Читать книгу На пути в Иерусалим - Вера Скоробогатова - Страница 12

Выезжая на природу, Анчутка в свои двадцать «с хвостом» становилась резвой и румяной, словно пятнадцатилетняя нимфа. Она бегала вприпрыжку, по-мальчишески гоняла на велосипеде. Летом, шестого июля, Аннушка отправилась в загородный пансионат, чтобы отдохнуть от людей и пошалить: сплести венок из папоротника и попрыгать ночью через костер. Немного поспав после игрищ Ивана Купала, она двинулась на велосипеде в сторону озера. На руле покачивался тяжелый венок из трав, цветов и березовых прутьев.

Лесной заказник был пуст. Небо затянулось тучами, но сквозь них проглядывало жгучее солнце. Анчутка нырнула в теплую, настоянную на травах воду, напоминавшую колдовское зелье, и танцевала, растворяясь в блаженном единении с природой. «О, космос! О, высшие силы! Святой Иван! – умоляла она. – Подарите мне большую любовь, о какой поют в песнях и пишут в книгах!»

Вокруг шумел хвойный лес. У берегов золотился мягкий песок. Плескаясь в темных, нагретых солнцем волнах, Анна обернулась, проверяя, на месте ли вещи. У входа в купальню, на спускавшихся в воду корнях огромной сосны стоял высокий, не молодой, но удивительно красивый человек, и с интересом наблюдал за Анчуткой. Большие, пронзительные голубые глаза светились, показалось ей, неземным светом, словно физическая красота выражала душевную.

«Неужели Иван услышал зов и выдумал для меня сказку волшебного озера?» – улыбнулась она и поплыла к берегу. Пришелец не уходил и продолжал неотрывно глядеть на неё. «Хорошо, что я надела купальник», – мелькнула мысль. Обычно она этого не делала, чтобы не сушить его и не возиться с переодеванием. Смущенно придерживая на себе маленькие розовые лоскуты, скрепленные тонкими черными шнурами, Анчутка выбралась к подножию той же сосны и остановилась, прислонившись к неохватному смолистому стволу. Затем принялась рассматривать лицо незнакомца, синие с темной радужкой глаза.

– Как вода? – мягким голосом спросил он.

– Искупайтесь, не пожалеете, – пожала плечами Аня, устраиваясь на толстых корнях и подставляя мокрую кожу солнцу.

Мужчина зашел в воду и, улыбаясь, остановился перед ней.

– Угадайте, кто я… И что здесь делаю, – вкрадчиво предложил он.

– У вас интересная профессия. И неподалеку дача, – сказала Анчутка первое, что пришло на ум.

Он был одет в модные бежевые шорты, важно запрокидывал голову и напоминал художника, либо архитектора. Только состоятельные люди и их наследники имели дачи в роскошных питерских пригородах. Кто еще мог оказаться на озере в восемь утра?

– Я похож на человека, у которого может быть дача?

– Да. Бомжей здесь нет, заказник полиция патрулирует.

– Я – не местный житель.

Анчутке захотелось испытать свою проницательность, она много общалась с людьми и редко ошибалась в таких вопросах.

– У вас идеальное произношение, значит, вы из большого города. И это не юг. Не Москва, не Мурманск. Может быть, Новгород? Или Южно-Сахалинск?

«Прибалтика, – подсказывала интуиция. – Взгляни на его стойкий светлый загар, благородное изящество крупной, складной фигуры и направленные вниз уголки глаз». Но Аня отринула эту версию: «Слишком правильный русский язык».

Позднее Друвис рассказал, что в детстве дружил с русским мальчиком, мать которого работала в библиотеке, что до окончания школы слышал классическую русскую речь и читал русские книги.

Дождавшись, когда Аннушка начнёт сгорать от нетерпения, пришелец весело произнес: «Спасибо! Мне были приятны ваши слова. Я строитель, ремонтирую квартиры. Этим летом – в Питере. Приехал на первой электричке посмотреть могилу Анны Ахматовой. А живу я на окраине Риги».

