Читать книгу Оболганный император - Вера Тумасова - Страница 3

Детство Павла

Елизавета12 – дочь Петра Великого13, которая была законной претенденткой на трон по праву первородства, тридцати двух лет от роду, не имела ни мужа, ни детей и ни каких перспектив устроить свою жизнь в бытность царствования Анны Иоанновны14. Анне Иоанновне должны были наследовать потомки царя Иоанна Алексеевича15 – члены брауншвейгской фамилии16. Елизавете ничего не оставалось, как занять Престол, и она стала Императрицей после бескровного дворцового переворота и ареста наследников, которые были отправлены в ссылку. Единственным представителем потомства по женской линии Петра Великого, оставался её племянник – герцог голштейн-готторпский Карл Пётр Ульрих⁴. Он был сыном старшей дочери Петра Великого, цесаревны Анны17 и герцога Карла Фридриха18. Несчастный сирота жил в Голштинии до четырнадцати лет под присмотром грубых и необразованных воспитателей.

Елизавета Петровна «выписала» его в Россию, он принял православие под именем Петра Фёдоровича. В ноябре 1742 года на основании Закона о престолонаследии Петра I Императрица объявила Петра Фёдоровича наследником. Она выбрала ему в жёны принцессу Софию-Фредерику³, которая приехала в Россию с матерью весной 1744 года, 28 июня 1744 года была миропомазана в Москве и стала русскою великою княжною Екатериной Алексеевной, а на другой день была обручена с наследником русского престола. Свадьба Великого князя Петра Фёдоровича и великой княжны Екатерины Алексеевны состоялась в Петербурге 21 августа 1745 года. 4).

Шильдер19 справедливо отметил, что современники не могли себе представить, какую роль сыграет неведомая немецкая принцесса в будущем России. София³, которая, усвоив себе всё значение предстоявшей ей исторической роли, решила, что она не может относиться к русскому престолу так же, как Великий князь Пётр Фёдорович. Ходасевич20, ссылаясь на «Записки Штелина об императоре Петре III» написал, что врачи, принимая во внимание физическую слабость Великого князя, советовали отложить свадьбу, но Елизавета не последовала этим советам. Бездетный брак сердил и волновал Елизавету. Недовольная и огорченная поведением своего племянника, выказывавшего признаки некоторого слабоумия, императрица мечтала о передаче престола не Петру Фёдоровичу, а его ещё не зачатому сыну. 43).

Для надзора за великокняжеской четой Императрица приставила к ним семью Чоглоковых21. С нетерпением ожидая наследника с 1752 года, Елизавета упрекала Чоглокову, но та отвечала, что «дети не могут явиться без причин"14). Екатерина в своих Записках рассказала о том, как её провоцировала Чоглокова, давая понять, что неважно кто будет отцом её ребёнка, предоставляя ей сделать выбор между Сергеем Салтыковым22 и Львом Нарышкиным23. Вряд ли Чоглокова действовала по своему усмотрению. Скорее всего, императрица решила не замечать любовного увлечения молодой Великой княгини к молодому, изящному и решительному придворному Сергею Салтыкову. 20 сентября 1754 года в Летнем дворце в Петербурге Екатерина через девять лет брака, родила ребенка – будущего императора Павла. Двоюродная бабушка новорожденного – Императрица Елизавета Петровна, ставшая крестной матерью Павла Петровича, испытала настоящую радость, поскольку Павел стал продолжателем династии Романовых.

(Отцовство Салтыкова не доказано и остаётся мифом до настоящего времени. Как бы то ни было, Елизавета Петровна признала Павла сыном Петра Федоровича, несмотря на его сомнения. Восемнадцатый век отличался вольностью нравов в обществе, в котором довольно снисходительно относились к внебрачным связям Современники отмечали сходство характеров Павла и Петра Фёдоровича.).

В год рождения внука Елизавете Петровне исполнилось сорок пять лет. Она стала величавее, на лице ещё не увяла прежняя красота, а в одежде и осанке, несмотря на дородность, что в России не считалось недостатком, сохранилась былая грация, но здоровье её начало разрушаться из-за множества поездок, шумных маскарадов, неумеренности в еде и английском пиве. Впрочем, Валишевский24 отмечал, несмотря на довольно негативное отношение к Елизавете Петровне, что слухи о её злоупотреблении пивом и спиртным несколько преувеличены. С осени 1755 года государыня стала кашлять кровью, задыхаться при ходьбе и беседе, появились колики, опухали ноги. Безусловно, о её состоянии здоровья знали только избранные, но в Петербурге люди думали о том, что будет после смерти императрицы. Они были наслышаны о недовольстве государыни своим племянником и о её якобы намерении объявить наследником младенца внука, но сама она об этом не говорила и думать о смерти не хотела. Она пыталась вести прежний образ жизни и в минуты облегчения выходила на балы, спектакли, обеды и ужины. 6).

Всеобщая радость была объявлена была в день рождения Павла двести одним пушечным выстрелом с обеих петербургских крепостей. На другой день утром всем духовенством был отслужен торжественный благодарный молебен, а 25 сентября 1754 года новорожденного Великого Князя окрестили. О рождении Павла с уведомлением были посланы: в Вену – камергер барон Сиверс25, в Цербст – капитан Хрущов26 и в Стокгольм – камергер Великого князя – Сергей Васильевич Салтыков, которого во избежание слухов о возможном отцовстве удалили из Петербурга. 6 декабря 1754 года он был назначен посланником, сначала в Гамбург, а потом в Париж. Сергей Салтыков не отличался порядочностью и не только считал себя отцом ребенка, но и позволял себе впоследствии намекать на это при иностранных дворах, отметил Ходасевич²⁰.

Родившийся сын Петра III⁴ и Екатерины II³, как правнук Петра Великого¹³ и мужской представитель династии со временем должен был бы иметь преимущественные права на российский престол. Существовавший слух об отцовстве графа Салтыкова, позднее осложнился легендой, что и Екатерина II не была матерью великого князя (вместо рожденного ею «мертвого ребенка» будто бы доставили по приказу Елизаветы Петровны грудного «чухонского» мальчика). Происхождение этих версий, отмечает Эйдельман27, затронуто крупнейшим знатоком и литературы XVIII века Барсковым28, который сопоставив разные редакции «мемуаров» Екатерины II считал, что царица сознательно (и успешно!) распространяла версии о «незаконности» происхождения своего сына, но полагал, как и Шумигорский29, Петра III и Екатерину II наиболее вероятными родителями Павла.

Как бы там ни было, династические интересы стояли выше интересов истины: официально ребенок считался сыном Петра Фёдоровича, наследника престола. Императрица¹² со дня рождения Павла видела в нём прямого потомка Петра Великого и надеялась на прекращение дворцовых переворотов. Рождение мальчика было скорее политическим событием, ограждавшим трон от случайностей. Елизавета надеялась в дальнейшем передать корону непосредственно Павлу Петровичу, правнуку Петра I. «Всемогущему Господу Богу благодарение», гласил манифест Императрицы Елизаветы Петровны от 7 октября 1754 г. «Наша вселюбезнейшая племянница, великая княгиня Екатерина Алексеевна, отъ имевшаго бремени благополучное разрешение получила и даровалъ Богъ Ихъ Императорским Высочествамъ первороднаго сына, а намъ внука Павла Петровича, что учинилось минувшаго сентября въ 20-й день». 46). Почти год длилось празднование дня рождения Павла, что явилось залогом утверждения наследственности престола.

Нелюбимый отцом и фактически разлученный с матерью, Павел рос под присмотром нянюшек, мамушек и горничной прислуги императрицы. Елизавета, которая взяла его к себе сразу после рождения, отстранила ребенка от родителей. Пётр Фёдорович не печаловался, а для Екатерины, которой лишь изредка позволялось официально его навещать, это поначалу было большим горем.

Она писала в своих Записках: «Только что спеленали его (сына), явился по приказанию Императрицы, духовникъ ея и нарекъ ребенку имя Павла, после чего Императрица тотчасъ велела бабушкь взять его и нести за собою; а я осталась на родильной постель… На шестой день происходили крестины моего сына. Онъ уже едва было не умеръ отъ молочницы; я должна была украдкою наведываться объ его здоровьи; ибо просто послать спросить значило бы усумниться въ попеченияхъ Императрицы и могло быть очень дурно принято. Она его поместила у себя въ комнате и прибегала къ нему на каждый крикъ его; излишними заботами его буквально душили. Онъ лежалъ въ чрезвычайно жаркой комнать, въ фланелевыхъ пеленкахъ, въ кроватке, обитой мехомъ черныхъ лисицъ; его покрывали одеяломъ изъ атласнаго пике на вате, а сверхъ этого еще одеяломъ изъ розовато бархата, подбитаго мехомъ черныхъ лисицъ. После я сама много разъ видала его такимъ образомъ укутаннаго; потъ текъ у него съ лица и по всему телу, въ следсвие чего, когда онъ выросъ, то простужался и заболевалъ отъ малейшаго ветра. Кроме того къ нему приставили множество безтолковыхъ старухъ и мамушекъ, которыя своимъ излишнимъ и неуместнымъ усердиемъ, причинили ему несравненно больше физическаго и нравственнаго зла, нежели добра». 14).

В день крестин Елизавета подарила роженице сто тысяч рублей и ларец с ожерельем на шею, серьги, и парой недорогих колец c камнями, ни одно из которых не стоило более ста рублей, как недовольно отметила Екатерина в своих Записках. Деньги очень обрадовали Екатерину, ибо по её признанию она имела много долгов. Но через несколько дней барон Черкасов умолял Великую княгиню возвратить полученные деньги рублей в кабинет, в котором «… не было ни полушки”14)., а Императрица требовала денег. Она отослала эти деньги Великому князю, поскольку тот, узнав о дарении Елизаветы, «…ужасно разгневался, отчего ему ничего не дали». 14). По свидетельству Екатерины, деньги были ей возвращены в январе 1755 года. Всем служащим и военным было роздано по рублю. Только два человека, пишет Песков⁹, не веселились вместе со всеми – младенец и его мать.

В первый год жизни сына Екатерина «… видела его всего три раза…«4)., а потом раз в неделю, и «…писала, что ей не дозволялось видеться чаще”4). В первый раз Екатерина увидела сына в день крестин, во второй раз – через сорок дней, а в третий – после Пасхи 1755 года перед её отъездом с супругом в Ораниенбаум.

Позднее Екатерина точно также поступила с двумя старшими сыновьями Павла Петровича. Сначала она отняла от родителей Александра⁶ (12.12.1777 года), а затем – Константина30 (27.04.1779 года). Павел Петрович потом говорил, что «старших детей у меня украли». 4).

Боханов31 отметил, что не сохранилось ни одного свидетельства, чтобы Екатерина просила о более частых встречах со своим малышом. «Она не страдала «чадолюбием», поскольку всю свою жизнь она любила лишь себя», а “ «Великая Россия» была нужна ей, чтобы тешить своё самолюбие, чтобы наслаждаться и упиваться властью и силой, которые принесла ей, бывшей голодранке, корона величайшей в мире Российской Империи». 4).

Поначалу Елизавету интересовал только маленький Павел, который обеспечивал продолжение рода. Она не интересовалась ни племянником, ни, тем более, его женой. И Екатерина пустилась во все тяжкие. С её умом и характером ей было не трудно оказаться в центре придворных интриг. «Дело Бестужева32»33, в котором Екатерина оказалась замешанной, едва не привело её к крушению.

«Свою взаимную антипатию муж и жена перенесли на сына Павла». 4).

«Павел Петрович постоянно находился в покоях Императрицы, которая заходила к нему ежедневно по два, три раза и, даже иногда, ночью». 19). Будучи напуган своими нянюшками, он пугался, начинал трястись при её появлении и посещения почти прекратились. Состоявшие при Павле лица обязаны были постоянно доносить о его здоровье. Постепенно, в силу своих болезней и слабости, она видела мальчика лишь от случая к случаю. 19).

Первые годы детства великий князь Павел Петрович, лишенный родительской ласки, был окружён: Матреной Константиновной, Катериной Константиновной, Татьяной Афанасьевной, Анной Даниловной, Матреной Димитриевной, Маврой Ивановной, Дарьей Володимировной, а также бабушкой Фандершар, мамушкой Фусадье и ещё несколькими женщинами разного возраста и происхождения. 31).

Благодаря бестолковому воспитанию в ранние годы, Павел был слаб здоровьем, склонен к простуде, нервным и раздражительным. Многие современники и историки отмечали, что в младенческие годы с ним случались частые болезненные припадки.

Кобеко34, ссылаясь на воспоминания Павла, внёс в свою работу некоторые подробности о первых годах Павла. Мальчик начал ходить в год и один месяц. Спать он ложился или очень рано – часов в 8 вечера, или в первом часу ночи – по прихоти. По его просьбе его кормили даже ночью. Несмотря на то, что он был окружен толпой женщин, надзор за ним был слаб. «Одинъ разъ онъ изъ колыбели выпалъ такъ что никто того не слыхалъ. Пробудились по утру – Павла нетъ въ колыбели; посмотрели – онъ лежитъ на полу и очень крепко опочиваетъ. … В 1755 году Павел увидел в окно, что один истопник в воде, оборвавшись с плоту, утонул было; на глазах Его Высочества из воды его вытащили, что ему весьма чудно показалось. … На помочах водила тогда Матрена Константиновна. … В том же году церемониальный был переезд из Летнего дворца в Зимний. Покойная государыня Елисавета Петровна; держала Великого Князя на руках. … В 1756 году, в день Богоявления, увидел Великой Князь нищего; испугался, лег в постель и приказал закрыть окна, и после того боялся нищих. … Весьма любил всяких тварей: собачек, кошечек и тому подобных, особливо кошек». 21).

Кроме того, при Павле Петровиче состояли: Алексей Григорьевич Жеребцов, граф Мартын Карлович Скавронский и затем, с 1758 года, Фёдор Дмитриевич Бехтеев35, который был выбран помимо воли матери, отозванный от должности поверенного в делах в Париже и назначенный, 19 октября, церемониймейстером. 21).

C первого дня Бехтеев начал учить своего ученика грамоте, который сначала очень его боялся, как, впрочем, и всех новых своих воспитателей. Бехтеев заменил четырёхлетнему Павлу детское платье на парик и кафтан. Кроме того, он начал учить мальчика арифметике, заповедям и начал развивать в нём природную страсть к военным учениям. Бехтеев выдумал для него азбуку, где буквы изображались солдатиками. 7).

9 декабря 1757 года Екатерина родила дочь, которую Елизавета Петровна нарекла Анной36, вопреки желанию матери, в честь своей старшей сестры, герцогини голштинской¹⁷ (уроженка Голштинии), матери Великого князя Петра Фёдоровича⁴. Императрица взяла ребенка к себе, а на шестой день окрестила девочку и приказала выдать Екатерине и Великому князю по 60000 рублей. Екатерина оставалась, как и после рождения сына, одна в постели, двор, кроме матери, праздновал. «Я оставалась въ постели совсемъ исхудалая; вокругъ меня не было ни души, потому что едва лишь разрешилась я отъ бремени, но только, меня покинули все какъ несчастную бедняжку; никто не ступалъ ногою въ мою комнату, никто меня не посещалъ, никто даже не осведомлялся о моемъ здоровье». 21).

Через год и три месяца (7 марта 1759 года) великая княжна скончалась. Четырёхлетий Павел Петрович очень любил сестру и горько плакал, узнав о её смерти 21), – писал Кобеко³⁴.

Песков⁹ отметил приём Бехтеева³⁵ в воспитании Павла: о великом князе печатали ведомости под рубрикой «Из Петербурга», где сообщали обо всех поступках и погрешностях Его Высочества. Мальчику давали прочесть эти сообщения и уверяли его, что ведомости рассылаются по всей Европе. При содействии Бехтеева в 1760 году специально для Павла был составленный первый учебник: «Краткое понятие о физике, для употребления Его Императорскаго Высочества Государя Великаго князя Павла Петровича», в котором были помещены краткие статьи о физике вообще, о свете, о небе и о газах небесных, о земном шаре, о натуральной (действительной) истории и создателе натуры и, сверх того, отдельное «сокращение нравоучительной науки». 31).

(Для шестилетнего ребёнка подобный учебник был преждевременным, поскольку объём знаний в этих книгах был на уровне знаний профессоров Санкт-Петербургской Академии наук.)

В напечатанном особом календаре с картой Российской империи на пергаменте были обозначены границы России, главные города и реки с надписью: «Его Императорскому Высочеству, Государю Великому Князю Павлу Петровичу. – Здесь видишь государь наследство, что славные твои деды победами распространили; к тебе усердствуют народы, всечасно о тебе и мыслят и твердят: ты радость, ты любовь, надежда всех отрад!». 31).

Валишевский²⁴ считал Бехтеева виновником в развитии увлечения Павлом военным делом.

«Потом сделали для Его Высочества костяных гренадеров и мушкетеров, у коих на бантах и на шапках французские литеры были. Также сделали деревянных драгун, у коих на бантах русские литеры были. Складам по тому Великой Князь учился. … Была раздвижная крепость с нумерами до осьмнадцати: по ней цифры показывал Его Высочеству Фёдор Дмитриевич³⁵ … Пришел Дюфур снимать на парик мерку; и Фовантен портной пришел, для кафтана мерку снимать. Плакал. Как парик и платье поспели, то няня кропила святою водою. … В этом году трусость напала. Как Катерина Константиновна; вошла и дверьми хлопнула, то Великой Князь испугался и бросился под стол, и ухватился за ножку. … В исходе сего году в октябре и ноябре месяцах много резвился мячами, валялся по полу. … 1759 год. Оная же игра и резвости зимою продолжались. Весною ложился или очень рано, часов в 8-мь вечеру, или уже часу в первом пополуночи, по прихотям». 31).

В жизни взрослых всё было не так гладко. У родителей Павла Петровича были достаточно сложные отношения, а у окружающих – сильные сомнения в способности Петра Фёдоровича⁴ стать достойным Императором после смерти Государыни.

По мнению современников и историков, Екатерина после двенадцати лет жизни при русском дворе, приобрела славу приятной во всех отношениях женщины. Песков отмечал, что она похорошела, что часто случается с женщинами после рождения детей. У неё была хорошая, чистая кожа, безукоризненные белые ровные зубы, стройная шея, живой румянец и пышные каштановые волосы. Она считалась красивой. Её не портил большой нос, поскольку правильная линия переносицы придавала ей классический римский профиль. Особую прелесть придавали её проницательные, веселые и ясные серые глаза, и постоянная улыбка. Даже тяжёлый подбородок, выдававший твердую волю, не портил внешнего вида. Гибкий стан и плавные движения придавали ей некоторую величавость. 31).

В своих «Записках…» Екатерина признавалась, что с момента прибытия в Россию она считала необходимым угождать всем окружающим, не скупясь на маленькие подарки своему окружению, несмотря на то, что это стоило ей больше половины своего тридцатитысячного содержания. Она не забывала в день ангела каждому вручать небольшой подарок, хотя бы оранжерейные цветы или фрукты. На её праздниках в Ораниенбауме угощали не только царскими блюдами и винами, но проводились беспроигрышные лотереи, и каждый уносил с собой небольшой выигрыш.

Песков отмечает, что она могла быть дерзкой и злоязычной в обращении с теми, кто ей особенно досадил. Екатерина усвоила три самых важных вещи: язык, вера и немыслимость эмиграции. С нижестоящими чинами, с прислугой и с гвардией она разговаривала на чистом русском языке, что вызывало к ней особенное доверие. Не будучи истинно верующей, Екатерина наизусть знала Символ Веры, соблюдала посты и тщательно исполняла церковные службы. Она не допускала возможности поступления в иностранную службу и перемену веры. Всё это позволило Екатерине стать своей в здешнем обществе, в отличие от её супруга⁴. 31).

Весьма недалёкому и плохо образованному великому князю Петру Фёдоровичу и в голову не могла прийти важность этих вещей. Он не умел притворяться и, по сути, остался лютеранином. Ему не нравились здешние придворные приёмы и церковные службы. Будучи непоседливым, он и «во время обедни не мог долго устоять на одном месте – начинал оглядываться, вертеться и показывать попам язык» 31)., что оскорбляло русское окружение, толком не выучился русскому языку и предпочитал разговаривать по-немецки. «Он боялся русской бани и даже вопреки приказанию императрицы не ходил париться, тосковал о своей родине, носил тайком от тётки голштинский мундир и играл в войну». 31). Ему разрешили выписать из Голштинии в Ораниенбаум небольшой в полторы тысячи военный отряд, который располагался вокруг ораниенбаумского дворца. После дневных учений его высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) пировал без чинов со своими майорами и поручиками (военный чин 11-го класса по Табели о рангах), и с хорошенькими актрисами. Он был похож на своего деда – Петра Первого¹³ лишь любовью к немцам и играм в войну. В нём не было ничего царственного. Пётр Фёдорович был отходчив, не умел гневаться и был уверен в помощи и поддержке Фридриха Великого37 как только взойдёт на престол. По своему простодушию он и не скрывал, что первое, чем займется по смерти тётки – наладит дружбу с Пруссией и будет воевать с Данией за Шлезвиг. Из-за его дикой идеи даже, чуть было не обменяли Голштинию на Ольденбург, но сделка с датчанами не удалась.

Двор вслед за государыней осознавал, что её племянник – дурак, а невестка – очень умна. Пётр⁴, судя по упоминанию Екатерины³, называл её «госпожа Подмога» и, несмотря на раздражение, в трудные минуты приходил к ней за помощью и даже передоверял ей, потихоньку от государыни, ведение голштинских дел. 31).

До 1 июня 1760 года шестилетний мальчик мало чем отличался от сверстников. Назначение обер-гофмейстером при Павле генерал-поручика и действительного камергера Никиту Ивановича Панина38, нашего бывшего посланника в Швеции, начавшего с того, что научил мальчика полоскать рот, изменило жизнь Павла Петровича. 1 августа 1760 года Павел Петрович впервые посетил оперу в оперном доме. В присутствии Елизаветы Петровны была представлена французская трагедия Митридата, с балетом. Когда Павлу исполнилось 6 лет, он в первый раз присутствовал на парадном обеде во дворце, после чего его стали считать достаточно взрослым для того, чтобы приглашать иностранных посланников представляться ему на отдельных аудиенциях.

