песен грустных и застольных,

что переплетаются хитро,

среди храмов, звонов колокольных,

средь моих попутчиков в метро.

Знаю, я когда-нибудь покину

временную родину мою,

и она мне перекрестит спину.

Только там, в неведомом краю,

трудный путь, в конце концов, осилив,

именем другим не назову

Родину – Небесную Россию,

дом родной – Небесную Москву.

«Почему, – знакомые пытают, —

назван сын так просто, без затей?

Ведь теперь не часто называют

этим старым именем детей».

«Вдумайтесь, – знакомых я просила, —

вслушайтесь, откроется и вам,

что гудит бескрайняя Россия

в колокольном имени – Ива-а-н».

Мой сосед, об истине радея,

возразил: «Не русское оно,

а пришло из древней Иудеи».

Пусть, но русским стало, и давно.

Нет, конечно, не в одно касанье

обрусело, стало нам родным.

Вышло из Священного писанья

и с Христом пришло к нам. Вместе с Ним.

Пусть Иваны дурачками слыли,

но колпак меняли на венец,

и на трон Иваны восходили.

Вот такой у сказок был конец.

Если ворог морем разливанным

растекался по земле родной,

то вставали русские Иваны

непоколебимою стеной.

И солдаты, те, что жизнь любили,

но погибли, чтобы жили мы,

для фашистов все Иваны были:

и Петры, и Павлы, и Кузьмы.

Я не знаю, кем Иван мой станет,

понесет он меч, перо иль крест,

только пусть над ним всегда витает

имени российский благовест.

Посвящается духовной

сестре Валентине

Он Сам пришел. Ни Силам не доверил,

ни Ангелам исход души. Потом

перед Марией распахнул все двери,

и на руках Он внес ее в Свой дом.

И Херувимы перед ней летели,

и Серафимы поклонялись ей.

Она была прекрасна в новом теле,

всех Сил небесных чище и славней.

Она могла бы в Царствии Небесном,

покоиться и отойти от дел,

не думая о сирых и болезных,

но выбрала совсем другой удел.

Она для нас заступницею стала,

о каждом плачет, молит и скорбит.

Не гордою царицей – у престола,

просительницей скорбною стоит.

Заступница, Она мольбам внимает,

несет их Сыну, перед ним склонясь.

Ни лесть Ее, ни хитрость не обманет,

все понимает и прощает нас.

Царица Преблагая, в день Успенья

Она еще хлопот приобрела.

Не вечно слушать ангельское пенье,

а на Земле устраивать дела.

В Дивееве Она и на Афоне,

и в душах православных до конца.

Не отпугнули мерзость какофоний

и смрад грехов, и черные сердца

Царицу, Богородицу Благую.

И от Земли не отрывая глаз,

скорбя о грешных, о святых ликуя,

Она покровом укрывает нас.

И каждая душа несет частицу

Ее тепла, и подражая Ей,

с другими тоже хочет поделиться

любовью, и надеждою своей,

и верой. Мы, живущие на свете,

молящиеся Сыну и Отцу,

и Духу – все ее отчасти дети,

Она о каждом молится Творцу.

Помолись обо мне, Серафимушка,

помолись на вершине камушка,

распрями согбенную спинушку,

ясновидящий, добрый батюшка.

Вижу руки твои воздетые

и глаза, нам в души смотрящие.

И со всеми своими бедами

мы приходим к тебе, болящие.

Помолись обо мне, Серафимушка!

Укажи мне путь ко спасению,

испроси мне былую силушку

и духовного дай прозрения.

Обратись с мольбой к Богородице.

Может прелесть в меня закралася,

но душа умилением полнится,

и я жду, что услышу: «Радуйся!».

Где тот сердечный, волнующий трепет,

счастье познанья Его?

Где неофита доверчивый лепет —

вера превыше всего.

Исповедь? Нет, не с пороками битва,

множишь все те же грехи.

И наизусть ты читаешь молитвы,

будто чужие стихи.

Вера ль остыла, иль сердце устало

и пламенеть, и страдать?

То, что я раньше в душе собирала,

время пришло разбросать?

Снова я жажду чудес и знамений —

плевелы там, где цвело.

Вера дрожит под напором сомнений,

ангел ломает крыло.

Я не стремлюсь уже поутру рано

в храм, всех, кто рядом, любя.

В плотной толпе обретенного храма

чувствую лишней себя.

Лживое сердце еще не сдается,

о, как натянута нить!

Дремлет душа, но однажды проснется

в горе пощады просить.

В уголке своем убогом

на закате дня

посижу на пару с Богом,

Он поймет меня.

Бессловесную молитву

принесу ему,

Он увидит, что за битву

я с собой веду.

Пусть бескровную, но все же

трудно устоять.

То грехи свои итожу,

то грешу опять.

То в слезах я ниц склоняюсь,

милости прошу,

Верю и люблю, и каюсь,

и опять грешу.

Образ – он в иное дверца.

На устах печать…

Что слова, когда и сердце

и душа кричат!?

В уголке своем убогом

на закате дня

посижу на пару с Богом,

Он поймет меня.

А хочется высоким слогом…

Увы, уместен этот слог

наедине с собой и с Богом,

чтоб он его направить смог.

Слова приходят ниоткуда,

но точно, что не от себя.

И строчки вьются. Это чудо!

Ты пишешь руку торопя.

И радость благовестом льется,

стихами небо говорит.

Ударам сердца отзовется

вдруг четкий стихотворный ритм.

Как много странного на свете.

Чьи это строчки? Голос чей?

Ловлю слова рыбацкой сетью

из лунно-солнечных лучей.

Спасибо ангелу-поэту

за ту гармонию стиха,

что не найдешь, бродя по свету.

Она идет издалека —

из междузвездного ль пространства,

из подземельной ли глуши,

из тридевятого ли царства,

или из тайников души.