– Не верю! – воскликнула Аня. – Какая ваша предыдущая профессия?

– Академий не заканчивал!

Анчутка до сих пор не встречала строителей, обладавших бездонными глазами сказочников-философов и породистой, ангельской красотой, и попыталась разгадать причину несоответствия.

– Вы тайно пишете в стол? Литература, музыка, живопись? Или ваша мать – преподаватель? А может, вы были актером?

– Ничего подобного, клянусь, – рассмеялся он. – Я работаю в разных странах – Франции, Германии, Бельгии. Подолгу не бываю дома.

Не отставая, он шел следом. Аня собиралась провести выходные в уединении, но поймала себя на мысли, что ей вовсе не мешает незваный компаньон. Они долго беседовали, гуляя по лесу, а потом сидя возле озера на скамье.

– Первой из моих дочерей двадцать восемь, – поделился пришелец. – Я уже древний. Не спрашивай о возрасте.

«Оу, его дочка старше меня», – вновь удивилась Аня, и задумалась. «Сколько же ему, в самом деле? Сорок шесть? Пятьдесят? Шестьдесят? Оказывается, некоторые люди даже в зрелые годы затмевают всех красотой!» Ей, не любившей рисование, вдруг захотелось написать портрет. «Когда у людей кончаются слова восхищения, начинается движение кистью…» Анчутка сравнивала оттенки растений и переливов воды, подбирая их сочетания к загорелой коже Друвиса. Беспечно прищуриваясь, примеряла тона неба и туч к сияющей глубине его глаз. Внезапно он уселся позади Ани на скамью и порывисто обнял за талию, прижавшись щекой к щеке девушки – сквозь капюшон ее красной куртки:

– Замерз, можно погреться об тебя?

Аня еще могла вырваться, оттолкнуть его… Сказать, что сейчас её обнимать нельзя: ведь, умоляя Купалу подарить ей любимого мужчину, она не имела ввиду связь с первым встречным на лесной поляне. Но теплые, ласковые и робкие объятия Друвиса показались Аннушке чрезвычайно приятными. Не решаясь ничего предпринять, она замерла в замешательстве. Изнутри растекалась по телу жаркая волна, заливая румянцем щеки. Страстные излучения тел быстро проникали друг в друга и сплетались, словно корни лесных деревьев. Сильные руки сжимали Анчутку все крепче, и она, постепенно забываясь, тихо гладила голое колено Друвиса. Моросил дождь и они промокли. Аннушка предложила пойти сушиться в пансионат.

В скромном номере не было кресел, пришлось вдвоем сесть на неубранную с утра постель.

На трельяже висел венок из папоротника, вьюнков и ромашек, многократно повторяясь в зеркалах. В том же зеркальном коридоре отражался необыкновенный пришелец. Он обернул нагой торс одеялом и развесил одежду на электрической батарее.

Ощущая накалявшуюся страсть, а значит, опасность, Анчутка раздеваться не стала, и, как была, в мокрых джинсах, укрылась среди подушек и пледов. Однако головы неотвратимо сближались, руки, независимо от велений разума, тянулись друг к другу, и жаждущие губы встретились.

– Тебе еще долго жить, а мне – совсем мало, – проронил Друвис. – У нас почти нет времени, поэтому можно всё.

Цветная карусель понесла Аннушку к небесам. Но, когда упали на пол одеяла, она запротестовала:

– Нет, нет, не согласна.

Пришелец не разомкнул объятий, и мягко проговорил:

– Я всё же попробую тебя убедить.

Сопротивляться божественным ласкам не хотелось. Ведь именно ласки, безбрежной и неподдельной, ей не хватало всю жизнь. Внезапно ощутив сладкие судороги, Аня едва не заплакала от нахлынувшей нежности и прониклась доверием к незнакомцу:

– В другой раз будет всё остальное…

Но Друвис уже не слушал девушку: она лежала перед ним почти без сознания.