Женский персонал, окружавший Павла, был недоволен назначением Панина. «Какъ у Государыни Панинъ обедалъ, подослалъ Павелъ Петровичъ подсмотреть его: сказали, что парикъ съ узлами и старикъ – а Панину въ это время было только 42 года – угрюмый. Другой разъ, увидя въ Петергофе, что старикъ идетъ въ парике, въ голубомъ кафтане, съ обшлагами желтыми бархатными, Павелъ Петровичъ заключил что это Панинъ³⁸ и неописанно струсилъ, для того, что уже разсказано было, что какъ скоро онъ определится, то не будетъ допускать женщинъ и все веселости отнимутъ. Павелъ встретил своего оберъ-гофмейстера слезами». 21).

Песков⁹ пишет, что Павел, стараниями его мамушек, плакал уже за месяц до вступления Панина в должность, рассказывали о его угрюмости и то, что к нему их не будут допускать, а веселья больше не будет. Однажды перед обедом, когда Павел с мамушками уже сидел за столом, вошли: Иван Иванович Шувалов39, за ним граф Михайло Ларионович Воронцов40, а за Михайло Ларионовичем – Никита Иванович Панин, где и было объявлено о назначении Никиты Ивановича обер-гофмейстером Его Высочества. Павел заплакал и отказался от еды.

Как-то после прогулки Павла с Никитой Ивановичем по саду, увидев большой накрытый стол, и много из гулявших с ним по саду кавалеров у стола, взвыл почти во весь голос, поскольку не привык, есть в такой компании. 31).

«Назначение Панина было последним распоряжением императрицы Елизаветы Петровны в деле воспитания великого князя Павла Петровича». 44). Никита Иванович Панин «… быль красивый, статный царедворецъ; 23-хь лет, онъ быль сделанъ камер-юнкеромь, 29-ти – камергеромъ. Всю свою жизнь, отъ юныхь летъ до самой смерти, онъ провель вь придворной атмосфере, при чемъ около тринадцати летъ состоялъ по дипломатической части. Всегда приветливый и любезный со всеми, мягкий по манерамъ, вежливый въ обращении, онъ легко снискиваль себе уважение придворныхъ сферъ, своихъ и чужихъ. Ни резкое слово, ни грубое движение никогда не обличало его. По образованию онъ стоялъ выше многихъ современниковъ; многолетнее пребывание за границей и служба среди иноземныхъ людей, къ тому же, дипломатовъ, обогатили его многими познаниями, особенно драгоценными для русскаго человека того времени… Придворная сфера, какъ известно, не вырабатывает характеров, а Никита Ивановичь и по природе своей былъ скорее податливаго, чем, твердаго нрава… Какъ царедворецъ, предпочиталъ плыть по течению и примиряться съ (окружением). Инициативой онъ не отличался, великихъ идей не провозглашалъ и оставилъ по себе добрую память высокообразованного советника и безукоризненного честного человека». 44). Шильдер¹⁹ отмечал, что выбор Панина в качестве воспитателя был наилучшим. При вступлении в должность, Панин представил императрице мнение о воспитании его императорского высочества, государя великого князя Павла Петровича в виде Записки.

После дифирамбов государыне, граф изложил свою точку зрения на принципы воспитания его императорского высочества.

В своих записках он отметил, что необходимо «… приуготовить нежную душу и сердце его императорскаго высочества, ко времени созрения его разсудка… на примерах…«29)., из которых «…он сам в своем чувствии откроет духовной и естественной закон, которой Бог безпосредственно предписал откровением священнаго писания… что добрый государь не имеет и не может иметь ни истиннаго интереса, ниже истинной славы разделенными от пользы и благосостояния ему Божеским призрением подданных народов, которые устрояют ему жертвенники в сердцах своих. Для чего необходимо его обучать и наставлять, отвращая от худого, только в дневное время. При этом необходимо иметь в виду три главных начала: первое – после того, … когда уже наполнится сердце любовию и повиновением к Нему и ко власти, от Него постановленной; второе – от сердечнаго желания о точном исполнении своего звания, для которых на свет производимся; третие от ревности и попечения – учинить себя способным к исполнению долга того звания». 29). При этом, «… наставник – должен иметь речь внятную и ласковую, душу прямую и безкорыстную, разсудок здравой, и был бы чужд всякаго предуверения и суеверства, вещь, свойственная одним ложным законам, разорительная же нашему благочестию, где вера с добрыми делами не разрывно сопряжена. … Обучать должно не изнуряя и не отягощая… нежные органы его императорскаго высочества…, примеривая к его летам и способностям, обращая внимание на историю, сочинения, способствующие хорошему изучению родного языка, чтение и… одной древняго писания псалтири, уже отчасти оное исполнило, начиная с малого и, следя за тем, … чтоб его высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) не привыкал к употреблению подлых наречений и слов, нижеб поносныя и язвительныя из уст его выходили». 29). Кроме того, необходимо изучать французский и немецкий языки, которые «… в России надобны в разсуждении соседства и завоеванных провинций; но и тому и другому, яко живым языкам, возможно в детстве обучать больше наслышкою разговоров, дабы без нужды не тратить дорогое время воспитания, а затем по взрослении учить грамматическим правилам. 29). Необходимо обращать внимание на обучение танцам и рисовальному художеству, не забывая о невинных забавах «веселаго дитяти». 29). После достижения его императорским высочеством тех лет, «… в которыя всем пристойным наукам сам обучаться изволит в обыкновенном порядке, тогда будет весьма полезно… приступить к прямой государственной науке, то есть: к познанию коммерции, казенных дел, политики внутренней и внешней, войны морской и сухопутной, учреждений мануфактур и фабрик, и прочих частей, составляющих правление государства его, силу и славу монаршу». 29). Для чего необходимо определить некоторую годовую сумму, «… на собственное его высочеству собрание книг, математических и физических инструментов, ружья, купферштихов, картин и прочих кабинетов. Это поможет привить ему охоту, … любовь и любопытство вообще ко всем наукам и художествам. Из той же суммы платить и его учителям. При воспитании великаго князя необходимо избегать всякого излишества, великолепия и роскоши, а комнату его высочества и двор… сочинить так, чтоб сравненно с его природным достоинством, чин, благопристойность и добронравие были всему украшением… Кавалеры, определяемые в услугу его императорскаго высочества, были бы «… все благородных сентиментов, добрых нравов и обычаев…, … без рангов, но с достаточным жалованьем с сохранением тех мест, из которых будут взяты. Основанием к этому должно быть всевысочайшее о всем намерение ея императорскаго величества в той инструкции, коя дана будет определенному главным к воспитанию». 29).

Будучи в Петергофе 24 июня 1761 года, императрица сочинила Инструкцию обергофмейстеру при его императорском высочестве государе великом князе Павле Петровиче, господину генералу поручику, камергеру и кавалеру Никите Ивановичу Панину³⁸ по воспитанию внука.

В инструкции содержится ряд требований:

1) Познание Бога. «… надлежит со младых лет очистить чувства его высочества, утвердить в нежном его сердце прямое благочестие…

2) … нужны человеку… Добронравие, снисходительное и добродетельное сердце… Сиe есть истинный источник, из котораго изливаются человеколюбие, милосердие, кротость, правосудие и прочия добродетели, обществу полезныя. (… добрый государь не имеет и не может иметь ни истинной пользы, ни истинной славы, разделенными от пользы и славы его народа. Воспитатель должен с крайним прилежанием и, так сказать, равно с попечением о сохранении здоровия его императорскаго высочества, предостерегать и не допускать ни делом, ни словами ничего такого, что хотя мало бы могло развратить те душевныя способности к добродетелям, с которыми человек на свет происходит; а напротив того, приличными средствами так распространять, чтоб еще в детских хотениях у его высочества нечувствительно произростала склонность и желание к добру и честности, претительность же к делам худым и честность повреждающим. При воспитании государя великаго князя надлежит отдалить всякое излишество, великолепие и роскошь, искушающия молодость. Двор его учредить так, чтоб украшением онаго были простая благопристойность и добронравие. Время ласкателям довольно вперед останется; но нет ничего излишняго в летах воспитания для тех, кои верою и должностию обязаны пещись об его добродетелях и о предостережении его от пороков. Это есть главное начало нравоучению его высочества, о чём непрестанно нужно ему напоминать.

3) На сем основании не токмо не возбраняем, но паче хощем, чтобы всякаго звания, чина и достоинства люди добраго состояния, по усмотрению вашему, допущены были до его высочества, дабы он, чрез частое с ними обхождение и разговоры, узнал разныя их состояния и нужды, различныя людския мнения и способности, такоже научился бы отличать добродетель и принимать каждого по его чину и достоинству.

4) Примеры больше всего утверждают склонности и обычаи в человеке. Мы уверены, что вы дадите собою образ мужа добронравнаго, честнаго и добродетельнаго; но того не довольно: повелеваем вам имянно крайне наблюдать, чтоб никто в присутствии его высочества не дерзал противно тому поступать… приводим мы вас в состояние удалять от его высочества пагубных ласкателей и отвращать все то, что может подать повод к повреждению нрава.

5) Долгом его высочества должна стать любовь к отечеству, для чего… предпочтительно пред другими науками подать его высочеству совершенное знание об России, показать ему с одной стороны из дел прошедших и нынешних, особливо родителя нашего времяни, изящныя качества Российскаго народа, неустрашимое его мужество в войне, непоколебимую его верность и мы определить намерены. усердие к отечеству, а с другой стороны плодородие и почти во всем изобилие пространных Российских земель, и, наконец, надежные отечества нашего достатки и сокровища, кои оно в недрах своих сохраняет, так что нет нужды думать о награждении каких-либо недостатков постороннею помощию, а толь меньше вымышленными человеческою хитростию способами, но когда только употреблен будет небольшой труд и прилежание, то сверх того продовольствования можно еще избытками помогать другим народам. … истолковать притом его высочеству неразрешимыя обязательства, коими жребий его на веки соединен с жребием России и что слава его и благополучие зависят единственно от благосостояния и знатности его отечества.

…Для лучшаго достижения сего важнаго вида повелеваем нашему Сенату, чтоб он и все присутственныя места, каждое по своему ведомству, сообщали вам по требованиям вашим надлежащия к тому известия.

6) Что касается до наук и знаний вообще, то… вы, по долговременному вашему обращению в делах политических, сами знаете, которыя из оных его высочеству пристойны и нужны, в разсуждении его рождения и звания. … Потому… полагаемся на благоразумное и дознанное ваше искусство…

7) …имеете вы сочинить штат, сколько каких чинов и других нижних служителей для комнаты его высочества, по разсуждению вашему, надобно, и подать оной на апробацию нашу, означа притом потребную на содержание прочаго сумму, которую

9) Дабы не было вам никакого препятствия в исправлении… важнаго государственнаго дела, в котором вы одни Богу, нам и государству отчет дать должны: то имянное соизволение наше есть такое, чтоб никто в оное не мешался, а имеете вы зависеть единственно от имянных наших повелений, следовательно во всех случаях, если что в дополнение сей инструкции потребно будет, доносить и докладывать нам самим». 13).

Песков⁹, со слов Порошина41, обращает внимание читателя на взаимоотношения Павла с бабушкой и его родителями и на его характер: «Елисавета Петровна, окутав младенца своеручными заботами при его рождении, скоро оставила его на попечение мамушек и нянюшек до такой степени, что видела внука раза два в год; что родитель, великий князь Петр Федорович, вовсе не запечатлелся в его памяти – значит, наверное, видел его еще реже, чем Елисавета Петровна; что, однако, родительница, великая княгиня Екатерина, напротив, в памяти Его Высочества оставила след, и он даже запомнил, как она к нему приходила; что с малых лет ему внушали мысль о его славном происхождении, о его обширном наследии, о его всенародном значении; что дитя, как и всякие нормальные дети в таком возрасте, учиться не любило, а любило резвиться; что в ответ на приглашение к учебе оно капризничало и припадочно закидывало головушку – следствие вольготного мамушкиного и нянюшкиного воспитания; что главным воспитательным средством мамушек и нянюшек был исконный прием народной педагогики – внушение дитяти страха ко всему и всем, находящимся за границами своего, ближнего, домашнего круга лиц; что поэтому Его Высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) так испугался однажды нищего, так забоялся в другой раз трубящих почтальонов, так трусил от стука входной двери, так страшился прибытия Бехтеева³⁵ („думал, что наказывать будет“), а после – Панина³⁸ („старик угрюмой“; „все веселости отнимут“); что и Бехтеев и Панин положили много усердия, дабы добиться отвычки от манер, усвоенных Его Высочеством у мамушек и нянюшек; что, поскольку дитя было, как и всякое нормальное дитя, восприимчиво и честолюбиво – путем системы ободрений и устыжений его убедили в его способностях, трудолюбии, успехах и научили читать и писать». 31). «В один праздник был бал. Ея Величество (именования царствующих особ), покойная Императрица Елисавета Петровна изволили присутствовать. Государыня изволила разговаривать с ним с четверть часа, что Его Высочество за особливую почёл милость и очень рад тому был, для того, что сие редко случалось; к Великому Князю Ея Величество в год раз или два ходить изволила, не более. Великой Князь во внутренние Ея покои никогда почти не ходил. Нынешняя Государыня – Екатерина езжать к нему изволила довольно часто». 34).

Воспитатель мальчика Порошин в своём дневнике от 28 сентября 1764 года отметил впечатления Павла от смерти бабушки, что говорит о чрезвычайной чувствительности мальчика: «Обуваясь, изволил Государь с великим сожалением рассказывать мне о кончине покойной Государыни Елисаветы Петровны; описывал тогдашнее свое уныние; как от него таили сначала ее опасную болезнь, потом ее кончину, какое он имел мучительное предчувствие; как не хотел ни играть, ни веселиться; потом рассказывал, как он при покойном Государе Петре III ездил в Петропавловской Собор и с какою горестию смотрел на тело Государыни. В тот же день изволил он ездить к Аничковскому дворцу, где тогда сделался пожар: это позорище (зрелище) лишило его сна на целую ночь. Всякое внезапное и чрезвычайное происшествие сильно поражает Его Высочество: в таком случае живое воображение и ночью не дает ему покою. На пример, услышав о совершившейся 15-го числа сего месяца казни над злодеем Мировичем42, Его Высочество целую ночь почивал весьма худо». 34).

Песков⁹ приводит некоторые сведения о реакции населения к информации, печатающейся в ведомостях о Павле Петровиче, которая касалась, в основном, известий об успехах и капризах Его Высочества. Всем было интересно: здоровье, нрав, поступки и успехи в учёбе правнука Петра Великого. «Ведомости были двух родов – устыдительные и ободрительные. Главные распорядители воспитанием Его Высочества – Федор Дмитриевич Бехтеев и сменивший его Никита Иванович Панин – были людьми просвещенными и благомыслящими и, наверное, понимали, что преизбыток устыжения сеет ипохондрию, вялость усвоения и отвращение к учителям, а посему полагаем, что ободрительных ведомостей было больше, чем устыдительных». 31). Тем не менее, публике было известно, что ребёнок не слишком хотел преодолевать трудности учебы, был довольно истеричен и подвержен всякого рода страхам, откуда истекала подозрительность, усиливавшаяся с возрастом. Интерес этот большей частью был обусловлен ожиданием будущего и перемен после смерти императрицы, не отличающейся богатырским здоровьем. Народ привык к покойной жизни, которой он жил много лет без особых перемен. Впрочем, можно ли строго судить ребёнка шести лет, мало чем отличавшегося от других детей его возраста? В конечном итоге формирование личности и характера человека в дальнейшем, кроме природных свойств, целиком зависит от воспитания, обучения и влияния окружающей среды.

Интересно упоминание Шильдера¹⁹ об отношении воспитателей Павла к военной науке. «Появление Панина положило конец одной забаве Павла Петровича: нередко для развлечения его собирали лакеев, и великий князь заставлял, ихъ по комнате маршировать. … Панину не удалось искоренить, а разве только временнно умерить порывы своего воспитанника къ этимъ занятиямъ, да и то, благодаря обстановке, водворившейся уже въ царствоваше Екатерины и нисколько отъ Никиты Ивановича не зависевшей; когда, со временемъ, цесаревичъ приобрёлъ некоторую самостоятельность въ действияхъ, то сдержанные некогда экзерцирмейстерския увлечения расцвели пышнымъ цветомъ, которые привели, бы въ восторги самого Петра Феодоровича». 44).

Обострённое чувство собственного достоинства рано сформировалось у Павла. Ему пришлось пережить немало трагических моментов, которые, конечно же, сказались на молодой и впечатлительной натуре. После смерти Елизаветы Павел в течение последующих траурных дней был печален и часто плакал. Он любил свою бабушку, считал её единственной заступницей, несмотря на то, что редко её видел. Придворные думали лишь о своём будущем, и никому не было дела до Великого князя. Даже Панин³⁸ появлялся не каждый день, был задумчив и рассеян. Но зато его отец, которого мальчик почти не знал ставший Императором, проявил некоторый интерес и внимание к своему сыну. Для начала Пётр Фёдорович⁴ организовал экзамен для сына и был очень удивлён увиденным и услышанным, а окружающим заметил: «Кажется, этот мальчуган знает больше нас с вами». 46).

После смерти императрицы Елизаветы в 1762 году, женское окружение совершенно было отлучено от Павла. После получения пенсии только три – четыре раза в год его мамушки являлись к Павлу с поздравлениями. По рассказу самого Павла Петровича, отмечал Шумигорский²⁹, – «… ему до слезъ было жаль разставаться съ привычнымъ для него обществомъ нянь и бедныхъ дворянъ, призывавшихся обедать къ нему, и очутиться вдругъ среди степенныхъ „кавалеровъ“, которыми окружилъ его Панинъ». 46).

Шумигорский отметил в начале своего царствования благодарность Павла своим «простонародным» воспитателям, оставившим в нём доброе по себе воспоминание. Именно они заронили в нём «искреннее благочестие и любовь к русскому народу». Он щедро наградил оставшихся в живых. Из их рук цесаревич перешел в руки русских «европейцев».

Панин³⁸ вывел Павла на широкую придворную сцену, когда ему едва исполнилось шесть лет. Ему начали представлять иностранных посланников на торжественных аудиенциях и возить на придворные спектакли и обеды. Это можно объяснить ходившими тогда слухами, что Елизавета Петровна¹² полагала объявить Павла Петровича своим наследником, минуя отца, и назначить мать регентшей (временная правительница). Никита Иванович Панин сообщил об этом Екатерине незадолго до кончины императрицы. Имя Павла было сделано временным орудием в политических интригах, прежде всего, самого Панина. Шумигорский считал, что интриги придворных помешали императрице осуществить свое намерение. Невзирая на то, что Павел толком не знал своих родителей, он любил отца, хотя Пётр III⁴ не интересовался сыном.

Потребностью любого ребёнка является желание любить своих родителей, несмотря на их равнодушие и, даже не любовь, к сыну. У Екатерины не было возможности заниматься Павлом. В царствование Петра III ей угрожала опасность. Отец же почти с ним не виделся. Его биограф Гельбиг считал, что Пётр нежно относился к сыну на основании одного визита за всё своё шестимесячное царствование, после которого, поцеловав сына, сказал окружавшим его: «Изъ него выйдетъ добрый малый. На первое время онъ можетъ оставаться подъ прежнимъ присмотромъ, но скоро я устрою его иначе и озабочусь его лучшимъ военнымъ воспитанием». 21). Напротив, австрийский посланник Мерси д’Аржанто43 свидетельствует, что Пётр III, со времени вступления на престол, не обращал внимания на Павла, к которому всегда обнаруживал всем бросающееся в глаза нерасположение. Характерно, что он объявил Высочайшее повеление немедленно внести в комнату Его Величества накопившуюся сумму в 120 000 рублей денег Павла, которые назначено было производить ему с 20 сентября 1756 года по 30 000 рублей в год, но не выплачивались. В Манифесте о вступлении своем на престол, Екатерина объявила, что «…Пётр III не восхотелъ объявить Павла Петровича наследникомъ и что въ его царствование она видела себя съ сыномъ въ гонении и почти в крайнемъ отделении отъ Императорскаго дома». 21). Он проигнорировал просьбу Елизаветы Петровны¹² на смертном одре, которая просила великого князя Петра Фёдоровича, доказать свою к ней признательность любовью к собственному его сыну, нежно любимому ею Павлу. 21). Пётр III попросту обокрал своего отпрыска.

По поводу рождения незаконнорожденного сына Екатерины и Григория Орлова⁴⁸, незадолго до переворота, Боханов пишет, что за несколько недель, ссылаясь на болезнь, она не выходила из своих покоев. Ей было не трудно скрывать свою беременность от мужа, поскольку Пётр Фёдорович не интересовался её здоровьем и не навещал её. Во время родов 11 апреля 1762 года гардеробмейстер Г. Шкурин44 поджёг свой петербургский дом, с тем, чтобы удалить Петра из дворца. Пётр III очень любил выезжать на пожары. Пока Император тушил пожар, Императрица родила в Зимнем Дворце младенца45, которого немедленно унесли. По возвращении Императора ему доложили о какой-то суете в покоях Императрицы. Уже через час после родов уже одетая Екатерина встретила супруга с невинным выражением лица. 4).

Ребенок был отдан на попечение Шкурина, который привязал к себе мальчика и до некоторой поры сохранял тайну его рождения. «Известно мне, – писала Бобринскому Екатерина в 1781 году, по окончании воспитания въ кадетскомъ корпусе и шла речь объ обезпечении его состояния и объ устройстве его будущности, – что мать ваша, бывъ угнетаема равными неприязненными и сильными неприятелями, по тогдашнимъ смутнымъ обстоятельствамъ, спасая себя и старшаго своего сына, принуждена нашлась скрыть ваше рождение, воспоследовавшее 11 апреля 1762 г.» 21). По воцарении Екатерины, Шкурину и его жене 6 августа 1762 года «пожаловано было 1027 душ «для незабвенной памяти нашего къ нему благоволения». 21). «28 июля 1763 года Шкурин «за особливую, долговременную при насъ службу и отличную къ намъ верность», пожалованъ изъ бригадировъ въ действительные камергеры и ему поручено главное надзирание за всеми собственными казенными (т.е. кладовыми) Императрицы». 21). Позднее Екатерина иногда посещала семью Шкурина в его новом доме.

До поступления в кадетский корпус Бобринский находился за границей, воспитывался или в Лейпциге, или в Галльском педагогиуме под попечительством Бецкого, одного из самых близких к Екатерине людей, считавшегося в то время первым в России педагогом. (Бытует предположение, что Бецкой был настоящим отцом Екатерины.)

По выходе Бобринского⁴⁵ из корпуса, решено было отправить его в путешествие на три года.

20 мая 1782 года И. И. Бецкой46 проинструктировал Бобринского, произведенного в том же году из капитанов армии в конную гвардию поручиком (военный чин 11-го класса по Табели о рангах). В России его вместе с тремя корпусными товарищами сопровождали: академик Озерецковский и полковник Бушуев, а за границей – только Бушуев.

Выехав из Петербурга в 1782 году, молодые путешественники посетили: Москву, Ярославль, Нижний Новгород, Казань, Екатеринбург, Симбирск, Астрахан, Кизляр, Ставрополь, Черкасск и Таганрог. На пути в Херсон, где они очень сухо были приняты Потёмкиным47, Бобринский получил известие о смерти отца – князя Орлова48. 4 июля 1783 года в Василькове они переехали русскую границу.

В Варшаве Бобринский был принят королем, а Вене – императором. Затем он посетил Венецию, Милан и Пизу. За границей Бобринский проявил наклонность к разгульной жизни и непомерной расточительности. Сопровождавший его полковник Бушуев жаловался на это Бецкому, который рекомендовал ему: «… оставить Бобринского следовать развращёной вольности своей, не показывать ни малаго вида безпокойства…» 21)., а в марте 1785 года И. И. Бецкой предложил Бушуеву со спутниками Бобринского вернуться в Россию, оставив Бобринского одного. Бобринский, получив свободу, обосновался в Париже, где знали, что он любим Екатериной, получает от неё 40000 рублей ежегодного содержания и это сын князя Г. Г. Орлова⁴⁸. Париж для молодых людей в то время был настоящим вертепом. После позднего вставания, мужчина одевался, и с одной или несколькими девками отправлялся обедать, затем они ехали на спектакль, а после спектакля развлекался соответствующим образом. Так жил и Бобринский. Помимо этого, под присмотром посланника Симолина и барона Гримма49, он целыми ночами играл в карты, как правило, в долг. Кобеко писал, что слухи о поведении Бобринского дошли до Императрицы, и она, в апреле 1785 года, поручила Гримму разузнать о нём. Екатерина сочла, что дурное поведение Бобринского было результатом происков Фридриха II³⁷, которого она называла Иродом, и, по её словам, «… проклятая шайка бывшего прусскаго посланника въ Петербурге Герца создала в голове Бобринскаго несуществующий призракъ, который онъ почиталъ своимъ врагомъ, хотя этотъ мнимый врагъ никогда ничьимъ врагомъ не былъ». 21). Она отзывалась о Бобринском Гримму: «Бобринский⁴⁵ юноша крайне безпечный, но я не считаю его ни злымъ, ни безчестнымъ; онъ молодъ и можетъ быть вовлеченъ въ очень дурное общество; онъ вывелъ изъ терпения техъ, кто былъ при немъ; словомъ, ему захотелось пожить на своей воле и ему дали волю… Думаю, что было бы – недурно приставить къ нему кого-нибудь, но если онъ объ этомъ догадается, то не знаю, недоверчивость не заставитъ ли его наделать новыхъ проказь. … Но онъ не глупъ, не безъ сведений и даже не безъ дарований. Онъ происходитъ отъ очень странныхъ людей и во многомъ уродился въ нихъ. Странно, что такой скряга далъ себя увлечь до того, что такъ разстроилъ свои средства. Я, пожалуй, прислала бы кого-нибудь, чтобы вызвать его изъ Парижа, но онъ такой недотрога и скрытникъ, что, пожалуй, не эахочетъ довериться: скажется больнымъ и увернется. При большомъ уме и смелости, нашъ баринъ слыветъ за отъявленнаго лентяя и даже насилъ славу человека редкой беспечности, но на все эти недостатки, которые могутъ разомъ измениться къ лучшему, не следуетъ обращать внимания. Нужда, быть можетъ, его исправитъ, потому что основа хороша, только мы не на своемъ месте». 21).

В апреле 1787 года Екатерина предложила Гримму посоветовать ему отправиться в Англию на русском военном судне, снабдив его деньгами, в надежде, что морская прогулка отвлечёт его от Парижа. В конце 1787 года Бобринский удрал от опеки Гримма и домогательств кредиторов в Лондон, заняв у маркиза де Феррьера 1140000 ливров под обязательство уплаты в 1792 году, когда он рассчитывал получить назначенный ему капитал. Рассердившись, Екатерина велела лондонскому посланнику графу С. Р. Воронцову50 выслать Бобринского в Россию и назначила одного из своих бывших фаворитов – П. В. Завадовского⁵¹ опекуном. Бобринский вернулся в Россию в апреле 1788 года. На границе он получил повеление отправиться в Ревель, откуда он попросил у Императрицы прощения. Екатерина ответила ему письмом, в котором любопытно следующее её о нём мнение: «У васъ доброе сердце; вы умны и одарены бодростью духа. Вы любите справедливость и уважаете истину. Вы принимаете горячее участье въ общественномъ благоденствии и ревностно желаете служить вашему отечеству. Въ сущности вы бережливы, но небрежете порядкомъ и часто действуете безъ оглядки. Къ этому присоединяется въ васъ значительная недоверчивость, вследствие которой вы очень падки къ доброму мнению другихъ. Между темъ разныя посещаемые вами общества увлекаютъ васъ въ крайности и вы сокрушаетесь въ глубине сердца, коль скоро видите, что вы не на прямомъ пути. Вы молоды и такъ какъ основа вашего характера вовсе не дурна, то вы разсчитываете исправить со временемъ ваши недостатки. Въ настоящую минуту безучастное равнодушие и отчаяние попеременно владеютъ вами, потому что вы страдаете некоторою необузданностью… Я очень хорошо знаю, что Ревель не Парижъ или Лондонъ и что вы въ немъ скучаете, но вамъ полезно пожить тамъ. Придите въ себя и несколько поисправьтесь и вамъ будетъ лучше. Желаю отъ всего сердца, чтобы здоровье ваше было въ удовлетворительномъ состоянии, дабы вы могли служить съ честью… Изъ сказаннаго вы видите, что я покойно и безъ всякаго гнева смотрю на ваши увлечения, что мне известны ваши добрыя качества и ваши недостатки. Я знаю, что у каждаго есть свои. Я вовсе не предубеждена противу васъ. Напротивъ, что я делаю и буду делать, все это всегда будетъ сделано для вашего блага». 21).

Завадовский51, занялся устройством его запутанных денежных дел. После достижения Бобринским совершеннолетия в конце 1791 года ему было отказано в получении предназначенного ему капитала, как и в декабре 1792 года в свидании с Императрицей. Тогда он окончательно обосновался в остзейском крае, купив в 1794 году имение Обер-Пален в Лифляндии, подружился с местным дворянством и благодаря своим хорошим природным качествам, остепенился. 16 января 1796 года он женился на баронессе Анне Владимировне Унгерн-Штернберг. Когда его опекун, Завадовский, поднёс Императрице письмо Бобринского о разрешении ему уступить в брак, то получил резолюцию: «пусть женится; напишите къ нему, что всякъ женится для себя, и ему не запрещено». 21). «Больше ни вопросовъ, ни разговора не было» 21). Екатерина окончательно охладела к Бобринскому^45».

Будучи двадцатилетним при получении известия о смерти Шкурина, 11 февраля 1782 года Бобринский⁴⁵ написал в своём дневнике: «…я узналъ, что умеръ В. Г. Шкуринъ. Это меня очень огорчило. Онъ былъ очень добръ ко мне и я обязанъ всей его семье. Ночью я не могъ заснуть: мне все представлялся покойный; я целый часъ плакалъ». 21).

Переворот 1762 года Павел практически не видел. Ему шёл восьмой год, и он на всю жизнь запомнил, как утром 28 июня его воспитатель Никита Иванович Панин³⁸ привёз его полусонного, в шлафроке (домашнем халате), ночном колпаке и чужом плаще в Зимний дворец под большой гвардейской охраной из Летнего Дворца. (Летний дворец Елизаветы Петровны – построен в 1741—43 гг. по проекту Ф. Б. Растрелли (первый этаж из камня; второй этаж – деревянный); северный фасад Летнего дворца был обращен к Мойке и Летнему саду; восточный – к Фонтанке; в 1797 г. Летний дворец был снесен и на его месте стали строить Михайловский замок). «Панин успел сообщить ребёнку, что его батюшка скончался, а теперь будет царствовать матушка. Павел, научившийся с раннего детства не задавать вопросов, ничего больше не узнавал». 4). На улице перед Дворцом собрались толпы народа, а во Дворце – масса офицеров и штатских чинов, все в парадных одеждах. Он помнил на лугу возле дворца ликующие шумные толпы гвардейцев. Рядом с Екатериной безотлучно находилась восемнадцатилетняя княгиня Дашкова52. Екатерина взяла Павла на руки и вынесла на балкон для обозрения восторженной толпе. 4). “ Павла отправили обратно в Летний Дворец». 4). Больше никогда в окружении матери о Петре Третьем никто не говорил, опасаясь кары Государыни. «Павел не видел отца на смертном одре (на похороны его не допустили) и даже не присутствовал на заупокойных службах, которых в царских дворцах не проводилось». 4).

Ходасевич²⁰ отметил в своей незаконченной работе, что для окружающих было очевидным, что именно Павел Петрович должен был наследовать корону, что стало для него источником бесконечных страданий. Ему предстояло разделить неизбежно трагическую судьбу всех маленьких претендентов. Спасти его могла только воля матери, которой вскоре представился случай пожертвовать своей властью благополучию сына. Но Екатерина не сделала этого. Она и сама предпочла взглянуть на него, как на претендента. 43).

Ребёнку не дано было понять, что отец, как и мать, видели в нём соперника во власти.

Воспитание Цесаревича

Наследника разместили в Зимнем дворце, главными комнатами для него были учебная и постоянно пополнявшаяся библиотека из 1150 наименований книг в 1697 томах, которая погибла во время пожара 1837 году. Несмотря на то, что Павел любил читать, сомнительно, что десятилетний великий князь изучал труды Монтескье53, Руссо54, Д’Аламбера55, Гельвеция56, труды римских классиков сочинения западноевропейских авторов – Буало57, поскольку вряд ли это было интересно ребёнку, кроме сочинений Сервантеса58 и Лафонтена59. С. А. Порошин в своих Записках отмечал, что это было ознакомительное чтение, поскольку большинство книг упоминается один или два раза. Под влиянием Екатерины II высоко ценившей писателя и философа Вольтера60, великого князя знакомили и с его произведениями. Порошин писал о чтении «вольтеровой Истории Петра Великого», о Вольтеровой Генриаде «Задига» и пьес. Больше всего Павлу нравились «Приключения Робинзона Крузо» Д. Дефо61, что характерно для мальчишки его возраста. Вполне естественно, что великий князь, как любой ребёнок, любил разглядывать разные книжные «картинки», эстампы и карты.

Панин³⁸, как и И. И. Бецкой⁴⁶, считали, что детей нужно учить играючи. Сам Бецкой, имевший впоследствии большое значение в воспитании Бобринского⁴⁵, не принимал участия в воспитании Павла, но изредка приносил ему различные учебные игрушечные пособия. Например, он, принёс токарный станок и сам учил его работать на нём. Наконец он сопровождал великого князя в Смольный монастырь и в академию художеств, которая 25 июня 1765 года признала Павла почётным любителем художеств. Снабжал великого князя учебными пособиями также английский пастор в Петербурге и член академии наук Дюмареск. Он приносил Павлу складные ландкарты, хронологические карты и книги.

Цесаревич имел слабое здоровье, часто болел, но был резвым и живым ребёнком.

Павлу очень повезло с законоучителем – иеромонахом Платоном62, ставшим впоследствии знаменитым митрополитом и с Семёном Андреевичем Порошиным⁴¹, преданными своему царственному воспитаннику. Они старались воспитать правнука Петра Великого достойным своего прадеда, как по образованию, так и по любви к России. Порошин не только преподавал цесаревичу математические предметы, но был его воспитателем и беседовал с ним на различные темы, касаясь также истории и литературы.

Шильдер писал, что Семён Андреевич Порошин⁴¹, бывший флигель-адъютант Императора Петра III стал преподавателем математики у Великого князя Павла с 28 июня 1762 года. Он впервые увидел понравившегося ему мальчика 30 ноября 1761 года на торжественном обеде, и уже тогда захотел к нему попасть. Порошин, довольно близко знающий его отца, много рассказывал о нём Павлу. Педагог оставил дневник, правдиво охватывающий период с 20 сентября 1764 года по 13 января 1766 года. «Записки» Порошина, которые не цитируют только ленивые (в основном увлекаясь анекдотами (короткий рассказ о каком-либо происшествии, не поддающийся проверке на достоверность очевидцев) той эпохи, которые будучи вырванными из контекста, искажают образ императора Павла). В них историки пытаются найти истоки, и не безуспешно, становления личности будущего императора. Можно пожалеть о том, что «Записки» Порошина не затрагивают более поздние периоды жизни Павла Петровича, но в этом вина не только Панина³⁸, но и самого Порошина, который знакомил с их содержанием и самого мальчика, и Панина. Тот усмотрел в любимом учителе Павла соглядатая и противника методов своих немецких коллег в воспитании наследника, посчитал опасным его влияние и удалил Порошина не только от двора, но и из Петербурга, как через чур опасного человека, и окружил Павла своими преданными людьми. Благотворное влияние Порошина, на Павла осознавали впоследствии даже его враги, отметил Шильдер.

Первая дневниковая запись относится ко дню рождения Павла Петровича – ему исполнилось десять лет. После торжественного молебна, и наставления архимандрита Платона⁶³ на тему: «В терпении стяжите души ваша», были официальные поздравления, а затем «Его Высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) с танцовщиком Гранжэ минуэта три протанцевать изволил». 34). Вечером же был бал и ужин.

Шильдер сослался на мнение профессора В. Иконникова «Весьма много говоритъ въ пользу Порошина замечательный для его летъ начитанность и способность пользоваться въ живой беседе известнымъ ему материаломъ. … Трудно было найти человека, который бы до такой степени привязался къ своему питомцу, до такой степени усердно пользовался малейшимъ случаем, чтобы внедрить впечатлительному и пылкому отроку благородные мысли и чувства, какъ это делал, Порошин. Все советы, какие он давал, великому князю, все его замечания и наставления исполнены ума и высокаго благородства». 44).

Боханов отметил интерес Екатерины к Платону. В 1763 году после проповеди Платона «О благочестии» в Троице-Сергиевой Лавре Екатерина II она разглядела в молодом иерее уникальный «адамант», способный украсить её окружение. На вопрос Императрицы: «Почему он пошел в монахи? – молодой Платон ответил, – «По особой любви к просвещению». 4). Платон был вызван в Петербург, где стал законоучителем у Цесаревича с 30 августа 1763 года и находился при нём до его первой женитьбы в 1773 году. Живя во дворце, Платон жил уединённо и редко выезжал в город, но много общался с иностранцами у себя на обедах или по вечерам, что помогло ему овладеть французским языком. Екатерина приходила в умиление от его проповедей. ««Отец Платонъ делаетъ изъ насъ все, что хочетъ, – хочетъ онъ, чтобы мы плакали, – мы плачемъ»», – сказала она однажды. 21). Платон был известен своими сочинениями, а его учебник богословия знали в Европе. Но похвалы не могли примирить Платона с увлечением придворного общества модными современными идеями и нравами, которое не слишком увлекались богословием, как и Екатерина при всей своей внешней набожности. Платон был обрадован назначением его в 1766 году архимандритом Троицкой Лавры, где он мог уединяться на Троицкое подворье. Павел Петрович с детства был очень религиозен и таким, благодаря Платону, остался на всю жизнь.

Боханов отметил, что Дени Дидро63 во время пребывания в 1773 году в России решил сокрушить «клерикала», заявив, что «Бога нет». Услышав в ответ: «Сие известно еще до Дидро. Давид еще сказал: Рече безумен в сердце своем – несть Бог». 4). Дидро якобы восхитился ответом.

До 14 лет Павлу преподавали Закон Божий, математику, историю, географию, физику, языки: русский, французский и немецкий, астрономию. Что касается преподавания физики Эпинусом64, ещё когда Павел занимался только начальной арифметикой, то Порошин⁴¹ в письме к графу Г. Орлову⁴⁸ совершенно справедливо отметил: «… я никогда того мнения не былъ, чтобы физику предлагать въ молодыхъ весьма летахъ; если предлагать ее основательно, то основавшия ея доводы, утверждены будучи на правилахъ математическихъ, малолетнему ученику, ихъ еще не изучившему, кроме скуки ничего причинить не могутъ; если же предлагать вершками и цветками, то учащееся дитя, не усматривая важности дела, превратитъ всю такую науку себе въ игрушки и на прочае важныя и необходимо нужные учения не иначе какъ съ презрениемъ и отвращениемъ смотреть будетъ…» 21).

Панин³⁸ не занимался первоначальным воспитанием Павла, поручив надзор Остервальду65. Он ждал, когда Павлу исполнится 14 лет, с тем чтобы начать обучение цесаревича «государственной науке», но постоянно присутствовал на обедах Великого князя, приглашая к нему своих единомышленников – екатерининских вельмож и кавалеров. На них велись взрослые разговоры, отмечал Шильдер: «… быть можетъ, неуместные и через чуръ эксцентричные, были, однако, вообще поучительны и привлекательны. Они отличались большою свободою ума и откровенностью мнений, что должно было возбуждать и укреплять суждения молодого великаго князя и научать его выслушивать и уважать правду. Это общество – нужно принять это особенно во внимание – не состояло изъ недовольных, и лицъ оппозиции, а напротив того, состояло изъ людей, горячо преданных, своей государыне своему отечеству. Поэтому-то они и позволяли себе свободно выражаться, и не боялись скомпрометировать (огласить сведения, порочащие репутацию и подрывающие доверие) себя и повредить делу монархии». 44). Взрослые не стеснялись присутствием ребёнка, который постепенно привыкал относиться ко всему подозрительно, усваивая чужие мнения. Павел не часто находился в обществе сверстников, в основном по праздникам и на уроках танцев. Наиболее близки ему были племянник Панина, князь Александр Борисович Куракин66 и граф Андрей Кириллович Разумовский67.

С самого детства он не знал родительской любви и ласки, не был изнеженным, оставался одиноким и замкнутым, и потому легко влюблялся в людей. Любознательный и смышленый холерик был очень непоседлив, чем вызывал постоянное недовольство своих воспитателей и обслуги. Павел вставал уже в пять часов утра, и камердинеры были вынуждены одевать его в то время, когда все ещё спали. О торопился есть, гулять, дочитать книгу и лечь спать, чтобы снова рано встать. Несмотря на то, что еду ему подавали по расписанию, воспитатели не смогли перебороть его постоянное нетерпение. Порошин упоминал о болезненном переживании при малейших отклонениях от дневного расписания. В записках Порошина от 7 декабря 1764 года можно прочесть: «У Его Высочества ужасная привычка, чтоб спешить во всем: спешить вставать, спешить кушать, спешить опочивать ложиться…». 34).

Шильдер писал о нежном обращении Екатерины с сыном, который был возле неё на больших и на малых собраниях при дворе, сопровождая её на прогулках, манёврах и охоте. Она радовалась его успехам на экзаменах и говорила ему, что, «когда его высочество возмужаетъ, то она изволитъ тогда по утрамъ призывать его къ себе для слушания делъ, дабы къ тому привыкнуть». 44). У него постоянно бывали самые приближённые лица (Орловы, Чернышевы), оказывая ему почтительное внимание. К его столу приглашались известные люди, иностранцы, губернаторы, генералы. Тогда ещё Екатерина, отметил Шильдер, старалась подготовить достойного преемника. Порошин наблюдал у Павла холодность и недоверчивость к матери, скуку и нетерпение в её присутствии. Он даже ему сказал, что «при самых наилучшихъ намеренияхъ, вы заставите себя ненавидеть». 44).

Порошин рано заметил у Павла пунктуальность, математический склад ума – логичность, точность суждений, обусловленность умозаключений. Он всё старался «разложить по полочкам», объяснить, сформулировать задания и установить правила. И позднее всегда стремился, во что быто ни стало добиваться результатов. Отсюда его стремление преобразовывать страну через распоряжения и указы на основе законодательного регулирования всех укладов в Империи. Порошин написал в своём дневнике: «В учении – особенно в математике – он делает успехи, несмотря на рассеянность… Если бы Его Высочество человек был партикулярный (частный) и мог совсем предаться одному только математическому учению, то бы по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем. … когда его высочество не ленится, то проводимые с ним часы в учении приносят истинное наслаждение». 34).

Порошин отмечал в «Записках», что, по большей части, Павел Петрович учился с большим желанием, но когда на Пасху, наследника на неделю освободили от занятий, то «радость была превеликая». 34). Это характерно для детей всех поколений. «Мальчик с удовольствием играл на бильярде, в воланы и шахматы, ставил опыты с электричеством, «забавлялся» у токарного станка. А после Пасхи в 1765 года «попрыгивал и яйцами бился и катал в спальне»». 34). Большую часть времени цесаревич проводил в Зимнем дворце, наблюдая жизнь из окон или с балкона, любил прогуливаться вокруг дворца. Павел, как любой ребёнок, был легко внушаем, но до конца жизни сохранил способность признавать свои ошибки. В частности, воспитателям Павла удалось-таки преодолеть в Павле сложившееся из-за негативных отзывов окружения отрицательное мнение к Ломоносову68. Порошин прочёл Павлу похвальные слова Ломоносова: «Ты едина истинная наследница, Ты Дщерь моего Просветителя». «И как я оное выговорил, – написал Порошин, – то Его Высочество, смеючись, изволил сказать: – «Это, конечно, уже из сочинениев дурака Ломоносова». Хотя он сие и шутя изволил сказать, однако же говорил я ему на то: «Желательно, Милостивой Государь, чтобы много таких дураков у нас было. … Вы Великой Князь Российской. Надобно вам быть и покровителем Муз российских. Какое для молодых учащихся Россиян будет ободрение, когда они приметят или услышат, что уже человек таких великих дарований, как Ломоносов, пренебрегается?» Его Высочество, выслушавши, изволил говорить, что это, конечно, справедливо и что он пошутил только». 34). 5 апреля 1765 года Порошин рассказал Цесаревичу о смерти Ломоносова. На что он ответил: «Что о дураке жалеть, казну только разорял и ничего не сделал». Приехавший Платон сожалел о Ломоносове, «возбуждая к тому и Великого Князя…». 34)., а уже 20 октября 1765 года «… Читал я Государю Цесаревичу наизусть последние строфы в пятой оде покойного Ломоносова. Очень внимательно изволил Его Высочество слушать и сказать мне: – «Ужасть как хорошо! Это наш Волтер⁶¹». 34).