– Кому это надо, – в нетерпении произнес он, – откладывать прекрасное на потом! В другой раз будет еще лучше.

И Аня пережила полный ужаса момент первого слияния двух начал. Почти насилие. Но, ощутив внутри неистово волнующий огромный предмет, забыла о сломленной воле.

– Я – не маньяк, – прошептал пришелец, – просто очень хочется твоей любви.

Аня зажмурилась. «Я желала лишь нежности и душевной ласки, а очутилась в роли доступной женщины. Почему? Видимо, иначе общаться с мужчинами невозможно, как бы того ни хотелось».

Осторожные движения Друвиса встречали в теле Анчутки бурные отклики. Она вся превратилась в блаженно пульсирующий нерв.

Возвращаясь в сознание, она вновь и вновь натыкалась на светящийся, будто всевидящий взгляд голубых глаз, ласкавший скрытые глубины её души. Два чужих человека нежданно стали родными.

– Так не бывает. – Восторг и слёзы обескуражили Аню.

Друвис умиротворенно улыбнулся:

– Как видишь, бывает. И добавил по-отечески уверенно:

– Не бойся, наша жизнь потечет чудесно. Я знаю людей и вижу всё наперёд.

Разъединиться казалось невозможным.

– Не отпущу. Хочу взять тебя с собой в Латвию, – шепнул он, целуя.

Анна не понимала, как это фантастическое существо могло полюбить её, пусть молодую и красивую, но состоявшую сплошь из мелких недостатков. Трудно было поверить, что мужчина, на которого могли молиться сотни неизвестных Ане гражданок, мужчина, умудрившийся совратить её в первый же день знакомства, способен к глубоким переживаниям. Но в следующие дни он присылал эмоциональные сообщения, подписываясь «твой Друвис», и сердце Аннушки холодело, словно мистика волшебного озера ворвалась в её жизнь.

Друвис также был потрясен днём Ивана Купала. Аня казалась ему юной нимфой, вынырнувшей из недр цветущей природы. Она опутала водяными цветами и взорвала буйством неодолимых чувств его умиравшую сущность. Через неделю они вновь были вместе. Сидели на крыше дома, где он проводил ремонт, и смотрели на старые улочки, сравнивая Питер с Парижем. А после много дней в водовороте их любви кружились летние парки, здания, берега водоемов. Аня запомнила всё как единый счастливый миг, сопровождаемый словами: «Какая ты сладкая… Я в раю…»

Однажды они вернулись в пансионат, где познакомились, – Друвису предстояла неподалеку очередная работа. Свободных номеров не было, и они спали в актовом зале на полу. Со стен глядели Ахматова, Гоголь и Толстой, в углу мечтало концертное пианино, а за окнами курчавился яблоневый сад. Анчутка вытребовала в «Галактике» отпуск, а рижанин уезжал по утрам в Зеленогорск ремонтировать коттедж. Сонная, разнеженная, забывшая одежду Аннушка не желала его отпускать и обнимала у порога. После вновь падала на матрас, и пробуждалась после обеда. На балконе, потягиваясь, вдыхала запах разогретой хвойной смолы и кричала птицам: «Господи, счастье-то какое!»

После работы Друвис звонил из электрички: «Я лечу к тебе, моя птичка!»

Аня встречала его среди сосен, обхватывала за талию и рыдала в его полосатую футболку: «Я так соскучилась…» А через минуту уже хохотала. Рядом с Друвисом не получалось не смеяться.

Он игриво высказывал циничные житейские мудрости; комментировал нелогичную российскую действительность со своей латышской точки зрения, шутил над порождавшей беспорядок русской психологией; вспоминал латвийские парадоксы; знал оптимистичные ответы на все вопросы Вселенной; давал советы политикам, экономистам и хозяйственникам, словно они его слышали; разговаривал с прохожими, наслаждаясь русской речью и русской открытостью. Видя в глазах Анюты одобрение и задорные огоньки, расплывался в лучезарной улыбке.