Порошин замечал также и неправильные поступки ребёнка. Например, его сердило, если в партере публика начинала аплодировать раньше его и более многократно. 28 февраля 1765 года Павел рассердился на тафельдекера (подавальщика), за то, что на столе не оказалось масла и сыра. Он решил, что продуктов не было оттого, что их воруют слуги для себя. Или его мог рассердить отказ в каком-либо блюде за столом. После каждого недостойного поступка его выводили из-за стола, объясняли наедине непристойность его поступка и оставляли с дежурным кавалером, не обращая внимания на его слёзы и негодование. Порошин писал, что после подобных неприятностей мальчик раскаивался в своих поступках и уверял его, что впредь постарается их не совершать, но ему это плохо удавалось. Воспитатели Павла так и не смогли преодолеть нетерпение Павла к отказам в исполнении неблагоразумных его желаний.

Отметил Порошин и такой недостаток, как некоторое пренебрежение к близкому окружению, например, к Куракину⁶⁶, которое не всегда пресекалось воспитателями, хотя по требованию Екатерины II, наследника воспитывали в строгости. 31).

В воспитательном процессе великого князя Екатерина II предусмотрела кроме чтения и трудовое воспитание. В покоях наследника был установлен токарный станок. Традиция обучения царских отпрысков работе на токарном станке с большим или меньшим успехом реализовывалась вплоть до Александра III69. Стандартный режим для наследника в стенах Зимнего дворца включал в себя подъем в шесть часов утра, туалет, завтрак и занятия до часу дня. Потом следовали обед, небольшой отдых и снова занятия. Этот режим часто нарушался обязательными представительскими обязанностями в вечерние часы и болезнями.

Апартаменты матери и сына располагались в разных концах Зимнего дворца, но, как правило, вечером, цесаревич приходил на половину матери. В комнатах императрицы он играл в различные игры, шалил с молодыми фрейлинами. Павел посещал придворные спектакли, и даже сам иногда выступал на сцене придворного театра в юго-западном ризалите Зимнего дворца.

Порошин отметил, что, находясь в окружении взрослых Павел Петрович очень серьезно относился ко всем своим обязанностям. Вольно или невольно в кругу Павла нередко возникали разговоры об обыденной жизни народа за стенами Зимнего дворца, о жизни наших крестьян, об их увеселениях и разных обрядах, какие мальчик с интересом поддерживал. 9 декабря 1764 года взрослые рассуждали о добродушии и основательности нашего народа и что от него можно добиться всего, чего пожелаешь. На что Павел сказал: «А что ж, разве это худо, что наш народ таков, каким хочешь, чтоб был он? В этом мне кажется худобы еще нет. Поэтому и стало, что все от тово только зависит, чтоб те хороши были, коим хотетъ-та надобно, чтоб он был таков или инаков. … Главное, чтоб были хороши те, кто желает им управлять». 34).

Он жадно улавливал и то, что для его ушей не предназначалось, когда за столом возникал приватный обмен мнениями, самого Павла отсылали из-за стола. По этому поводу Порошин записал 9 октября 1764 года. «Часто случается, что Великий князь, стоя в углу, чем-нибудь своим упражнён и, кажется, совсем не слушает, что в другом углу говорят: со всем тем бывает, что недели через три и более, когда к речи придёт, окажется, что он всё то слышал, в чём тогда казалось, что никакого не принимал участия… Все разговоры, кои он слышит, мало-помалу, и ему самому нечувствительно, в основание собственных его рассуждений входят, что неоднократно мною примечено». 34).

Если в раннем детстве Павел Петрович сторонился людей, испытывая страх перед незнакомцами, то к десяти годам, ему стали интересны люди особенно те, о которых он слышал за столом. Никита Панин³⁸ часто приглашал за стол к Цесаревичу сановников и известных в Петербурге лиц. Эти обеды отличались интересными беседами, хорошей кухней и изысканными заграничными винами. Там много судачили о разном, и эти разговоры жадно впитывал юный Павел, особенно, если разговор касался воинской службы и ношения военной формы.

Панину не нравилась его склонность к военной науке, но Павел продолжал грезить о военном поприще. Порошин⁴¹ написал: «Давно уже давно, т. е. в 1762 году, представлялося ему, что двести человек дворян набрано, кои все служили на конях. В сем корпусе был он в воображении своем сперва ефрейт-капралом, потом вахмистром (унтер-офицер (общее название старших солдатских званий (капрал, вахмистр, фельдфебель, урядник) в кавалерии)) … Из оного корпуса сделался пехотной корпус в шестистах, потом в семистах человеках. В оном Его Высочество был будто прапорщик (младший офицерский чин (14-го класса) по Табели о рангах)). Сей корпус превратился в целой полк дворян, из 1200 состоящий. Его Высочество (форма обращения к детям, внукам царствующей особы – великим князьям и княгиням) был порутчиком и на ординации (должность посыльного (ординарца, адъютанта) при командире) у генерала кн. Александра Голицына70. Отселе попал он в гвардию в Измайловский полк в сержанты и был при турецком посланнике. Потом очутился в сухопутном кадетском корпусе кадетом. Оттуда выпущен в Новгородский карабинерной полк порутчиком; теперь в том же полку ротмистром (кавалерийский чин 9-го класса по Табели о рангах (то же, что капитан в пехоте)). Таким образом, Его Высочество, в воображении своем, переходя из состояния в состояние, отправляет разные должности и тем в праздное время себя иногда забавляет». 34).

Песков отмечает, ссылаясь на Порошина, что граф Панин³⁸ был занят и министерскими делами, и был склонен к гуляниям, а Императрица никогда сама не занималась сыном. «Однако, присутствующие на обедах Цесаревича, графы Захар71 и Иван72 Григорьевичи Чернышёвы, его превосходительство (форма обращения к чиновным особам 5-го класса) Пётр Иванович Панин73, вице-канцлер князь Александр Михайлович Голицын⁷⁰, Михаил Михайлович Философов74, сенатор Александр Фёдорович Талызин ((1734 – 1787) участник переворота 1762 г.) и князь Петр Васильевич Хованский75 часто говорили о военной силе Российского государства, о методах ведения войны, о последней прусской войне и о бывшей в то время экспедиции на Берлин, под предводительством графа Захара Григорьевича. Все разговоры были наполнены его основательными рассуждениями, пусть и с насмешкой, о точности покойного прусского короля в отправлении военной службы, о большом повиновении и подобострастии немцев. Однако многие находили в прусских порядках „примеръ для подражания его высочеству“. „Все оные разговоры такого роду были, и столь основательными наполнены рассуждениями, что я внутренне несказанно радовался, что в присутствии Его Высочества из уст российских, на языке российском, текло остроумие и обширное знание“». 34).

Порошин⁴¹ обрисовал особенный, созданный воображением цесаревича военный мир и отмечал, что 27 июля 1765 года прислал Захар Григорьевич Чернышёв к Его Высочеству книжку «Описание и изображение всех здешних мундиров», которую тот много раз перечитывал. Павел долго готовился к роли преобразователя, призванного поддержать расшатанное, по его мнению, правительственное здание. Шильдер¹⁹ относил это явление к наследственному дару, перешедшему от отца к сыну. По замечанию законоучителя цесаревича, Платона⁶³, «великий князь был особо склонен к военной науке». 44).

За обеденным столом у Павла часто были, кроме графа Захара Григорьевича Чернышева, тайный советник граф Миних76 и Иван Перфильевич Елагин77, где возникали разговоры о военных действиях русской армии. Порошин отмечал, что рассказы собеседников слишком влияют на формирование интереса мальчика к военному делу. Он полагал излишним для государя вникать «в офицерские мелкости», а «надобно влагать в мысли его такие сведения, кои составляют великого полководца, а не исправного капитана или прапорщика (младший офицерский чин (14-го класса) по Табели о рангах)». 31). И всё это несмотря на то, что ни Екатерина, ни Никита Панин³⁸ не приветствовали пристрастие Цесаревича к военным наукам, у которого была неудержимая природная страсть к военной службе и с возрастом стала проявляться всё сильнее.

Напротив, Пётр Иванович Панин⁷³, который постоянно посещал великого князя до отъезда в армию в 1769 году, старался развить военные наклонности в наследнике. Он критически относился к современным военным порядкам Императрицы Екатерины, что не прошло для цесаревича без последствий, но Никита Иванович³⁸ не считал нужным, пресекать влияние брата на наследника престола.

Неизгладимые впечатления на Цесаревича произвела лагерная жизнь при красносельских манёврах, состоявшихся в июне 1765 года и в которых принимал участие цесаревич в качестве полковника Кирасирского полка (тяжелая кавалерия: на голове каски, на корпусе тела – кираса (две металлические пластины на груди и спине). В последующие годы Павел Петрович получил хорошую военную подготовку. В 1772 года в 18 лет, он начал исполнять обязанности генерал-адмирала (флотский чин 1-го класса по Табели о рангах) и фактически командовал Кирасирским полком, полковником которого являлся с 1762 года.

Интерес Павла I к военному делу передался по наследству вплоть до Николая II78.

Порошин⁴¹ отмечал, что его воспитывали «на французский манер», и взрослые не стеснялись обсуждать в его присутствии собственные любовные приключения и совершенно справедливо считал это недопустимым. Он упоминал, что Павел Петрович влюбился во фрейлину Екатерины II Веру Николаевну Чоглокову79, которая была лишь двумя годами старше. Задавал мальчик вопросы и о недавнем прошлом. Иногда речь заходила о жестоких и страшных временах при государе Петре Великом, о его отце – императоре Петре III Федоровиче. Зашла речь и о Тайной канцелярии. 8 октября 1764 года Павел, посмотрев указ из адмиралтейской коллегии, бросил его Порошину, на что тот, шутя, сказал ему, что в старину за это «слово и дело»80 крикивали. На вопрос Павла, что это такое? Порошин, не входя в подробности, рассказал ученику, что от Тайной Канцелярии пострадало много людей. На что Великий Князь спросил: «Где же теперь эта Тайная Канцелярия?», а Порошин ответил, что отменена она Государем Петром Третьим. Павел сказал: – «Так поэтому покойный Государь очень хорошее дело сделал, что отменил ее». 34).

Для взрослеющего мальчика история гибели его отца, шёпотом рассказанная ему «доброжелателями», не могла не стать для него душевной травмой и не испортить отношения между матерью и сыном. Неудивительно, что, не имея друзей, и с детства понимая, что его окружают преимущественно чужие люди, которые не желают ему добра, Павел Петрович научился скрывать свои мысли и жить в своём, закрытом от посторонних, мире.

Мальтийский орден, о котором десятилетний мальчик впервые услышал 28 февраля 1765 года от Порошина, послужил, считал Шильдер¹⁹, предметом игры для воображения будущего великого магистра. Порошин читал будущему императору Вертотову Историю об Ордене Мальтийских кавалеров. «Изволил он, потом забавляться и, привязав к кавалерии своей флаг адмиральской, представлять себя кавалером Мальтийским». 34). Увлечение привело его не только к тому, что император стал гроссмейстером Мальтийского ордена, но и к личной встрече с папой Римским. 31).

Порошин писал, что необходимость присутствия мальчика на длинных и скучных званых приёмах в присутствии иностранных дипломатов у Императрицы вынуждала его реагировать чисто по-детски. Он начинал плакать или жаловаться на боль в животе, чтобы «поскорее улизнуть из-за стола, что вызывало гнев императрицы и внушений Панина³⁸, требуя от того „соблюдения приличий“» 34). Павел плакал, давал обещания, но подобные эпизоды повторялись вновь.

С 13 июля 1765 года Павла начали учить геометрии. По воскресеньям Его Высочество уже принимал рапорты от морских господ флагманов.

Шильдер¹⁹ утверждал, что Павел был воспитан в общественной и умственной среде, пусть и не по возрасту, но в среде, «способной развить его умъ, просветить его душу и дать ему серьёзное, практическое и вполне национальное направление, знакомившей его съ лучшими людьми страны, ставившей въ соприкосновение со всеми дарованиями и выдающимися талантами эпохи, – однимъ словом, в среде, способной привязать его ко всемъ нравственным силамъ страны, въ которой онъ будетъ некогда государемъ». 44).

Соловьёв Сергей Михайлович ((1820 – 1879) – русский историк) обратил внимание на то, что с самого начала своего царствования Екатерина начала государственные преобразования с Сената, но «виднейший ее советник Н. И. Панин³⁸, один из умнейших людей той эпохи, подал императрице обстоятельно мотивированный проект учреждений императорского совета (1762 года), в котором, доказывая несовершенства прежнего управления, допускавшего широкое влияние фаворитизма на дела, настаивал на учреждении „верховного места“, совета из немногих лиц с законодательными функциями». 41). Он предлагал изменить функции существующего Верховного тайного совета (орган государственного управления из нескольких наиболее влиятельных персон при Екатерине I и Петре II (1726—30)) и Кабинета. Екатерина даже подписала поданный ей проект, но стала колебаться, и собрала мнения государственных людей о нём. Ей даже высказали (Вильбуа), отметил Соловьёв, что Панин³⁸ «тонким образом склоняется более к аристократическому правлению; обязательный и государственным законом, установленный императорский совет (при Екатерине II и Павле I собрание главных должностных лиц государства, созываемое для регулярных совещаний; персональный состав совета назначался царствующей особой) и влиятельные его члены могут с течением времени подняться до значения соправителей». Екатерине указали, что предлагаемая административная реформа может превратить Россию из самодержавной монархии в монархию, управляемую олигархическим советом чиновной аристократии. Екатерина надорвала проект, а Панин не сумел внедрить в Россию знакомые ему формы шведского управления.

В различных источниках отмечено, что для изучения положение дел, Екатерина предприняла ряд поездок по государству: в 1763 году ездила из Москвы в Ростов и Ярославль, а 20 июня 1764 года государыня выехала из Петербурга в Ревель и Ригу, а на время её отсутствия цесаревич с Паниным поселились в Царском Селе. «После Петра Великого Екатерина была первая государыня, которая предпринимала путешествия по России с правительственными целями». 41).

Ещё до отъезда императрицы в Петербурге стали распространяться слухи о какой-то ожидаемой катастрофе, и появились подметные письма с упоминанием Шлиссельбурга. Екатерина узнала о разыгравшейся в ночь с 4 на 5 июля Шлиссельбургской трагедии 9 июля в Риге от курьера, присланного Паниным. Общеизвестно о бунте подпоручика Смоленского пехотного полка Мировича⁴², решившего освободить содержавшегося в крепости «безъименнаго колодника81». Во время бунта Власьев и Чекин закололи своего узника, в точности исполнив инструкцию Екатерины, заранее предусмотревшей такую возможность. Ворвавшийся в каземат Мирович увидел бездыханный труп бывшего императора Иоанна VI⁸¹. Так кровавая развязка завершила беззаконие 1741 года. Екатерина посетила 13 июля Митаву, где царствовал в то время поставленный ей герцог Бирон82, и только 25 июля возвратилась в Петербург, чем в очередной раз показала свойственную ей силу духа и самообладание.

Порошин⁴¹ мельком рассказал о поручике (военный чин 11-го класса по Табели о рангах) Смоленского пехотного полка Василии Яковлевиче Мировиче Павлу, а Никита Панин с присущей ему «французской лёгкостью», лично знавший Мировича, дополнил происшествие своим рассказом. У Порошина по этому поводу записано; «Его превосходительство (форма обращения к чиновным особам 5-го класса) Никита Иванович изволил сказывать о смешных и нелепых обещаниях, какие оный Мирович делал Святым Угодникам, если намерение его кончится удачно». 34). Все много смеялись, кроме Павла. Эти ужасы производили на него гнетущее впечатление, а после таких рассказов он плохо спал и иногда кричал во сне.

К 12—13 годам Павел Петрович уже свободно владел французским и немецким языками; чуть позже – польским. Пристрастившись к чтению в юношеские годы, Павел к своему совершеннолетию знал не только сочинения Сумарокова83, Ломоносова⁶⁸, Державина84, но и европейских авторов: Расина85, Корнеля86, Мольера87. Особенно его увлек огромный роман испанца Сервантеса⁵⁸ «Дон-Кихот», который долго был его любимой книгой. Конечно, ему и в голову не могло прийти, что некоторые из потомков именно его будут называть «русским Дон-Кихотом». 4).

Государыня решила реформировать страну через пересмотр, упорядочение и обновление существующего законодательства. Для этой цели Екатерина создала знаменитую «Комиссию для сочинения проекта нового Уложения»88.

Комиссия должна была провести подготовительную редакционную работу, а к «слушанию» составляемого кодекса призывались земские люди, нуждам которых должны были удовлетворить новые законы, а не европейские мечты.

Не доверяя чиновничеству, выросшему на старых законах и знающему лишь правительственную практику, Екатерина сама решила установить принципы будущего кодекса.

Шильдер писал, что с 1765 года она работала над изложением законодательных принципов, не говоря никому о содержании своего труда. «Два года я читала и писала, не говоря о том полтора года ни слова, – сообщала сама императрица. – Предуспев, по мнению моему, довольно в сей работе, я начала казать по частям статьи, мною заготовленныя, людям разным, всякому по его способностям». 44). Она использовала известные сочинение итальянца Беккариа89 «О преступлениях и наказаниях», Монтескье⁵³ «Дух законов», установив свои принципы нового русского законодательства, заимствовав их в современной ей европейской литературе. Её работа стала известным Наказом90 в его первоначальной редакции. Содержание Наказа было в высшей степени либеральным и не соответствовало национальному быту. Продолжив после Петра Великого введение европейских обычаев, Екатерина решила внести в русские законы общеевропейские начала.

Она находила самодержавие единственно возможной для России формой власти, мотивируя обширностью страны, поскольку народу трудно повиноваться многим господам. По её мнению, древняя Россия жила с чуждыми нравами и их следует переделать на европейский лад, потому что Россия – страна европейская. Наказ⁹⁰ возбудил массу возражений со стороны приближенных лиц, что заставило её зачеркнуть, разорвать и сжечь «больше половины» написанного. Шильдер отметил, что перед изданием Екатерина отдала сокращенную редакцию Наказа в Коломенское, и позволила «вельми разномыслящим» людям «чернить и вымарать все, что хотели». 44). По словам Екатерины, напечатано было менее четверти того, что она составила.

Из сохранившихся рукописей императрицы, писал Платонов91, можно увидеть, что возражения избранных ею цензоров направлены были против либеральных утверждений и того, что не соответствовало русским нравам.

В первые годы своего правления Екатерина проявляла некоторую уступчивость в силу высокой степени зависимости императрицы от окружающей её придворной среды, тем более, что её личные мнения сильно отличались от официальных высказываний. Екатерина, воспитавшаяся на освободительных теориях XVIII века, не сочувствовала крепостному праву и мечтала об освобождении крестьян. По словам Платонова, в её личных бумагах были найдены проекты постепенного уничтожения крепостной зависимости через освобождение крестьян в отдельных имениях при их купле-продаже, но она изменила своё мнение из-за консервативных взглядов своих советников. В результате, крепостное право достигло апогея своего развития именно в царствование Екатерины.

Платонов отметил содержание напечатанного Наказа, содержавшего 20 глав (две главы: 21 и 22 – о полиции и о государственном хозяйстве, Екатерина приписала к Наказу уже в 1768 году) и более 500 параграфов, или кратких статей. Содержание их касалось всех главнейших вопросов законодательства. Кроме общих рассуждений об особенностях России как государства, и о русском государственном правлении в частности, обсуждалось положение сословий, задачи законодательства, вопрос о преступлениях и наказаниях, судопроизводство, предметы гражданского права, целый ряд вопросов государственной жизни и политики, включая рассуждение о признаках разрушения государства. Наказ довольно полно охватывал сферу тех вопросов, какие представляются законодателю, но он только наметил их, трактуя их отвлеченно и не мог служить практическим руководством для законодателя.

Ещё перед публикацией «Наказа» окружением Екатерины были опротестованы все статьи об изменении крепостного состояния.

В Наказе Комиссии о сочинении проекта нового Уложения было определение: «Равенство всех граждан состоит в том, чтобы подвержены были тем же одинаковым законам. Государственная вольность в гражданине есть спокойствие духа, происходящее от мнения, что всяк из них собственною наслаждается безопасностию: и чтобы люди имели сию вольность, надлежит быть закону такову, чтоб один гражданин не мог бояться другого, а боялися бы все одних законов». 33).

Новым Уложением (свод законов) Екатерина в первую очередь думала об образовании твердой системы, в которой все и каждый знают точное расписание своих привилегий и запретов, не обращаясь по пустякам к высочайшей особе.

В 1767 году императрица Екатерина путешествовала по Волге без наследника, поскольку он тяжело заболел. Он был вынужден жить в Москве с февраля 1767 по февраль 1768 года, куда были созваны представители от всех сословий для образования комиссии по составлению проекта нового уложения. Об этом было возвещено манифестом от 14 декабря 1766 года. Необходимость переработать русское законодательство в стройную систему осознавали все правители, в силу того, что Уложение царя Алексея92 устарело, а после Петра Великого законодательный кодекс не был составлен.

Екатерина, после круиза по Волге, следила за сочинением проекта нового уложения. В «Комиссию для сочинения проекта нового Уложения» дворянство каждого уезда и города, независимо от величины, низшие разных служб служилые люди (ландмилицкие люди), черносошные (государственные) крестьяне – из каждой провинции, от каждого народа, Сената, Синода, Коллегии, и из других присутственных мест были присланы по одному депутату. Отсутствовали представители духовенства и частновладельческие крестьяне. Депутат получал за всё время пребывания в Комиссии жалованье и должен был привезти в Москву запросы своих избирателей. Звание депутата было очень почетным в глазах общества, поскольку депутаты навсегда были освобождены от казни, телесного наказания и конфискации имения, а за обиду депутата виновный нёс двойное наказание.

В Комиссии состояли 565 лиц, в числе которых треть из них были дворяне, другая треть – горожане, число лиц податных сельских классов было менее сотни, а депутатов от присутственных мест было 28. Заседания Комиссии были торжественно открыты в Москве 30 июля 1767 года. Государыня в императорской мантии и в малой короне на голове выехала из Головинского дворца в Успенский собор в парадной карете. За кавалергардами (тяжелая кавалерия в гвардии, почетная императорская охрана во время торжеств) также в карете ехал Цесаревич. После обедни в Грановитой палате состоялось открытие заседания. Справа от императрицы стоял стол, покрытый красным бархатом, с императорским и генерал-прокурорскими наказами комиссии и порядок управления ею. Слева от трона располагалась свита, в числе которой находился Великий князь с правительственными лицами, придворными и иностранными министрами. Депутаты создали восемнадцать «частных» комиссий для изучения уже существующего законодательства, наказов избирателей и разработки новых законов. Цесаревич был не только свидетелем необычного явления в русской истории, но и формальным участником комиссии, которая должна была упорядочить кипы манифестов и указов, накопившихся от предыдущих царствований. Многие из них устарели или противоречили друг другу, кроме того, не были оформлены привилегии сословий, не определены правила коммерции, правила для каждого из сословий, исключающие одинаковые понятия равенства в разных сословиях, не установлены критерии наказаний.

Депутаты могли только слушать, обсуждать и принимать законы в готовой редакции, а для редактирования, производства вспомогательных и подготовительных работ были выделены особые подкомиссии. Одни из них обрабатывали отдельные части будущего кодекса после обсуждения их общим собранием Комиссии, другие готовили предварительные материалы для занятий общего собрания. Одна из этих комиссий, дирекционная – была главной, руководила работой как частных комиссий, так и общего собрания. Поэтому в ней состояли генерал-прокурор (высшее должностное лицо: возглавлял Сенат) и председатель (маршал) Комиссии (А. И. Бибиков93). Каждый вопрос проходил обсуждение в нескольких комиссиях иногда даже несколько раз. Это вызывало неизбежное замедление работы, делопроизводства и создавало препятствие для успешного ведения дела.

Более 1000 привезённых депутатских наказов требовалось в ходе работы Комиссии разобрать и привести в систему всё их содержание. Вся подготовительная работа была не доступна общему собранию, которому до её выполнения нечего было делать, но этих работ не думали исполнять предварительно и ожидали их от общего собрания. Разногласия в желаниях сословий, несовершенство внешней организации, неумелая постановка задач, смешение подготовительных работ с прямой обязанностью Комиссии стали препятствием в работе.

Прочтя Наказ⁹⁰ Екатерины, Комиссия приступила к чтению наказов депутатских и прослушала несколько крестьянских наказов. Не дождавшись окончания чтения наказов, маршал Бибиков предложил перейти к чтению законов о дворянстве, затем о купечестве. Не закончив чтение, через 60 заседаний, Комиссия занялась вопросом о правах остзейских дворян, не завершив и этого дела. 14 декабря 1767 года в Москве состоялось последнее заседание комиссии депутатов. Маршал Александр Ильич Бибиков объявил депутатам высочайшую волю о продолжении работы комиссии в Петербурге с 18 февраля следующего года. В начале 1768 года двор с Комиссией возвратились в Петербург.

Во время пребывания двора в Москве в силу политических соображений был решён важный для цесаревича вопрос, правда не в его пользу, относительно его Голштинского наследства. Императрица Екатерина именем несовершеннолетнего сына отказалась от прав на Шлезвиг, и уступила Дании герцогство Голштинское в обмен, на графства Ольденбургское и Дельменгорсткое, предназначенное младшей линии Голштейн-Горттрпского дома. Шильдер обратил внимание на то, что за Великим князем и его наследниками должен был остаться титул герцога Шлезвиг-Голштейн-Готторпского. Екатерина подписала предварительный договор с Данией, который должен был вступить в окончательную силу по достижению Павлом Петровичем совершеннолетия в апреле 1767 года в Копенгагене и утвердила его в Москве в сентябре 1767 года. История с Голштинским наследством была закончена трактатом 21 мая 1773 года. В результате Павла не только лишили надежды вступить на родительский престол при жизни матери, но, и даже отцовского наследства.

Разразившаяся эпидемия оспы не щадила и высшее петербургское общество. В мае 1768 года умерла от оспы невеста графа Панина³⁸, графиня А. П. Шереметева94. На время её болезни Павел жил в Царском Селе при Екатерине, которая обещала Панину, что «сына своего ни весть какъ няньчить станетъ». 44). Павел принял самое теплое участие в горе своего воспитателя. Императрица пригласила из Англии известного доктора Димсдейла95. В начале августа 1768 года он был представлен императрице, а затем, 12 октября 1768 года после почти двухмесячных опытов и приготовлений, привил оспу императрице Екатерине в Зимнем дворце. Во избежание толков и беспокойства среди жителей государыня на другой день переехала на время в Царское Село. 1 ноября после молебна Екатерина возвратилась в Петербург, где в Зимнем дворце её встретил цесаревич. Прививка наследнику была задержана, поскольку 22 октября он заболел летучей оспой. После выздоровления Димсдейл привил цесаревичу оспу 1 ноября.

Война с Турцией и нерезультативная работа собрания привела в конце 1768 года к роспуску его членов. Не дождавшись желаемого результата, из-за неумения Бибикова⁹⁴ и других лиц, Екатерина отложила работу над Уложением до лучших времён. Подготовительная работа была продолжена некоторыми частными комиссиями до 1774 года. Екатерина стала забывать о своей Комиссии и отказалась от её законодательной деятельности с 1775 года. Тем не менее, неудачная работа Комиссии имела важное значение для её последующей деятельности. Дело затянулось до 1785 года.

По признанию Екатерины, Комиссия получила свет и сведение о всей империи, с кем дело имеем и о ком пещись должно». «Она принялась по частям выполнять свой план, давала ряд отдельных законоположений, из которых замечательны губернские учреждения 1775 года и грамота сословиям 1785 года». 44).

Мальчик превращался в юношу, начался второй воспитательный период жизни Павла Петровича. В 1768 году Павлу исполнилось 14 лет. Панин³⁸ решил, что для цесаревича наступило время начала обучения коммерции, учреждению мануфактур, фабрик, правлению государства, и др. государственным наукам, в т. ч., внутренней и внешней политике, военному делу, и прочему, составляющему силу и славу монархии. Но многие прекрасные намерения Панина, остались лишь на бумаге. Цесаревич лишь впоследствии самостоятельно, через книги и размышления уяснял «государственную науку». Под влиянием Панина в нём сформировались политические убеждения в области внешней политики, которые требовали для России вечного союза с Пруссией, на которую тот смотрел, как истинный прибалтийский немец своего времени. Убедившись в том, что императрица имеет свою собственную политику, Никита Иванович начал исподволь указывать лишь на необходимость водворения законности в управлении, с чем соглашалась сама Екатерина, о чём свидетельствует знаменитый «Наказъ“⁹⁰. Но Панин считал, что Екатерина, нарушившая законные права Павла на престол, не даст ему достигнуть своих целей, «поэтому ближайшею практическою целью Панина явилось стремление нравственно разъединить своего воспитанника съ его матерью, внушить ему недоверие къ ней и, подчинивъ его своему руководству, открыть ему блестящую, но туманную перспективу благо действия России, когда Павелъ, въ силу той или другой случайности, вступитъ на престолъ или, яко бы по праву, сделается соправителемъ матери». 44).

Порошин⁴¹ был удалён, и не осталось столь подробных источников информации, позволяющих судить о дальнейшем развитии характера Павла. Шильдер¹⁹ утверждал, что образование Павла ухудшилось. Остервальд⁶⁵, давнишний недоброжелатель Порошина, которого не любил Цесаревич, олицетворял полную педагогическую посредственность, а С Григорием Николаевичем Тепловым96 Павлу было скучно из-за чтения сенатских дел. Лучшими были Николаи97, Лафермьер98 и Левек99.

После объявления войны Оттоманской Порте 18 ноября 1768 года Порошин был назначен командиром старо – Оскольского пехотного полка, а менее, чем через год – 12 сентября 1769 года он скончался около Елизаветграда. Ему было полных двадцать восемь лет. По поводу смерти Порошина С. М. Соловьёв написал: «исчезъ одинъ изъ самыхъ светлыхъ русскихъ образовъ второй половины XVIII века; начато было хорошее слово, хорошее дело и порвано въ самомъ начале». 42).

Великому князю было интересно всё, касающееся Морского кадетского корпуса, где директором был Иван Логгинович Голенищев-Кутузов100. Он же был наставником Цесаревича по морской части. Обо всех важных происшествиях в корпусе ему докладывали и обо всём спрашивали его разрешения. Цесаревич старался вникать во все тонкости, оплачивал содержание сыновей бедных дворян из своего генерал-адмиральского (флотский чин 1-го класса по Табели о рангах) жалованья. Не принимая участия в управлении морской частью, он интересовался морским делом и принимал по праздникам рапорты флагманов.

Павел с удовольствием узнал о назначении в 1769 году вице-президентом адмиралтейств-коллегии близкого ему человека – графа И. Г. Чернышева⁷² и поздравил его с этим назначением.

Во время войны с Оттоманской Портой в 1768 году началась борьба с польскими конфедератами, а в 1770 году в Москве появилась моровая язва, вызвавшая в следующем году открытый мятеж.

Характеристикой воспитания Павла Петровича могут служить два приветствия, сказанные ему на маскараде в ноябре 1770 года, во время пребывания в Петербурге принца прусского Генриха101, где ему рекомендовали продолжать так же, как он начал и идти по стопам Екатерины. Принц Генрих, брат короля Фридриха II³⁷ прибыл в Петербург на переговоры о делах Польши, окончившиеся её первым разделом102. Он очень понравился Екатерине. На празднике в его честь избранные ученики кадетского корпуса и ученицы Смольного института изображали Аполлона, четыре времени года и двенадцать месяцев, они произносили приветствия и преподносили подарки некоторым лицам. Павлу Петровичу преподнесли перстень с портретом Императрицы. Принц Генрих за четыре месяца пребывания в Петербурге подружился с Цесаревичем. С этих пор в молодом Великом князе навсегда утвердилась любовь к Пруссии. 17).

Существует точка зрения, что отлучение Порошина от Великого князя Павла, которого тот искренне любил, стало следствием «интриги», затеянной графом Паниным. Никита Панин³⁸ и Семён Порошин⁴¹ ухаживали за фрейлиной Императрицы – графиней Анной Петровной Шереметевой⁹⁴. Из ревности Панин добился отстранения Порошина, который чрезвычайно тяжело переживал свою отставку и даже обращался за помощью к Григорию Орлову⁴⁸, который не смог ничего сделать. Заметки Порошина рисуют портрет Павла совсем не в тех тёмногротесковых тонах, что можно прочесть в большинстве сочинений. Павел был живым, любознательным, своенравным ребёнком, но отзывчивым и добрым.

Павла учили всему без особой системы. Песков отмечает заурядность почти всех его учителей, кроме архимандрита Платона⁶³ и Порошина⁴¹, осознающих свою ответственность перед Павлом и государством, которые оказали значительное положительное влияние на формирование его личности. Остаётся только жалеть о довольно кратковременном пребывании Порошина в числе наставников Павла. Гувернёр и учитель Порошин, всячески оберегавший от дурного влияния окружающих его взрослых, искренне любивший своего ученика и будучи неразлучным с ним, обрисовал его прекрасным, не по летам развитым ребенком. Павел, в свою очередь, отвечал ему такой же любовью и прилежанием.

День за днем повторяет Порошин в своём Дневнике стереотипную фразу: «У меня очень хорошо занимался», или «Госуд (арь) с обыкновенною легкостью понимал все толкования». Особенные способности проявлял Павел к математике, и это дало возможность Порошину записать: «Если бы Его Высочество человек был партикулярный (частный) и мог совсем только предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем». 34).

Суждения, высказываемые Павлом по разным поводам, отметил Ходасевич²⁰, обдуманны, верны, а иногда и метки, что нехарактерно для ребенка его возраста. Вот, например, одна из порошинских записей: «Его Высочество сего дня сказать изволил: «С ответом иногда запнуться можно, а в вопросе мне кажетца сбитца никак не возможно». 34). Порошин умел сдерживать резкие порывы своего воспитанника, развивая его ум и сердце и пробуждая добрые чувства, но не мог «… остановить разговоры, которые велись при наследнике Паниным и другими лицами, – грубоватую и фривольную болтовню вельмож XVIII столетия». (Владислав Ходасевич, «Державин», Изд. «Книга», 1988, ISBN:5-212-00073-4) Порошин не понимал, что нельзя одобрять ранние сердечные влечения Павла к фрейлине Чоглоковой⁷⁹, несмотря на своеобразную прелесть, невинность и романтичность его «романа». Но таковы были нравы века. Мог ли учитель указывать Панину, женскому угоднику, пагубность бесед с ребёнком о любви, тем более, что сама Екатерина обсуждала с сыном ему прелести французской актрисы. Фаворит Екатерины, граф Г. Г. Орлов⁴⁸, также способствовал его преждевременному развитию. Он начал с того, что стал ухаживать за Павлом, прерывал его занятия, входил во все его детские забавы и сделался его любимцем. Он был одним из тех, которые поощряли Павла в его детской привязанности к В. Н. Чоглоковой и, вероятно, по его указанию, был приглашён к обучению Павла Петровича Теплов⁹⁶. Он предложил ему посетить фрейлин, живших во дворце. Цесаревичу хотелось туда идти, однако, в присутствии её Величества он не знал, что ответить, но та отнюдь не возражала. Возможно, Орлов руководствовался мыслью обратить преимущественное внимание Екатерины на Бобринского⁴⁵, к которому он питал родительские чувства. Если за Бобринским стоял Орлов, то за Павлом – Панин³⁸, чем можно объяснить постоянное соперничество Панина и Орловых, продолжавшееся до самого вступления Павла Петровича в брак.

Никита Панин, считающий незаконным захват власти Екатериной и наследование престола по женской линии, старался внушить это Павлу вплоть до своей смерти. Он окружил его своими единомышленниками – братом, генералом Петром Паниным⁷³ и позже – писателем Денисом Ивановичем Фонвизиным103. Тем самым, считал Шильдер, они впоследствии воспитали в Павле Петровиче ярого врага «всякого ограничения своей власти».

Учебные занятия Павла Петровича вновь были прерваны летом 1771 года горячкой, принявшей опасный характер. Екатерина, хотя и старалась успокоить себя тем, что эта болезнь – предвестница возмужалости, встревожилась и переехала из Петергофа в Петербург, где, несмотря на свою любовь к загородной жизни, провела два месяца, почти ежедневно навещая сына. Императрица и Никита Панин ухаживали за больным. Болезнь была столь опасна, что опять возник вопрос престолонаследия. В случае несчастья не без участия графа Г. Г. Орлова⁴⁸ подумывали объявить наследником престола Бобринского, но Павел выздоровел и 28 августа был отслужен торжественный молебен по случаю его выздоровления.

П. П. Лопухин (1790 – 1873, генерал-лейтенант, великий мастер масонской ложи и один из организаторов Союза благоденствия. Участник войн с Наполеоном и подавления Польского восстания 1831 года) писал: «выздоровление Павла было встречено демонстративным ликованием оппозиции, а сам он впоследствии рассказывал родным и близким о том, как в молодости его едва не отравили. Он выздоровел, и перспектива сделать его в скором времени царем снова стала смущать умы подданных». 31).

После выздоровления Павла Петровича, во время отлучки Орлова в Москву (сентябрь – ноябрь 1771 года), для борьбы с чумой и, в особенности, со времени его отъезда, в апреле 1772 года на мирные переговоры с Турцией – на конгресс в Фокшаны, могущество Орлова⁴⁸ стало падать и окружение уже видело попытку навсегда удалить его от двора. С его отъездом, Екатерина стала заметно ласковее к сыну. Она стала чаще видеться с ним, лучше узнала его и окружавшее его общество, а Павел стал меньше стесняться в присутствии матери. Он был очень тронут её ласками, и между ними установилось взаимное доверие, что видело всё окружение. Эту перемену подтверждала сама Екатерина: «Никогда мы такъ не веселились, какъ въ эти девять недель, проведенныхъ въ Царскомъ Селе, съ моимъ сыномъ, который делается хорошенькимъ мальчикомъ. Утромъ мы завтракали въ прелестной зале, расположенной близъ озера и расходились, нахохотавшись досыта. После этого каждый занимался своимъ деломъ; потомъ обедъ; въ шесть часовъ прогулка или спектакль, а вечеромъ подымался шумъ во вкусе всехъ, которые меня окружаютъ и которыхъ здесь много. Сынъ мой не хочетъ отставать отъ меня ни на шагъ и я имею честь такъ хорошо его забавлять, что онъ иногда подмениваетъ билеты, чтобы сидеть за столомъ рядомъ со мною. Я думаю мало можно найти примеровъ такого согласия въ расположении духа». 14). Кобеко³⁴ считал, что в убеждении Екатерины Орлов держал её в подчинении и употреблял во зло её доверие, внушая ей ложные понятия о сыне. Поэтому она и решила во благо государства и для безопасности великого князя, «положить пределъ честолюбию временщика и скинуть съ себя наложенное имъ ярмо». 31).

Воспитывали Павла как французского дофина по моде культурных слоёв европейского общества, как это было принято при дворе Елизаветы, в рыцарском духе на французской литературе. Шильдер¹⁹ писал: «Эстетическая впечатлительность, слабонервность, съ одной стороны, поклонение рыцарскимъ добродетелямъ: великодушию, мужеству, стремлению къ правде, защите слабыхъ и уваженние къ женщине – съ другой, навсегда привились къ натуре Павла. На Павле сказались впоследствии все достоинства и недостатки французского воспитания: живой, любезный, остроумный, онъ полюбилъ внешность, декорации, любилъ щеголять своими костюмами и десяти, одиннадцати летъ уже занять былъ „нужными мыслями“ и „маханиемъ“». 44). В основном, молодого великого князя, как и самого Панина, обучали представители иноземных школ: бывший профессор Страсбургского университета француз Николаи⁹⁸, его соотечественник писатель Лафермьер⁹⁹, известный географ – моряк Плещеев104, хотя и русский, но, вышедший из английской школы. Панин был германофилом, как сказали бы сейчас, и боготворил Фридриха II³, тем не менее, он не отказывался от своей национальности. Валишевский²⁴ отметил, что в своей программе обучения Панин не отодвигал Россию на задний план, поскольку ее языку и литературе должно принадлежать первое место, даже если бы не существовало Ломоносова⁶⁸ и Сумарокова⁸³.

Много позже историки стали резко осуждать воспитание Павла, хотя оно ничем не отличалось от воспитания наследников других европейских государств, будь то наследники Людовика XV (официальное прозвище Возлюбленный 1710—1774, – король Франции c 1 сентября 1715 года из династии Бурбонов) или великого Фридриха³⁷. Валишевский²⁴, описывая особенности формирования личности Павла, в пух и прах громил методы его воспитания. При этом он не учитывал, что за сто с лишним лет многое изменилось в обществе, включая и само общественное сознание, хотя нужно отдать ему должное в понимании причин особенностей воспитания наследника. В частности, он отмечал, что о правильности уроков при дворе с пышными празднествами и развлечениями не могло быть и речи, поскольку между прогулками, парадными обедами, спектаклями и маскарадами невозможно соблюсти строгое расписание. Ребёнок, по сути, вёл образ жизни взрослого человека, не будучи к этому готов. «При дворе Павел очень рано стал ходить в театр, что не могло быть для него очень назидательно, так как он видел пьесы вроде „Ревнивого фавна“ или „Безумства любви“, поучался разбирать достоинства известных балерин…» 7).

Можно только удивляться тому, что влияние развращённого двора Екатерины, где поощрялись его преждевременные ухаживания за фрейлинами, не испортили нравственность Павла. «… молодой великий князь интересовался гораздо больше теми суровыми уроками, что давали ему его учителя. Когда им случалось говорить в его присутствии двусмысленности; как о том с негодованием свидетельствует честный Порошин⁴¹, то Павел обыкновенно пропускал услышанное мимо ушей. Но зато он запоминал их панегирики Волынскому, министру-преобразователю императрицы Анны Иоанновны¹⁴, ставшему жертвой своих благородных стремлений, а также их споры насчет неправоты Карла I по отношению к его подданным». 7).

Здесь сказалось и очень сильное положительное влияние архимандрита Платона^63, которому удалось заложить в душу будущего Императора четкое и ясное понятие о нравственности, о том, что хорошо и что плохо, но мальчику приходилось метаться между точкой зрения Платона и укладом двора «матушки», что очень трудно понять ребёнку. Плохую службу для него сыграло и то, что с младых ногтей Павлу внушали, что «по своему рождению и призванию он человек единственный в своем роде, – будущий царь!» 7). (позднее будущим наследникам престола не внушалось такое вредное для ребёнка утверждение). «Еще ребенком он был полон мыслей, чувств и честолюбивых мечтаний, которых его мозг не мог переработать, так как чувственные способности всегда брали у него верх над всеми другими». 7). «И, грезя наяву, он уже распределял должности, жаловал чины, командовал армиями, давал сражения. Смешивая идеи двух противоположных направлений, имевших на него влияние, он то мечтал о самодержавной власти, – и, действительно, она вскружила ему голову, как только он ее достиг, – то увлекался мальтийским романом, с которым и связал впоследствии судьбы своей родины. Он обращался со своими камергерами или как с рабами, или наряжал их в рыцарей крестовых походов, закованных в латы, и устраивал с ними турниры». 7).