Очень разные, но схожие в чувстве юмора и взглядах на мир, Аня и Друвис непрестанно веселили друг друга и, прижимая нос к носу, как заговорщики, сгибались в конвульсиях смеха. Порой Анчутке хотелось говорить о любви, но ее останавливал вопрос: разве бывает любовь без боли, обид, непониманий и трагических сожалений? Состоящая лишь из спортивных прогулок, бесконечных экстазов, колик хохота и увлекательных разговоров?

Когда Друвис обгонял Анчутку на велосипеде, она любовалась его длинными, обтянутыми синими джинсами ногами, едва уловимой кривизной узких, крепких бедер и икр. Он напоминал африканский ветер, стремительный, порывистый и жаркий. Несмотря на недавнее изнеможение, Аня вновь ощущала первобытное желание, сильнее давила на педали, догоняя его, и вкрадчиво сжимала пальцами верх его бедра.

– Я постоянно хочу тебя, – вздыхал он. – Едва ты дотрагиваешься до меня, всё внутри начинает шевелиться.

Как-то раз Друвис вернулся с работы грустный и долго рассеянно взирал на Аню, словно решал для себя трудный вопрос.

– Что-то случилось? – встревожилась она.

Он почесал лоб:

– Не обращай внимания, я задумался о жизни.

Когда, благодаря его небесным ласкам, Аня приближалась к пику блаженства, он спросил:

– Ты знаешь, как называется то, чем мы сейчас занимаемся?

Анчутка, решив, что он имеет ввиду любовь, шутливо ответила:

– Нет. Как?

Друвис прошептал:

– Инцест.

Девушка не могла понять, о чем размышлял ее странный пришелец, и почему выбрал для откровений момент ее полета в космос, так как в следующий миг сознание покинуло ее. Но другим вечером в той же ситуации Друвис, нежно сжимая и целуя Анино тело, снова спросил:

– Ты бы хотела, чтоб я был твоим папой?

– Чего?! – рассмеялась она, почти потеряв остроту ощущений. – Отцам не свойственно то, что ты творишь со мной. Откуда такие мысли?

Друвис жаждал определить свой дальнейший путь. Но Анчутка не казалась взрослой женщиной, способной стать ему надежной спутницей жизни. Она походила на его дочь: такая же высокая, светловолосая и наивная. Она хотела играть, танцевать и требовала заботы, в то время как он готовился к долгим страданиям.

«Ей – цвести и влюбляться, а мне – гаснуть и умирать, – с сожалением думал он. – Каждому дается своё время для игр. И моя пора миновала… Я не имею права затягивать Аннушку в ад, к которому она не готова. Но как с ней расстаться? Какую выдумать небылицу, чтобы она сама меня бросила? Сказать, что она не помещается в ванну, и заставить худеть до дистрофии? Да, на этой почве комплексуют все без исключения барышни! Пусть решит, что я зацикленный на похудении псих. Но так жаль ее портить! О, если бы вправду было возможно удочерить ее! Чтобы спокойно жить рядом, любоваться ею, и чтобы она закрыла мои глаза, когда придет срок». Рижанин был тяжело болен, и понимал разницу временных отрезков, ожидавших их впереди. Иногда в его речи проскальзывала печаль: «Неизвестно, на сколько меня еще хватит. Зачем тебе, птичка моя, обветшалый старик? Ты бросишь меня в самый худший момент…»

Анчутка недоумевала:

– Что с тобой, озерный пришелец? Может быть, ты нездоров? Или, в самом деле, стар? Где все-таки правда о твоем возрасте: пятьдесят пять? Шестьдесят два? Семьдесят? Но это невероятно: ты спортивен, свеж, остроумен и бесспорно красив, в то время, как большинство красивых людей являются таковыми лишь условно! Если б не шрамы на руках, я приняла бы тебя за видение!