С другой стороны, Павел впитывал мировоззрение «конституционалиста Панина³⁸ и масона Плещеева с его мистицизмом», либерализм и гуманитарные взгляды и Монтескье⁵³ и Беккариа⁸⁹. Они открыли перед Павлом новый взгляд, призывая его к преобразованию своего государства, но не показали правильных путей к его достижению. Екатерина, думая о воспитании Павла, мало думала о его личности, тем более что она не могла устранить и контролировать влияние окружающей среды. В то время, как Никита Панин всячески отвлекал своего ученика от военных занятий, а императрица пыталась очистить свою армию от прусских милитаристских традиций, младший брат Никиты Петр Иванович Панин⁷³, не только мечтал подчинить милитаризму всё государство, но и внушал это Павлу. «Павел будет царем, властелином, перед которым все трепещет и который все может: Порошин⁴¹, ничего не понимавший в философии, непрестанно напоминал об этом ребенку. Павел каждый день слышал, как этот Порошин и другие восхваляли в Петре Великом гениального солдата, моряка и ваятеля, вылепившего свой народ на свой образец, словно кусок мягкого воска; или как они превозносили гений Фридриха³⁷, великого капрала, сумевшего выдрессировать свой народ, точно полк солдат, или сурового героического Мильтиада, без которого Греция погибла бы при Марафоне, несмотря на всех своих философов. Быть сразу Фридрихом, Петром Великим и Мильтиадом105 и этим затмить Екатерину – стало заветным желанием Павла. Но при этом он не хотел отрекаться от философии, надеясь, что ее идеи вдохновят его для возрождения его страны, и не отказывался также от самодержавной власти, необходимой, как он думал, для того, чтобы совершить это великое дело» 7)., – отметил Валишевский. Различные точки зрения авторитетов, в т.ч., трагические события его детства и недостатки воспитания, запутали его и отразились на его жизни.

Будучи от природы добрым, веселым, великодушным и резвым ребёнком, с открытым сердцем Павел стал «жертвой слишком часто пугавших его призраков… Постоянно вспоминая о Петре III, он не менее часто выражал свои сомнения относительно того, что он его сын». 7). Валишевский отметил, что Павлу было чуждо чувство деликатности в области родственных чувств. «… в тайне своего рождения он находил новый предлог для мучений, новый повод для скандала и лишнее объяснение для своей враждебности и недоверчивости. По природе экспансивный, он постепенно научился скрывать свои мысли и следить за своими словами. Он примешивал горечь ко всем своим радостям. И наконец, в виде протеста на воображаемое попрание его прав, в нем развилась непомерная гордость и преувеличенная обидчивость». 7). В конечном итоге, при всех недостатках воспитания, из Павла вышел не глупый и не развращенный человек. «Всех, кто знакомился с ним, он поражал обширностью своих знаний и очаровывал своим умом. Он долгое время был безупречным супругом и до последней минуты жизни страстно поклонялся истине, красоте и добру». 7).

Благодаря стараниями Панина³⁸ Павел преклонялся перед Петром I и французским Королём Генрихом IV106. Пётр¹³ создал мощную Империю, а Генрих – сильное королевство, которое стало доминировать в Западной Европе. Павел уже был убеждён в своей исключительности.

Коцебу отметил, что особое внимание было уделено религиозному воспитанию великого князя, который до самой своей смерти отличался набожностью.

В организованной Паниным³⁸ обстановке была заложена основа политического сознания Павла Петровича: «… критическое отношение къ правительственной деятельности матери, сочувствие къ личности отца… Душа самолюбиваго и впечатлительного великаго князя отравлена была смутнымъ чувствомъ боязни и подозрительности къ государыне – матери; взглядъ Никиты Панина³⁸, что Екатерина явилась похитительницей трона, въ ущербъ правъ сына, естественно, по мере развития жажды деятельности въ Павле, – не могъ не находить сочувственного отклика въ тайникахъ его сердца. Такъ, въ нежномъ еще возрасте, Павелъ переживалъ въ своей душе тяжелую драму, являясь невольнымъ выражениемъ дворовыхъ и общественныхъ настроений». 44).

Вместе с тем, Павлу было внушено, что негативное отношение к матери и её деятельности обосновывается «законностью», «страданием вернейшихъ и усерднейшихъ сыновъ отечества», 44). т. е. всего народа. Павел постепенно привыкал ставить закон и благо народа, выше интересов знатных и богатых. Он был убеждён, что народное благо может быть сохранено лишь благодаря сильной монархической власти. Внутренние противоречия, раздирающие великого князя, облегчались для него воспитанной в раннем детстве высокой религиозностью, которая определяла его отношение к матери и окружению. Необходимость постоянно сдерживаться, скрывая свои чувства, повлияли на характер юноши, отличающегося остротой ума. Природная доверчивость сменялась подозрительностью к одним и тем же лицам, а боязнь умалить свое значение делала его иногда не в меру гордым и притязательным, что долгое время не было слишком заметным для посторонних.

Лишь умный и тонкий наблюдатель, искренно желающий добра Екатерине и её сыну – знаменитый философ и энциклопедист Дидро⁶³, проведший в 1773—1774 годах несколько месяцев при дворе Екатерины, отметил те дурные последствия воспитания великого князя и, которые впоследствии мучительно отзывались на Павле в течение всей его жизни. Дидро⁶³ был в Петербурге после достижения им совершеннолетия в 1772 году, когда враги Екатерины напрасно рассчитывали, что Павел в той или другой форме будет допущен к соучастию в управлении государством. Его день совершеннолетия прошел, как и все будничные дни. Императрица не хотела подать малейшего повода к излишним толкам о его правах. Павел получил лишь возможность исполнять канцелярские обязанности генерал-адмирала (флотский чин 1-го класса по Табели о рангах) и командовать кирасирским полком (тяжелая кавалерия: на голове каски, на корпусе тела – кираса (две металлические пластины на груди и спине) в качестве полковника. (Оба звания были пожалованы Павлу ещё в 1762 году.) Кроме того, иногда Екатерина приглашала сына присутствовать при разборе почты и на некоторых докладах. 44).

Через некоторое время Императрица перестала привлекать Павла к таким делам. Судя по высказываниям некоторых историков и современников, Павла мало интересовали эти занятия. Очевидно, он плохо представлял себе, что означает управление государством. Чуть ли не с самого рождения ему «задурили голову» тем, что он должен властвовать. Справедливости ради следует отметить, что Павел Петрович пока не был готов к такому труду. Сторонники великого князя оказались в некотором затруднении. Формально им нечего было предъявить Екатерине. Скорее всего, через переворот им хотелось «порулить» страной под именем Павла.

Сам он по убеждению, был врагом какого-бы то ни было насильственного переворота в свою пользу. Панин³⁸ пробовал внушить Павлу Петровичу мысль о необходимости требовать от матери реальной власти, но это закончилось его отставкой, поскольку Павел, в минуту откровенности, желая предостеречь мать от интригана Сальдерна107, сам рассказал ей о его внушениях. Единственным прямым результатом интриги Сальдерна было заключение с Данией 21 мая 1773 года трактата (мирный договор между государствами), по которому Павел Петрович уступил ей свои родовые владения: Шлезвиг и Голштинию, в обмен на графства Ольденбург и Дельменгорст. Через два месяца Павел был вынужден уступить их коадъютору Любскому Фридриху – Августу, представителю младшей линии голштинского дома и фактически был лишён своей собственности. 44). Всё это воздвигало ещё большую преграду между матерью и сыном, и в конце июля 1773 года отношения между ними сильно обострились.

Впрочем, Шильдер¹⁹, ссылаясь на Записки князя Вяземского¹¹, отмечал, что по характеру своему, Никита Панин не обладал решительностью воли, и ему никогда не могла бы прийти мысль воспользоваться своим питомцем, для проведения переворота, а брату Панина – Петру Ивановичу⁷³, императрица никогда не доверила бы своего сына. Шильдер упрекал Панина³⁸ в том, что он не счёл нужным объяснить своему воспитаннику истинный смысл переворота 1762 года и историческое значение воцарения Екатерины, сравнительно с правлением её предшественников. Напротив, несмотря на то, что он был участником переворота, свергая Петра III, он восхвалял его и вселял в сына снисходительное отношение к его заблуждениям и увлечениям. Он ни слова не сказал о том, чем Ропша обязана Екатерине, что имело бы громадное значение для Павла и не прошло бы для него бесследно.

Несмотря ни на что, Екатерина понимала и ценила Панина, но недооценила его внушений цесаревичу по отношению к ней самой. (Может быть, ей это было неизвестно?)

Биографы Павла Петровича, прибегая к одностороннему подбору фактов, довольно резко осуждают Екатерину II в её отношении к наследнику престола. На деле всё оказывалось значительно сложнее. Нельзя забывать, что до переворота мать фактически не видела сына, на которого влияли посторонние люди. Отсутствие матери в младенческие годы всегда самым скверным образом сказывается на психике ребёнка. Между ними фактически отсутствовала близость матери и сына, которая и не могла возникнуть в сложившейся ситуации. Екатерина по отношению к Павлу Петровичу была достаточно холодна. Ещё десятилетним Павел признавался, что «… у Государыни скучно и принужденно и что принужденье такое ему несносно» 21). По Свидетельству Кобеко³⁴, французский посланник Сабатье-де – Кабр доносил 20 апреля 1779 года «Императрица, которая жертвует для приличия всемъ остальнымъ, не соблюдаетъ никакого снисхожденья въ отношенье къ сыну. Для него – у нея всегда видъ и тонъ Государыни и она часто прибавляетъ къ этому сухость и обидное невнимание, который возмущаютъ молодаго великаго князя. Она никогда не относилась къ нему какъ мать; передъ нею онъ всегда почтительный и покорный подданный. Заметно, что эта манера, неприличная и жестокая, происходитъ исключительно отъ ея сердца, а не отъ того, чтобы она желала дать ему строгое воспитанье. Она оказываетъ сыну только внешние знаки вниманья, которые вынуждаются необходимостью. Поэтому великий князь стоить передъ нею какъ передъ судьею; везде въ прочихъ местахъ онъ имеетъ видъ совершенно развязный и нимало нестесненный. Онъ выражается любезно и свободно и старается нравиться всемъ приближеннымъ своимъ вниманьемъ, вежливостью и обязательностью разговора. Онъ безъ аффектации наблюдаетъ все, что происходить на его глазахъ, но его упрекаютъ за любовь къ доносамъ и за то, что онъ ничемъ не пренебрегаетъ, дабы узнать обо всемъ, что только можно». 21).

Нельзя сбрасывать со счетов и характер Павла, формировавшийся минуя материнское влияние. Двойственность чувств ребёнка, с одной стороны, жаждущего материнской любви, с другой – обиженного на невнимание матери, не могла не повлиять на его отношение к Екатерине. Сыграл свою отрицательную роль и ближайший воспитатель Павла – Никита Панин³⁸, делающий всё для углубления разногласий между матерью и сыном. Нельзя также не принимать во внимание и нежелание Екатерины отказываться от власти в пользу не любимого сына. Она убедила себя и своё окружение в том, что её сын не пригоден к управлению государством, что освобождало её от угрызений совести.

Возможно, если бы Павел услышал от Панина объективную оценку правления своего отца (хотя среди современников бытовало мнение о Петре III, как о передовом либеральном деятеле), он избежал бы многих своих ошибок в дальнейшем. Как знать, может быть, он сумел бы внушить своему воспитаннику быть благоразумнее, и действовать более осмотрительно. Шильдер¹⁹, однако, считал, что здесь Паниным руководила месть к Екатерине, и его оскорблённое самолюбие не устояло против искушения подготовить в наследнике мстителя за непризнание со стороны Екатерины его взглядов.

Очевидно, что Павлу рассказали историю его отца, как о человеке, желавшего добра России и ею непонятого, неоцененного, отчего и явилось в цесаревиче желание подражать отцу. Шильдер жалел, что Панин не успел увидеть плоды своих внушений и не разочаровался в своей ошибке.

Кобеко³⁴ заметил, что деятельность Петра III заслуживает более тщательного и менее одностороннего рассмотрения, несмотря на его слабое умственное развитие и то, что почти всю жизнь оставался ребенком, и не одобрял отзывы о нём Екатерины. Оправдывая переворот, Екатерина писала, «… Петръ III не имел более злаго врага чемъ въ себе самомъ; все его поступки были запечатлены печатью безумья. Кроме того, все, что обыкновенно возбуждаетъ въ людяхъ жалость, вызывало въ немъ гневъ. Онъ забавлялся темь, что билъ людей и животныхъ и не только быль не чувствителенъ къ ихъ слезамъ и крикамъ, но они возбуждали въ немъ гневъ, а когда онъ впадалъ въ него, то придирался ко всему, что его окружало. Его любимцы были очень несчастны; они не смели говорить другъ съ другомъ не возбуждая его недоверия, а лишь только оно начинало действовать, онъ билъ ихъ въ присутствии всехъ». 14). Тогдашний английский посол Кейт сказал при одном из подобных случаев: «Знаете ли вы, что вашъ императоръ помешанный; его надобно связать; по крайней мере не будучи таковымъ, нельзя делать того, что онъ делаетъ. Вступлениемъ своимъ на престолъ императрица Екатерина, по ея словамъ, спасла империю, самую себя и своего сына отъ рукъ сумасшедшаго, почти бешенаго и который несомненно сделался бы таковымъ, если-бы онъ пролилъ или увиделъ пролитою одну каплю крови; въ то время въ этомъ не сомневался никто изъ всехъ техъ, которые его знали, даже самые доверенный его лица». 21).

Саблуков108 отмечал в своих записках, что было сделано всё, что только возможно, для физического, нравственного и умственного развития великого князя. Павел Петрович был одним из лучших наездников своего времени и с раннего возраста отличался на каруселях.

Песков, подводя итоги касающиеся воспитания и образования цесаревича, цитирует Коцебу: «Он знал в совершенстве языки: славянский, русский, французский и немецкий, имел некоторые сведения в латинском, был хорошо знаком с историей, географией и математикой. В деле воспитания великого князя два помощника, главным образом, содействовали графу Панину: флота капитан Сергей Плещеев¹⁰⁴ и уроженец города Страсбурга барон Николаи⁹⁸. Плещеев прежде служил в английском флоте, был отличным офицером, человеком широко образованным и особенным знатоком русской литературы. Барон Николаи был вообще человек ученый, живший сначала в Страсбурге и написавший несколько научных трудов. Оба сопровождали великого князя во время его путешествия за границу и остались близкими и влиятельными людьми при императоре Павле до самой его кончины». 31).

Женитьба Павла Петровича на Наталии Алексеевне

Екатерина решила ослабить «… влияние Паниных и парализовать действия партии, работавшей в пользу цесаревича, через его бракосочетание и вместо императорского венца или герцогской короны возложить на него брачный венец». («Светлые минуты императора Павла» Исторический вестник, №10. 1886) Екатерина ещё в 1768 году поручила дипломату – барону Ахац Фердинанду Ассебургу109, уезжавшему тогда из России, приискать ему невесту. Нужно было озаботиться о дальнейшем престолонаследии. Памятуя о том, что сама она родила сына только через девять лет брака и чтобы убедиться, что он способен произвести наследника, Екатерина «разрешила» Павлу вступить в связь со вдовой, от которой в 1772 году у него родился сын, известный как Симеон Великий110.

Николай Греч писал: «Перед вступлением в первый брак императора Павла дали ему для посвящения его в таинства Гименея какую-то деву111. Ученик показал успехи, и учительница обрюхатела. Родился сын. Его, не знаю почему, прозвали Семёном Великим и воспитали рачительно. Когда минуло ему лет восемь, поместили в лучшее тогда петербургское училище, Петровскую школу, с приказанием дать ему наилучшее воспитание, а чтоб он не догадался о причине сего предпочтения, дали ему в товарищи детей неважных лиц; с ним наравне обучались: Яков Александрович Дружинин, сын придворного камердинера; Фёдор Максимович Брискорн, сын придворного аптекаря; Григорий Иванович Вилламов, сын умершего инспектора классов Петровской школы; Христиан Иванович Миллер, сын портного; и Илья Карлович Вестман, не знаю чей сын. По окончании курса наук в школе, государыня Екатерина II повелела поместить молодых людей в Иностранную коллегию, только одного из них, Дружинина, взяла секретарём при своей собственной комнате. Великий объявил, что желает служить во флоте, поступил для окончания наук в Морской кадетский корпус, был выпущен мичманом, получил чин лейтенанта и сбирался идти с капитаном Муловским в кругосветную экспедицию. Вдруг (в 1793 году) заболел и умер в Кронштадте. В „Записках Храповицкого“ сказано: „Получено известие о смерти Сенюшки Великого“. Когда он был ещё в Петровской школе, напечатан был перевод его с немецким подлинником, под заглавием: „Обида, восточная повесть, переведённая Семеном Великим, прилежным к наукам юношею“. Андрей Андреевич Жандр в детстве своем видал Великого в Кронштадте, где тот катал ребёнка на шлюпке, сидя у руля…» 27).

День совершеннолетия Павла 20 сентября 1772 года прошёл без особых торжеств, каких-либо наград и назначений, зато Екатерина решила отпраздновать годовщину её коронации в Москве 22 сентября. Начавшаяся борьба с польскими конфедератами, завершилась первым разделом Польши¹⁰³ в 1772 году.

Надежды сторонников Павла об его участии в управлении государством, оказались не состоятельными. Екатерина не собиралась делить власть с сыном, тем более, что не было закона о престолонаследии. Павла не готовили к царствованию, не посвящали в тонкости управления и фактически не допускали до государственных дел. Он лишь только дважды в неделю встречался с императрицей для чтения дипломатических новостей, состоявших, в основном, из сплетен и слухов, о различных дворах Европы.

История с конституцией Панина³⁸ произошла в 1772 году, когда сторонники Павла надеялись на передачу ему власти в день восемнадцатилетия. Вместо этого Екатерина женила Павла на принцессе Вильгельмине Гессен-Дармштадтской112, которая после перехода в православие стала Натальей Алексеевной.

Как водится, при дворе организовались две партии, интригующие одна против другой. С одной стороны, Нарышкины, которые придерживались семейства Орловых, как и Бецкой⁴⁶, постоянно сохраняющий свое значение при Екатерине, а с другой – граф Панин с Великим князем, не желающим мириться с Орловым⁴⁸. Сальдерн¹⁰⁷ очень заботился о примирении и сделался очень неприятным Павлу Петровичу. Партия (круг единомышленников) графа Панина была обречена. Начали поговаривать о больших переменах и повышениях, которые должны были последовать с бракосочетанием великого князя. Все лица, окружавшие Павла Петровича, должны были быть удалены от него. Комнаты, которые занимал во дворце граф Панин, предназначались для будущей великой княгини. Васильчиков113, влияние которого падало, почти ничем не мог помочь, и не смел вмешиваться ни в какие дела. Князь Орлов имел решающее слово, как в совете, так и при дворе.

Брат графа Н. И. Панина – Петр Иванович⁷³, принявший участие в первой турецкой войне, после взятия им Бендер, вышел в отставку и с 1771 года поселился в Москве. Некоторые его суждения, дошли до Екатерины, не понравились ей и за ним был учрежден надзор. «Болтовня» графа П. И. Панина не представляла опасности. Он считал себя обиженным, громко выражал своё недовольство, оставаясь преданным своей земле, что и доказал при Пугачевском бунте.

Сальдерн¹⁰⁷, вкравшийся в доверие Екатерины, поступал противоположным образом, как все иностранцы, участвующие в русских делах. Многие из них видели в России лишь средство наживы и презирали всё русское.

Родом из Голштинии Сальдерн прибыл в Россию при Елизавете¹² и снискал расположение ПетраIII⁴. В 1766 году был отправлен в Данию, а по возвращении из Копенгагена в 1768 году, был назначен русским посланником в Варшаву, где и служил до сентября 1772 года. Кобеко отметил, что Сальдерн, соединявший грубость голштинского мужика с педантизмом немецкого профессора, отличался раздражительностью, запальчивостью и склонностью к преувеличениям. В октябре 1772 года его отозван из Варшавы из-за вспыльчивости и беспокойного нрава в Петербург.

Панин³⁸ не одобрял поведение Сальдерна в Польше, а тот был недоволен малым вниманием Панина к его трудам, отчего произошёл их разрыв. Задумавшись о своём возможном удалении, Сальдерн хотел обеспечить себе место, где он мог бы спокойно жить на значительные доходы своего состояния. Благодаря его интригам Павел Петрович потерял свои земли и лишился титула герцога Гольштейн-Готторпского. Сальдерн поддерживал в Екатерине ложные опасения против её сына, и пытался восстановить Павла Петровича против матери, намереваясь соучаствовать в управлении и, будто бы даже, Павел выдал Сальдерну подписанное им полномочие, испросить у Екатерины на это согласие. Этот план был, отвергнут Паниным, и интрига Сальдерна разрушилась сама собой.

Опасаясь возвращения Сальдерна из-за границы, цесаревич признался матери в 1773 году, что тот склонял его к поступку, не соответствовавшему его долгу относительно императрицы. Павел невольно выдал Панина своим признанием и вызвал гнев императрицы за то, что граф Никита Иванович³⁸, не доложил ей своевременно о происках Сальдерна.

Вот тогда-то Сальдерн, по выражению Фонвизина¹⁰³ и «перекинулся къ Орловымъ, но и тут подлость души его узнали». 44). В августе 1773 года он покинул Россию. Признание Павла улучшило его взаимоотношения с матерью, но ненадолго.

Шильдер¹⁹ отметил, что: «Интриги и сопряженныя съ ними нравственные волнения и огорчения всякаго рода привели къ тому, что разочарованный цесаревич, еще больше сосредоточился въ себе; в характере его стали проявляться в ужасающей степени подозрительность и мнительность. Он начал опасаться за свою жизнь, боялся отравы…» 42)., но при всём при этом, «Внешние формы обращения цесаревича, … отличались приветливостью, изысканною вежливостью, чарующею любезностью. Проявление этихъ сторонъ характера Павла Петровича преимущественно поражало лица, мало его знавшихъ, и привлекало к нему сочувствие техъ, которых онъ удостоивал подобнаго обращения…«44).

В 1771 году Ассебург¹⁰⁹, оставаясь прусским подданным, перешёл на русскую службу с чином действительного тайного советника. Благодаря донесениям Ассебурга (фактически с подачи Фридриха Великого³⁷), Екатерине понравилась принцесса вюртембергская Вильгельмина родившаяся 15 июня 1755 года. Первые сведения, полученные Екатериной о ней, были не в её пользу. Из них она узнала об опрометчивом уме Вильгельмины склонном к раздору и о крайней прагматичности её матери. Через брак наследника русского престола король надеялся укрепить политический союз с Россией. Фридриху II был крайне выгоден этот брак, чтобы иметь в России лиц, заинтересованных в Пруссии, поскольку прусский принц, вступив на престол, мог бы приобрести от этого большие выгоды. В этом деле Фридриху помогал его брат Генрих¹⁰¹, хорошо знавший тамошнюю придворную сферу. 21).

Наконец, Екатерина решилась пригласить ландграфиню Генриетту114 приехать с тремя её дочерьми в Петербург. Для неё было важно, что иностранная владетельная особа везёт трёх дочерей на смотрины и выбор наследнику всероссийского престола. По существующему тогда обычаю, невест привозили к королям заочно помолвленными или даже обручёнными. 44).

Цесаревич узнал о том, что ему подыскивают невесту только тогда, когда вопрос о приезде в Петербург Ландграфини Гессенской с дочерьми был решен. Для него это стало потрясением. Он по-новому оценил себя – всё стало казаться ему детским и несерьезным. Он понял, что он взрослый и должен мыслить, и чувствовать совершенно по-другому и в семейной жизни он «обязан был быть теперь сосредоточенным и серьезным, не растрачивать себя больше на пустые страсти былых неудовольствий». 4).

В своём пылком воображении Павел часто рисовал собственную семейную жизнь. Уже в 16—17 лет он часто обсуждал со своими друзьями – племянником Никиты и Петра Паниных князем Александром Борисовичем Куракиным⁶⁶ (1752—1818) и графом Андреем Кирилловичем Разумовским⁶⁷ (1752—1836), которые были чуть старше, – как устроить быт, как надо любить, сколько должно было быть детей.

Павел любил их и был с ними всегда предельно откровенным, но он всегда пресекал разговоры о его правах на Престол. В таких случаях Цесаревич моментально обрывал беседу. Он наложил табу на эту тему на несколько десятилетий, и не сохранилось ни одного свидетельства, где хоть единожды, он с кем-нибудь обсуждал её.

Формальное приглашение Екатерины, сделанное ландграфине в письме от 28 апреля 1773 года, несколько затруднило ландграфиню, поскольку им попросту не на что было ехать. Екатерина приняла все издержки поездки на счет русской казны, а относительно толков публики на счёт истинной цели её поездки, особенно в случае неудачного её исхода ландграфиню спас Фридрих II³⁷, который пригласил её в Берлин с целью свидания со своей дочерью – прусской принцессой. Предварительно ландграфиня навестила прусского короля³⁷ в Потсдаме. Для её спокойствия Фридрих предписал своему посланнику в Петербурге – Сольмсу, распустить в Петербурге слух, будто выбор уже сделан Павлом Петровичем, и что сестры невесты сопровождают её единственно потому, что мать не желала оставить их одних в Дармштадте.

В Любек была отправлена флотилия из трех судов. Гости вступили на фрегат «Св. Марк» 29 мая 1773 года. Из числа лиц, высланных им навстречу особое значение, имел капитан судна Быстрый, граф Разумовский⁶⁷, который родился 22 октября 1752 года и с детства был знаком с Павлом Петровичем. Он воспитывался в Петербурге у Шлецера, затем учился в Страсбургском университете и в 1768 году служил в английском флоте. В России он сблизился с Павлом Петровичем, который относился к нему с полным доверием.

Разумовский командовал отдельным судном, но находился, вместе с ландграфиней в сопровождении трех дочерей: принцесс Амалии, Вильгельмины и Луизы на фрегате «Св. Марк», где и познакомился с принцессой Вильгельминой¹¹³. Он произвел на ландграфиню приятное впечатление, понравился дочерям и всей её свите. 6 июня 1773 года они прибыли в Ревель, но судно Быстрый, на котором находились их вещи запоздало из-за ветра. Ещё до прибытия эскадры в Ревель вице-президент адмиралтейств-коллегии, граф И. Г. Чернышёв⁷² прислал графу Разумовскому разрешение сложить с себя по прибытии в Ревель, командование судном Быстрый и отправиться в Петербург по суше. Из Ревеля барон Черкасов немедленно спросил Екатерину, должен ли он позволить Разумовскому совершить путешествие в свите принцесс, на что Екатерина разрешила дать ему лошадей, назначенных для свиты ландграфини, а с отъездом свиты уже уедет, он должен сразу же ехать в Царское Село.

Приём гостей в Ревеле был возложен на камергера барона Александра Ивановича Черкасова, занимавший место президента медицинской коллегии. Он вручил ландграфине письмо императрицы и отвёз гостей в приготовленный для них Екатерининский дворец, где они отдыхали пять дней.

15 июня в Гатчине гостей встретил владелец – князь Г. Г. Орлов⁴⁸ и пригласил ландграфиню к обеду, предупредив, что она встретит за столом одну даму. То была Екатерина, которая, желая избавить ландграфиню¹¹⁴ от официального приёма, выехала с небольшой свитой для знакомства с ней и её дочерьми.

После обеда все отправились в Царское Село. На дороге их встретил Павел Петрович с некоторым тайным чувством смущения и застенчивости. Екатерина, Павел, ландграфиня с дочерьми, граф Панин³⁸ и графиня Брюс115 прибыли в Царское Село в восьмиместном фаэтоне, где их ожидали придворные чины и множество зрителей. Вечером комнаты и галереи дворца были иллюминированы.

В тот же день назначены были состоять при ландграфине камер-юнкеры М. Г. Спиридов и граф С. П. Румянцев.

Ландграфиня отправилась в Россию, будучи уверенной в счастье её дочери с Павлом Петровичем, который заслужил о себе лестные отзывы.

«Въ него легко влюбиться любой девице, – говорилъ Сольмсъ Ассебургу¹⁰⁹, – хотя онъ невысокаго роста, но очень красивъ лицомъ; весьма правильно сложенъ; разговоръ и манеры его приятны; онъ кротокъ, чрезвычайно учтивъ, предупредителенъ и веселаго нрава. Подъ этою прекрасною наружностью скрывается душа превосходнейшая, самая честная и возвышенная, и вместе съ темъ самая чистая и невинная, которая знаетъ зло только съ отталкивающей его стороны, и вообще сведуща о дурномъ лишь насколько это нужно, чтобы вооружиться решимостью самому избегать его, и не одобрять его въ другихъ. Однимъ словомъ, невозможно довольно сказать въ похвалу великому князю. Если бы я сказалъ еще что-либо, то самъ сталъ бы подозревать себя въ низкомъ ласкательстве». 21). (Другие источники, сообщают, что Павел был не красив.)

Принц Генрих¹⁰¹ помимо благоприятного отзыва о Павле Петровиче, между прочим, указывал и на качества, которые желательно было бы видеть в его супруге. Они будут счастливы, говорил Генрих, если жена будет снисходительна, выкажет ему полное доверие, не будет требовательной и будет содействовать удовольствиям общества. Напротив, жена, которая последует противоположному пути, заслужит его равнодушие.

Екатерина написала в письме, приложенном к инструкции барону Черкасову: «Принцесса должна не только чуждаться, но никогда не слушать техъ, которые злобными своими наветами пожелали бы разстроить согласие императорскаго семейства. Принцессе, которой суждено скрепить его узы, вменяется въ обязанность изобличать передъ императрицею и великимъ княземъ, ея супругомъ, техъ, которые по нескромности или низости, дерзнули бы внушить ей чувства, противные долгу привязанности къ Императрице и къ великому князю супругу. … Принцесса должна быть въ полной уверенности, что она найдетъ при дворе всякаго рода развлечения и забавы. Она, однако же, никогда не должна забывать занимаемаго ею при немъ положения, и, находясь на балахъ, прогулкахъ и при разговорахъ, должна помнить, что короткость обхождения можетъ повлечь за собою недостатокъ почтительности, даже подобающаго ей уважения, следствиемъ чего нередко бываетъ и презрение. … Принцесса должна избегать всякихъ наветовъ, могущихъ быть со стороны министровъ (посланник, посол) иностранныхъ дворовъ. … Хотя при положении, которое должна занять принцесса, все вокругъ нея будетъ казаться ей изобилиемъ, она однако же должна быть техъ мыслей, что истинныя основы богатства – порядокъ и распорядительность. Вследствие этого, управление частными ея доходами должно быть ведено съ благоразумиемъ, безъ излишней расточительности, но съ темь вместе такъ, чтобы соблюдаемая ею бережливость не была заметна. При случае – быть щедрою, никогда не расточительною, всегда осторожною, чтобы не делать долговъ…» 21).

Павел Петрович составил план своего поведения с ландграфиней и её дочерьми. Он хотел сблизиться с ними насколько возможно и произвести на гостей наилучшее впечатление с целью предотвращения интриг окружения. План был одобрен графом Паниным³⁸, которому Цесаревич сообщал в это время всё, что ему казалось неясным или сомнительным. 21).

Эйдельман²⁷ отмечает, что среди документов министерства юстиции более столетия хранился в запечатанном пакете дневник девятнадцатилетнего великого князя, будущего Павла I. В июне 1773 года Павел записал свои переживания, свою «радость, смешанную с беспокойством и неловкостью» при ожидании невесты, «которая есть и будет подругой всей жизни… источником блаженства в настоящем и будущем». Он грустил, что отныне исчезнут его беспечные отношения с кружком старых друзей, и «не находит слов», когда мать представляет ему ландграфиню Гессен-Дармштадтскую¹¹⁵ и ее дочерей: Павлу, как Парису, предлагают выбрать одну из трех гессенских принцесс, привезенных на смотрины. 48).

Императрица предложила сыну выбрать невесту за три дня, который выбрал и полюбил принцессу Вильгельмину¹¹³. Екатерина удивилась, поскольку принцесса показалась ей «замухрышкой с прыщавым лицом». 4).

18 июня Екатерина попросила у ландграфини от имени сына руки её дочери, принцессы Вильгельмины. Мать и дочь согласились, и к отцу принцессы для получения его разрешения на брак был послан нарочный.

Павел Петрович произвел на ландграфиню приятное впечатление. Она отозвалась о нём, как о человеке, любезном, чрезвычайно вежливым, разговорчивым и весёлым. Он не показался ей слабым, но не воспринимался ею всерьёз. Зато Екатерина, обладая даром внушения, казалась ей очаровательной женщиной, с благородной осанкой, прекрасным голосом, естественностью и очень веселой. Она выглядела более моложавой и менее серьезной, чем на портретах. Ландграфиня была польщена вниманием Екатерины.

Со своей стороны, и ландграфиня произвела на Екатерину не менее благоприятное впечатление. Она нашла в ней душу и заслуживающей мужественную и твердую, ум возвышенный и образованный. Екатерина признала её большие достоинства уважения. 21).

Расставшись с гостями, великий князь первым делом отправился к графу Никите Ивановичу Панину узнать, насколько доволен им Панин. «Он сказал, что доволен, и я был в восторге. Несмотря на свою усталость, я все ходил по моей комнате, насвистывая и вспоминая виденное и слышанное. В этот момент мой выбор почти уже остановился на принцессе Вильгельмине, которая мне больше всех нравилась, и всю ночь я ее видел во сне», 48). – записал Павел в своём дневнике. Эйдельман делает вывод о том, что «наследник не склонен к цинизму и таким образом уже бросает известный вызов весьма развращенному екатерининскому двору». 48).

Панин, по свидетельству ландграфини, радовался успеху своих проектов относительно брака Павла Петровича, постоянно сопровождал Цесаревича при посещении им его невесты, и не спускал глаз со своего воспитанника, который был к нему очень привязан.

Цесаревич, готовясь к новой для него жизни, будучи одиноким, стал вдумываться в своё положение и углубляться в самого себя.» Дружба ваша, писал он графу Андрею Разумовскому⁶⁷, – произвела во мне чудо: я начинаю отрешаться отъ моей прежней подозрительности, но вы ведете борьбу противу десятилетней привычки и поборете то, что боязливость и обычное стеснение вкоренили во мне. Теперь я поставилъ себе за правило жить какъ можно согласнее со всеми. Прочь химеры, прочь тревожные заботы! Поведение ровное и согласованное лишь съ обстоятельствами, которые могутъ встретиться, – вотъ мой планъ. Я сдерживаю, насколько могу, мою живость; ежедневно выбираю предметы, дабы заставить работать мой умъ и развивать мои мысли и черпаю понемногу изъ книгъ…» 21).

27 июня ландграфине¹¹⁴ и её дочерям было пожаловано по ордену Св. Екатерины, а принцесса Вильгельмина была щедро одарена бриллиантами.

Сразу же по прибытии невесты архиепископ Платоном^63, ставший впоследствии её духовным отцом, начал обучать её русскому языку и Закону Божьему. (Русским языком она толком так и не овладела, а к Закону Божьему не прониклась, оставшись в душе лютеранкой.) «Хотя по некоторымъ двора интригамъ, – разсказывал Платон, – онъ отводимъ былъ, чтобъ ему не быть учителемъ у принцессы, но и нехотя принуждены были къ тому его определить. Ибо мать принцессы, какъ она сама Платону сказывала, требовала отъ Императрицы, чтобы её дочери никто учителемъ определенъ не былъ, кроме Платона, ибо, какъ она же ему сказывала, что она читала на немецкомъ языке сочиненную имъ богословию, которая ей очень понравилась, да и принцъ-де Генрихъ¹⁰¹, въ проезде её черезъ Пруссию, его же въ учители ея дочери рекомендовалъ. И такъ и сию должность надлежало ему принять на себя; и хотя онъ отъ нея отрицался, но уже въ тому преклоненъ просьбою. Объяснялъ и истолковалъ Платонъ новой принцессе учения нашея православныя веры, и нашелъ ее к тому благорасположенною. Ибо бывъ воспитана съ просвещениемъ и довольнымъ знаниемъ христианскаго закона, не находила препятствиемъ, малыя некоторые различия, стать членомъ нашей церкви». 21).

Щильдер¹⁹, ссылаясь на Ассебурга¹⁰⁹, отмечал ум, сосредоточенность в самой себе, обходительность нрава и холодность принцессы Вильгельмины.

После Царского Села, двор переехал в Петергоф, откуда 10 августа, прибыл в Петербург. Царскосельские сады очень понравились ландграфине, но из-за сырого воздуха Петергофа, все гости переболели. Екатерина, и во время их пребывания не изменила своего обычного распорядка дня. В семь часов утра она прогуливалась по саду, после 8 часов пила кофе в одной из садовых беседок или в зале около Царскосельского озера, где собирались все приближенные, и в 9 часов удалялась для занятий. После полудня все собирались в столовой, куда приходила и Екатерина, и в час садились обедать. Затем общество вновь собиралось в 6 часов, – при хорошей погоде гуляли или забавлялись самыми разнообразными играми. День заканчивался ужином в 10 часов вечера. Концерты разнообразили удовольствия. Публичные маскарады, данные в Петергофе 29 июня и 14 июля, были очень многолюдны. Не забыты были и военные зрелища: гостям показали смотр войск Красносельского лагеря, примерное взятие крепости на Выборгской стороне, кончившееся прекрасным фейерверком и спуском корабля.

В Петербурге ландграфиня¹¹⁴ осмотрела Петропавловский собор, академию наук и художеств, шпалерную мануфактуру и любимое учреждение Екатерины — Смольный монастырь. Понравился ландграфине и личный состав двора, в котором она отметила изысканную вежливость и массу бриллиантов, как на дамах, так и у мужчин. Из придворных дам, она упоминала о графине Брюс¹¹⁶ — жене графа И. Г. Чернышёва⁷², о жене князя Ивана Барятинского, урожденной принцессе Голштейн-Бек и о жене его брата Фёдора, как о красивых женщинах. Жена камергера Балка, урожденная графиня Шереметева, имела прекрасную наружность, которая привела бы в отчаяние всех женщин. Старая графиня Румянцева (мать графини Брюс), не покидавшая, не смотря на преклонные годы, двора, была превосходнейшей женщиной, а её невестка, жена фельдмаршала, особенно полюбилась ландграфине. Она была, по её словам, женщиной, преданной своим семейным обязанностям, обожаемая роднёй и прекрасно воспитавшая трех своих сыновей. Наконец, внимания удостоилась бывшая в то время в Петербурге польская графиня Борх. Из мужчин ландграфиня упоминала князя Григория⁴⁷ и графа Алексея Орловых116, которым очень шёл кавалергардский мундир. Между всеми пятью братьями Орловыми царствовало полнейшее согласие. Ближайшее общество ландграфини составляли: два графа Румянцева, граф Иоганн Миних⁷⁶, внук фельдмаршала Спиридов, граф Андрей Разумовский⁶⁷, Бибиков⁹⁴ и князь Юсупов, потомок Чингисхана и Тамерлана, красивый молодой человек с некоторыми татарскими чертами.

15 августа 1773 года, в церкви Зимнего дворца принцесса Вильгельмина, которая была наречена великой княжной Наталией Алексеевной¹¹³, была миропомазана, а на другой день в церкви Летнего дворца состоялось обручение цесаревича. К ней была назначена гофмейстериной графиня Екатерина Михайловна Румянцева, супруга фельдмаршала, в тот же день пожалованная статс-дамой. Фрейлинами молодой великой княгини были определены княжна Авдотья Михайловна Белосельская и Прасковья Ивановна Леонтьева.

Отец принцессы Вильгельмины, строгий лютеранин, смотрел на вопрос о перемене ею вероисповедания очень серьезно. Для переговоров и для подписания брачного договора он прислал в Петербург особого уполномоченного Мозера, который опоздал и был принят Екатериной только 25 августа, после обручения Павла Петровича. Ландграфиня высказывала надежду, что при перемене вероисповедания не потребуется, как у католиков, отречения. Екатерина её успокоила, но отметила, что положение в России её дочери и будущих детей, безусловно, требует, чтобы принцесса была православной. Все предложения, привезённые в Петербург Мозером, были крайне неприятны ландграфине. Её муж желал быть русским фельдмаршалом, это звание ему было обещано при условии оставления австрийской службы. Кроме того, ландграф желал получить от России одну из остзейских её провинций, с правом содержать там полк в четыре тысячи человек, но Екатерина решительно отказала в его притязаниях. Естественно, ландграф ожидал больших выгод от брака своей дочери, по крайней мере, денежных, но происходившая тогда турецкая война требовала значительных расходов и его надежды не осуществились.

Павел Петрович всё более увлекался своей невестой и торопил приготовления к свадьбе. Для присутствия при бракосочетании в Петербург приехали брат невесты – принц Людвиг117 и принцы Август и Петр голштейн-готторпские. С принцем Людвигом приехал и барон Мельхиор Гримм⁴⁹.

Утро 30 сентября началось с поздравлений, а после парадного обеда у Императрицы вечером был дан бал. 1 октября на площади против Зимнего Дворца было организовано пиршество для народа. На двух пирамидах выложили жареных быков, а в специально сделанные два фонтана налили виноградное вино. После обеда у новобрачных вечером был куртаг (прием во дворце) в галерее. 2 октября обедали у ландграфини и вечером собрались у неё. 4 октября был дан парадный спектакль в придворном театре – опера «Психея и Купидон». 6 октября дворянство веселилось в придворном маскараде, а 8 октября смотрели французскую комедию. 9 октября рукоплескали уже русской комедии, а потом был маскарад для дворянства и купечества. 10 октября танцевали на балу при дворе. Празднества завершились фейерверком 11 октября.

Ландграфиня¹¹⁴ довольно подробно описала свадьбу, прошедшую с чрезвычайной пышностью и торжественностью. Невесту к венцу убирали статс-дамы и ландграфиня с дочерьми. В 11 часов явилась Екатерина, и процессия двинулась в Казанский собор. По обе стороны улицы были выстроены войска, балконы и окна были заполнены нарядной публикой. За окно платили до 60 рублей. Процессию открывал отряд конной гвардии, за которым ехали гессен-дармштадтские и голштейн-готторпские принцы в придворных каретах, далее придворные чины, тайные советники, члены совета. Камер-юнкеры и камергеры гарцевали верхом перед каретой Екатерины, запряженной восемью лошадьми. Императрица была одета в русское платье из алого атласа вышитое жемчугом и в опушенную горностаем мантию, расшитую императорскими орлами. Напротив Екатерины располагались Павел Петрович и Наталья Алексеевна¹¹², на ремнях кареты – пажи, а по сторонам шесть гайдуков. Князь Григорий⁴⁸ и граф Алексей¹¹⁶ Орловы сопровождали карету, командуя кавалергардским конвоем. Затем следовала карета ландграфини с дочерьми, а у дверец кареты ехали верхом два кавалера её свиты – Ридезель и Шраутенбах, на ремнях кареты располагались два пажа, а сзади дежурный камер-паж верхом, по сторонам – два гайдука. Обер-гофмейстерина графиня Воронцова, статс-дамы, фрейлины и дамы ландграфини – Штраутенбах, Вурмсер и фон Ливен118 следовали в других каретах. Всего было тридцать придворных экипажей по шесть лошадей каждый. Во время молебна был произведён салют. Из собора кортеж возвратился в том же порядке. Площади и улицы были заполнены народом. В четыре часа Екатерина приняла поздравления, после чего сели за стол в тронном зале. Екатерина разместилась в центре с великим князем и его супругой по сторонам, принц дармштадтский и принцы голштинские (уроженец Голштинии) подле Натальи Алексеевны, а ландграфиня и две её дочери на стороне Павла Петровича. Столы для приглашённых были расставлены и в трёх других залах. За здравие пили под пушечную пальбу. После обеда перешли в галерею, где открылся бал. Наталья Алексеевна, отягченная парчовым серебряным платьем, усыпанным бриллиантами, была утомлена и протанцевала лишь несколько менуэтов. В девять часов Екатерина отвела её в назначенные покои, где её раздели статс-дамы. Великий князь вошёл в парчовом серебряном халате, подобном платью его жены, украшенным кружевом. Екатерина удалилась, но ландграфиня, граф Панин³⁸ и графиня Румянцева остались ужинать у новобрачных. Всем было очень весело.

На следующий день, едва лишь Павел Петрович покинул опочивальню, ландграфиня посетила новобрачных. Павел Петрович расположился на софе пить чай, посадив тёщу между собой и женой.