Впрочем, лоб Друвиса пересекали морщины. Вверх и вниз от юных, задорных глаз бежали густые, длинные «гусиные лапы». Ослабшая кожа век выдавала немолодой возраст. Однако седины у Друвиса было мало: в русых кудрях серебрились лишь отдельные волоски. Заливаясь смехом, он невольно показывал белые зубы. С гибкостью подростка проделывал акробатические трюки на велосипеде, заставляя Аню по-детски визжать и хлопать в ладоши. Девушка терялась, пытаясь угадать его возраст, и всё же цифры не имели значения для нее.

Друвис знал, что в детстве Анчутке не хватило отцовского внимания. Чуткое сердце пришельца стремилось заполнить мучившие её пустоты, устранить душевную неустойчивость и беззащитность. Когда-то не долюбивший свою дочь, Друвис ощущал родственную пустоту в себе. Он, словно ребенку, резал Аннушке яблоки, счищал жесткую кожуру. Заботливо поил по утрам кефиром, наслаждаясь ролью отца. Умилялся глупым, еще не побежденным страхам, укрывая Аню в объятиях, и твердо говорил: «Уже всё прошло, вот увидишь». Сидя у озера, сплетал ей венки из кувшинок. Положив голову на колени Друвиса, Анчутка созерцала качавшиеся на воде широкие, гладкие листы лилий и розовевшие по берегам цветки иван-чая. Длинные мощные пальцы перебирали её светлые волосы, подобно летнему ветру, и она стеснялась шевельнуться.

Друвис вспоминал предания своего далекого латышского детства о строителях поднебесной башни, о плясовой лихорадке и о волшебном коне. Ни один мужчина на свете не был с ней нежен, как он, и не рассказывал сказок.

– Посмотри, какой омут, – кивнул Друвис. – А вдруг здесь живет водяное чудовище?

– Несомненно, живет, – пытаясь унять дрожь в голосе, заверила Анчутка. – Но оно доброе и исполняет мечты.

– Оно подарило мне волшебную фею, – шепнул он.

– А мне – прекрасного принца. – Расплакавшаяся Аня уткнулась лицом в его твердый живот. – Тот, кто создает сказки, оставляет вечный след на Земле, – в полузабытьи прошептала она. – Наша сказка и ты, мой сказочник – это главное, что я запомню о жизни.

Друвис перенес Аннушку в счастливое детство, где она стала центром трогательной Вселенной. Одновременно она узнала такие вершины женского блаженства, о которых не имела понятия раньше. Теперь ее разрывала гамма новых чувств: от горячей благодарности маленькой девочки до страстного, уважительно-восхищенного поклонения женщины. А над всем этим нависло горькое понимание человеческой бренности и быстротечности времени.

– Неужели ты, правда, хочешь быть моим папой? – спросила Анчутка.

Друвис поискал что-то в ее глазах и, не найдя, ответил:

– Да, временами.

Задумавшись, Аннушка обняла озерного пришельца со спины, и ощутила бугор, отчетливо проступавший сквозь футболку. До той минуты, увлеченная страстью, она не замечала болезни Друвиса. На его плече, левее седьмого шейного позвонка поднималась твердая и довольно большая шишка. Осторожно ощупав ее, Анна испуганно отдернула руку, крепко прижалась к латышу и замерла, не в силах осознать открытие.

– Да-да, не нужно быть медиком для того, чтобы узнать злокачественную опухоль. Ничего не поделаешь, – произнес Друвис. – Всё когда-то проходит. Особенно – жизнь.

Посетить врача пришелец отказался:

– Ты хочешь, чтобы мне отравили остаток лет, и лишили всех материальных ценностей? Нет? Ну, и забудь об этом.

Однако их счастливый союз мог продолжаться долгое время, если бы не государственные границы и связанные с ними разлуки, меняющие и людей, и их мысли. У Друвиса закончилась виза. Он вернулся в родную Латвию, оставив Анчутке велосипед и устранив неисправности в ее доме, умудрившись залечить все ссадины девичьей души и ничем не поранить вновь. Уверив, что всё будет хорошо. Как настоящий, идеальный папа…