Екатерина щедро одарила мать и сестёр великой княгини Наталии Алексеевны. Она подарила в день свадьбы Наталье Алексеевне бриллиантовые пряжки, а на следующей день – убор из изумрудов и бриллиантов, а Павел Петрович – убор из рубинов и бриллиантов, стоивший 25 тысяч рублей. Ландграфине были подарены перстень с большим и прекрасным солитёром и эмалевая табакерка, с портретом Екатерины, богато украшенная бриллиантами, а дочерям Амалии и Луизе очень понравившиеся им прекрасные бриллиантовые уборы. Сверх того, ландграфиня¹¹⁴ получила 100000 рублей и 20000 на обратное путешествие, а обе её дочери по 50000 рублей каждая, независимо от богатых подарков. Великой княгине было назначено на булавки по 50000 рублей ежегодно. Все лица свиты ландграфини тоже были богато одарены.

Празднества проходили при большом стечении людей в пышных и богатых нарядах. Так на маскараде 9 октября было до 3200 человек, заполнивших двадцать один зал. Всё время стояла великолепная погода и в народе говорили, что ранняя весна и прекрасная осень того года означали Божие благословление великой княгине.

Через брак с Натальей Алексеевной, Павел Петрович вступил в свойство с прусским королевским домом. В день его бракосочетания, императрица пожаловала орден Екатерины прусской принцессе Фредерике, сестре Натальи Алексеевны и для уведомления об этом и о совершении бракосочетания отправила к Фридриху³⁷ полковника князя Долгорукова.

Не раскаиваясь в своём замужестве, Наталья Алексеевна¹¹² со страхом ожидала минуту отъезда матери. 13 октября 1773 года придворные чины откланялись ландграфине, 14 октября она и её дочери простились с Екатериной, а 15 октября – во вторник, в половине одиннадцатого утра они со свитой, покинули Петербург. Их проводил до кареты только принц гессен-дармштадтский Людвиг, который остался в Петербурге на русской службе. 6 октября 1773 года он был пожалован в бригадиры. Наталья Алексеевна простилась с матерью¹¹⁵, которая скончалась 19 марта, следующего 1774 года, навсегда.

Бракосочетание Павла Петровича и Натальи Алексеевны совпало с бунтом Пугачёва119 29 сентября 1773 года, после которого праздники следовали один за другим.

В последний день брачных пиршеств, 14 октября в Петербурге получили первое известие о пугачевщине. Пугачёв – тень Петра III, дерзкий самозванец, скорее всего, был орудием интриги личных врагов Екатерины, иностранных дипломатов и лиц, близких к престолу. Он возмутил юго-восточные окраины России напоминанием о благодеяниях кратковременного царствования императора Петра III. Религиозная свобода раскольников, облегчение участи крепостных были главными доводами самозванца, а орудием – имя цесаревича. Это и возбуждало тревожные опасения Екатерины II. Имя Павла Петровича бунтовщики использовали не впервые: мятежник Бениовский в 1771 году между ссыльными в Большерецком остроге, на Камчатке120, одновременно, в чумном бунте в Москве, было компрометировано имя цесаревича, и виновником этих ужасов и неистовств государыня подозревала графа Петра Ивановича Панина⁷³. Она поручила московскому главнокомандующему – князю M. H. Волконскому тайный надзор за ним. Его непосредственное участие в усмирении бунта, на которое Екатерина согласилась не сразу, несколько примирило императрицу с П. И. Паниным.

Призрак Петра III⁴, возникший в лице Пугачева, возбудил во многих царедворцах неприятное воспоминание о перевороте 1762 года, а имя Павла Петровича – очень популярное в народе снова стало знаменем для недовольных. Появление самозванца с его первыми успехами было тягостным для цесаревича. 21).

Песков⁹ отмечает, что, уже полтораста лет, со времени царевича Димитрия и Гришки Отрепьева121, повелось считать всякого быстро умершего царя или царского сына не умершим, а живым, чтобы после явиться к своим подданным и навести порядок. Самозванцев ловили и отправляли в каторгу.

В середине сентября 1773 года – в самый разгар петербургских приготовлений к свадьбе – на окраине империи, под Яицким городком, объявился очередной Петр Третий, самый страшный из всех бывших и будущих – Пугачёв. Будучи донским казаком, он воевал: в прусской семилетней войне, в турецкой, и получил младший офицерский чин хорунжего. В тридцать лет, ссылаясь на раны и болезни, стал проситься в отставку, но был отправлен в лазарет войсковым атаманом вместо отставки: «как-де не излечисся, то и тогда отставка тебе дастся, ибо-де я увижу, что ты, может быть, со временем и вылечисся.» 31). Вместо лазарета Пугачев подался в бега. Так начались последние три года его жизни, пишет Песков⁹. В конце 1771 года он ушел на Терек, и терские казаки отправили его в Петербург хлопотать о своем жалованье. У Моздока он был арестован, но сбежал домой в Зимовейскую станицу, где его опять поймали, и он опять бежал. Пугачеву посоветовали уйти в Польшу, а через пару месяцев вернуться, назвавшись диссидентом (именование православных жителей Польши, утеснявшихся католиками), ищущим в России вольности от польских притеснений. В то время Польша ещё не была разделена¹⁰³, и православные из Белоруссии и с Украины, в том числе старообрядцы, поощрялись при возвращении на историческую родину. В конце лета 1772 года Пугачев пришел на форпост, сказав, что он старовер, что родился в Польше, а теперь желает идти в Россию. На форпосте во время обеда с другими польскими переселенцами, один из них заявил, что Емельян Пугачев выглядит, точно, как Петр Третий. Пугачев объявил себя императором Петром Фёдоровичем в самом начале мятежа, после ночлега у казака Коновалова, на берегу Усихи.

Получив паспорт на свое имя, Пугачев отправился в Симбирскую провинцию на Иргиз, где поселился среди раскольников. В ноябре 1772 года он заехал в Яицкий городок и стал призывать недовольных казаков уйти в бега на вольные земли за Кубань на Терек. После доноса Пугачева арестовали, и увезли на следствие в Казань, и 1 июня 1773 года казанская губернская канцелярия получила из Петербурга решение о Пугачеве, в котором было определено бить его кнутом и послать в Пелым на каторгу, но 29 мая он сбежал из казанского острога.

В конце августа – начале сентября 1773 года, мывшийся в бане с Пугачёвым казак спросил, что за отметины у него на груди, а Пугачев ответил: «Ето-де знаки государевы. Я-де сам государь Петр Федорович. Естли бы яицкия казаки войсковой руки, умныя люди, ко мне приехали, то бы я с ними погутарил». 31). Приехавшие умные люди попросили показать его рубцы: «Когда-де в Петербурге против меня возмутились, так ето гвардионцы кололи штыками» 31)., – ответил Пугачев. Казаки осмотрели государя и спросили, отчего у него на левом виске пятно, на что государь отвечал, что ето-де царский герб – российский орел. Тут казаки подумали и решили: быть Пугачеву царем, выгнать из Яицкого городка всех начальников и править там самим. «Естли Бог поможет мне воцариться, – сказал им Пугачев, – то Яицкому городку быть вместо Москвы или Петербурга, а яицким казакам над всеми иметь первенство». 31).

Первоначально Пугачев распускал слух, что он имел в виду возвести на престол Павла Петровича, «самъ же я, говорилъ онъ, царствовать уже не желаю». Изменник купец Долгополов, явившийся к Пугачеву будто бы от имени Павла Петровича и с подарками от него (достал из кисы (мешка) сапоги, перчатки и шляпу, обшитые золотом, а от Натальи Алексеевны – два камня 31).), распространил молву о том, что Павел Петрович едет навстречу Пугачеву и прибыл в Казань.

18 сентября, в разгар петербургских приготовлений к свадьбе цесаревича, яицкие казаки, развернув знамёна, с Пугачевым во главе двинулись на Яицкий городок. Городок взять не сумели, и войско, обрастая по ходу своего движения последователями, двинулось штурмовать близлежащие крепости. Всех, кто противился присяге государю Петру Третьему, истребляли на месте сопротивления. Дворян рубили и вешали: казаки искали безраздельного первенства в новом государстве. Во взятых крепостях Пугачева встречали хлебом и солью. По Заволжью и Предуралью разносились его манифесты: «Тысячью великой и высокой и государственный владетель над цветущем селении, всем от Бога сотворенным людям самодержец; милостив и милосерд, сожелительное сердце имеющей государь император Петр Федорович, и царь российской, во всем свете славной, в верности свят, всем армиям государь, от всех государей и государынь отменной, всемилостивейший, правосуднейший, грознейший и страшнейший, прозорливый светлый государь мира, я, великий воитель, самодержавный властелин всех летучих и простых людей разных стран и областей, во все времена держащий их в своей руке и воле. Да будет вам известно всем, что действительно я сам великий. Заблудившия, изнурительныя, в печале находящиеся, по мне скучившияся, услыша мое имя, ко мне без всякого сомнения идите и, как прежде сего ваши отцы и деды, моим отцам и дедам же служа, выходили против злодеев в походы, проливали кровь, так и вы ко мне верно, душевно и усердно идите к моему светлому лицу и сладкоязычному вашему государю. Тех, кто сам видит мое благородное лицо и прекрасный образ или в мыслях и сознании возвеличит меня, близко узнав, искренней душой, языком, делом и горячим сердцем и честию верит мне, таких людей, конечно, я буду жаловать вашими землями, водами, рыбными ловлями, покосами, пашнями, лесом, порохом, деньгами, свинцом, хлебом, солью и прочим. Кто не повинуется и противится: бояр, генерал, майор, капитан и иные – голову рубить, имение взять. Стойте против них. В одно время они вас объедали, лишали моих рабов воли и свободы, сейчас вы их рубите, но если не подчиняются. Кто повинуется, тот не противник – того не трогайте. Кто признает меня, кто нашел прямой путь ко мне – пусть несет воинскую службу. А ежели моему указу противиться будити, то вскорости восчувствуити на себя праведный мой гнев, и власти Всевышняго Создателя нашего избегнуть не можете. Чтобы верили: сам я, Петр Федорович, подписался тако: Я самый Петр Третий». 31).

«И я прошол прямо в церковь, – вспоминал Пугачёв о первой победе своего войска, – велел петь молебен и упоминать на ектениях государя Петра Федоровича, а государыню исключить, выговоря при том: – Когда-де Бог меня донесет в Петербург, то зашлю ее в монастырь, и пущай за грехи свои Бога молит. А у бояр-де сёла и деревни отберу, а буду жаловать их деньгами. А которыми я лишон престола, тех без всякой пощады перевешаю. Сын-де мой – человек еще молодой, так он меня и не знает. А между тем плакал пред Богом, говоря при том: – Дай Бог, чтоб я мог дойти до Петербурга и сына своего увидел здорова. И плакал, вспоминаючи в малолетстве якобы своего сына, государя цесаревича и великого князя Павла Петровича, дабы чрез то более удостоверить простой народ в моей пользе.» 31).

5 октября 1773 года армия Пугачева подошла к Оренбургу, и началась его затяжная осада. Отряды Пугачева разъезжали по ближним и дальним оренбургским окрестностям, умножая свое казацкое войско. От казака из Петербурга Пугачев узнал об обручении Павла Петровича с немецкой принцессой Натальей Алексеевной. Царская семья жили в Царском Селе с 9 по 25 ноября 1773 года.

Незадолго до их отъезда в Царское Село в любимом им блюде Павел нашёл множество осколков стекла. Он сразу же отнёс блюдо в комнаты императрицы, где с раздражением высказал ей подозрение в намерении его отравить. Императрица была огорчена подозрением сына и небрежностью прислуги.

Ещё больше цесаревича насторожил приезд Потемкина⁴⁸ в январе 1774 года в Петербург, вызванного Екатериной из Дунайской армии, и отличающегося от остальных фаворитов даровитостью и всевозможными талантами.

При дворе Екатерины произошла новая перемена. Воспитание цесаревича закончилось, и Императрица Екатерина уволила графа Никиту Ивановича Панина³⁸ с должности обер-гофмейстера великого князя, оставив за ним управление иностранными делами.

Также был удалён покровительствуемый им фаворит Васильчиков¹¹³, осыпанный щедрыми наградами. Васильчиков был заменен Потёмкиным⁴⁷, назначенным генерал-адъютантом, вице-президентом военной коллегии и членом совета. Потемкин, понимая, что его положение не могло нравиться Орловым, поспешил сблизиться с графом Паниным, надеясь приблизиться к Павлу Петровичу, которому Екатерина оказывала больше внимания. Наталья Алексеевна¹¹² присоединилась к графу Панину, чтобы убедить супруга стать на сторону Потёмкина.

В это время посланники Франции и Испании сделали всё для разногласий между Россией, Австрией и Пруссией, сблизившимися при первом разделе Польши¹⁰³. Они образовали партию, в которою вовлекли великую княгиню и состоявшего при Павле Петровиче графа Разумовского⁶⁷ – фаворита великой княгини, и тем самым, получили свободный доступ к великому князю.

С увеличением кредита Потёмкина, уменьшалось значение Павла Петровича, которого Екатерина старалась изолировать от окружения, сообщив Павлу об измене жены с графом Разумовским. Великая княгиня, в свою очередь, проплакав несколько дней, убедила Павла в злобности этого навета, возникшего только для того, чтобы рассорить её с мужем. Павел Петрович поверил супруге и её слезам, полюбил её ещё больше, думая, что она нелюбима его матерью и усилил своё недоверие к Екатерине.

Брат Натальи Алексеевны, наследный принц Людвиг¹¹⁷, поступил на русскую службу и принял участие в турецкой войне. В качестве волонтера, принц находился с марта по август 1774 года в дунайской армии. Несмотря на его пьянство, Екатерина 25 декабря, собственноручно наградила его Андреевской лентой. Отец великой княгини, ландграф Гессен-Дармштадтский, также получил Андреевскую ленту.

Цесаревич видел в Потёмкине врага по убеждениям и соперником, который пользовался доверием императрицы. 31).

В сентябре 1773 года по случаю бракосочетания девятнадцатилетнего великого князя Павла Петровича императрица осыпала наградами воспитателя своего сына – графа Никиту Ивановича Панина³⁸. Кроме таких мелочей, как экипаж и придворные ливреи, годовой запас провизии и вина с серебряным сервизом стоимостью 50000 рублей, Екатерина повелела оплатить Панину дом в Петербурге по его выбору и выдать ему на обзаведение 100 тысяч рублей, а также присвоила ему звание первого класса в ранге фельдмаршала с жалованьем, и столовыми деньгами по чину канцлера (чин 1-го класса по Табели о рангах; присваивался руководителям Коллегии иностранных дел). Ещё ему были положены ежегодные жалованье по 14000 рублей и пенсион в 25000 рублей, сверх получаемого им уже ранее пенсиона в 5000 рублей, 4512 душ в Смоленской губернии и 3900 душ в Псковской губернии. Эйдельман²⁷ отмечает, что это «форма немилости, желание откупиться, намек на то, чтобы одариваемый не вмешивался не в свои дела». Ещё Петр III ненавидевший и боявшийся Панина, за три месяца до своей гибели пожаловал ему действительного тайного советника, а еще через месяц – высший орден, святого Андрея Первозванного. Эйдельман делает вывод: «чем больше Панина не любят, тем больше награждают». 48).

Панин, желавший передачи власти в руки совершеннолетнего цесаревича, который даже не был допущен к участию в государственных делах, был недоволен, и в знак протеста распределил значительную долю пожалованных ему в день коронации имений в новоприобретенных польских областях, между тремя секретарями.

Боханов отмечает, что после женитьбы Павел Петрович стал более мягким и открытым, его глаза светились радостью, а на публике он блистал красноречием и не искал уединения. Будучи рыцарем по натуре, он поклонялся любимой женщине, как его литературный герой Дон-Кихот. 4).

Цесаревич был счастлив, а великая княгиня, став примирителем, была почтительна и внимательна к императрице. Екатерина была довольна наследником и однажды даже сказала: «Я обязана великой княгине возвращением мне сына и отныне всю жизнь употреблю на то, чтобъ отплатить ей за услугу эту». 44). Первое время он не могла нарадоваться на свою невестку, и даже, по просьбе цесаревича, согласилась дозволить графу А. К. Разумовскому⁶⁷ (большому другу Павла) жить во дворце.

Разумовский, писал Шумигорский²⁹, будучи «утонченно-безнравственным» человеком, вкрался к Павлу в доверие, «сделавшись самым близким к нему человекомъ, нагло обманулъ его и своею близостью съ его супругою причинилъ ему много горя». 44).

Медовый месяц Павла Петровича прошёл счастливо. «Ваша дочь здорова, – писала Екатерина ландграфине¹¹⁴ 10 ноября 1773 года, – она по-прежнему кротка и любезна, какою вы ее знаете. Мужъ обожаетъ ее, то и дело хвалитъ и рекомендуетъ ее; я слушаю и иногда покатываюсь со смеху, потому что ей не нужно рекомендаций; ея рекомендация въ моемъ сердце, я ее люблю, она того заслуживаетъ и я совершенно ею довольна. Да и нужно бы искать повода въ неудовольствии и быть хуже какой-нибудь кумушки-сплетницы, чтобы не оставаться довольною великою княгинею, какъ я ею довольна. Однимъ словомъ, наше хозяйство идетъ очень мило. Дети наши, кажется, очень рады переезду со мною на дачу въ Царское Село. Молодежь заставляетъ меня по вечерамъ играть и резвиться, или, если угодно, я заставляю ихъ этимъ заниматься». 21).

В другом письме Екатерина сообщала: «Сынъ мой обзавелся домомъ; онъ намеренъ жить скромно, не покидаетъ ни на шагъ своей жены, и оба они служатъ примеромъ наилучшей дружбы въ свете. Великая княгиня золотая женщина: она наделена самыми солидными качествами; я ею очень довольна; мужъ ее обожаетъ и все окружающие ее любятъ». 21).

После графа Н. И. Панина³⁸ обер-гофмейстером великого князя 5 ноября 1773 года был назначен генерал-аншеф (военный чин 2-го класса по Табели о рангах: полный пехотный генерал) Николай Иванович Салтыков122, а гофмейстериной великой княгини Натальи Алексеевны – статс-дама графиня Екатерина Михайловна Румянцева, жена фельдмаршала графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского123.

Салтыков начал службу в Семёновском полку, участвовал в семилетней войне и с 1763 по 1768 год командовал войсками в Польше. После того он принял участие в первой турецкой кампании124 в 1770 году уехал за границу, где и пробыл до 1773 года.

Назначая Салтыкова, Екатерина полагала, что молодому Павлу необходимо руководство. Она писала сыну: “ Женитьбою окончилось ваше воспитание; невозможно было оставлять васъ долее въ положении ребенка и въ двадцать летъ держать подъ опекою. Передъ публикою ответственность теперь падаетъ на васъ одного; публика жадно следить будетъ за вашими поступками. Эти люди все подсматриваютъ, все подвергаютъ критике и не думайте, чтобы оказана была пощада какъ вамъ, такъ и мне. Обо мне скажутъ: она предоставила этого неопытнаго молодаго человека самому себе на его страхъ; она допустила къ нему молодыхъ людей и льстивыхъ царедворцевъ, которые вскружатъ ему голову и испортятъ его умъ и сердце. О васъ будутъ судить, смотря по благоразумии или неосмотрительности вашихъ поступковъ, но, поверьте мне, это будетъ уже моимъ деломъ помочь вамъ и унять эту публику, льстивыхъ царедворцевъ и резонеровъ, которымъ хочется, чтобы вы, въ двадцать летъ, были Катономъ и которые стали бы негодовать, сколь скоро вы бы имъ сделались. Обращайтесь во мне за советомъ всякий разъ, когда найдете это нужнымъ: я буду говорить вамъ правду, со всею искренностью, въ какой только способна, и вы будете довольны, выслушавъ ее. Вдобавокъ и чтобы занятия ваши, въ угоду публике, были значительнее, я назначу часъ или два въ неделю, по утрамъ, въ которые вы будете приходить ко мне одни для слушания делъ. Такимъ образомъ вы ознакомитесь съ ходомъ делъ, съ законами страны и съ моими правительственными принципами». 21).

В инструкции, данной Екатериной Салтыкову, «она советовала ему стараться понравиться великому князю, оказывать ему возможную предупредительность, приобрести его доверие, обращать менее внимания на невинныя шалости молодаго человека, дабы въ случае надобности, когда придется дать более важный советъ, слово его имело большой весъ и быть твердымъ въ обстоятельствахъ существенныхъ. Въ случае нужды, Екатерина предоставила ему опираться на ея волю, дабы провести свое мнение.» 21).

Кобеко³⁴ считал, что Салтыков был назначен к Павлу не столько для того чтобы увеличить представительность при его выходах, сколько для того, чтобы поддерживать в порядке штат, назначенный к его услугам. Через Салтыкова должны были представляться Цесаревичу иностранцы и другие лица, он заведовал столом и прислугой и должен был наблюдать за порядком и приличием при малом дворе. Не называясь гофмейстером Павла Петровича, Салтыков, в сущности, исполнял эту должность.

Поначалу Павел встретил генерала Салтыкова недружелюбно, тем более, что камергер графа, Дмитрий Михайлович Матюшкин, намекнул великой княгине и цесаревичу, что Салтыков назначен для наблюдения за каждым его действием, и для сообщения обо всём происходящем при малом дворе. Павел Петрович разгневался и немедленно передал услышанное императрице, которая выговорила камергеру графа Матюшкину через обер-гофмаршала князя Николая Михайловича Голицына ((1727 —1787) – русский придворный, обер-гофмаршал и тайный советник), после чего граф Матюшкин оставил службу 7 января 1774 года.

В начале 1774 года у Натальи Алексеевны одновременно случилось два несчастья: смерть её бабки – герцогини цвей – брюкенской и матери (19 марта). 21).

К числу лиц, сблизившихся в это время с Павлом Петровичем и его супругой, относились граф А. П. Шувалов125 с его женой, урожденной Салтыковой. Их общество увлекалось французской литературой и искусством. Через Шувалова, известного своими французскими стихотворениями и дружбой с энциклопедистами, Павел Петрович выбрал себе в литературные корреспонденты в Париже известного критика Лагарпа126, что было неприятно Екатерине, которая не любила Лагарпа, и корреспондентом которой был Гримм⁴⁹. Зато Дидро⁶³, во время своего пребывания в России, обласканный Екатериной, со стороны Павла Петровича встретил холодный приём. Одним из занятий общества Цесаревича были спектакли. В маленьком театре, устроенном в комнатах Павла Петровича 3 ноября 1774 года была представлена французская трагедия, в которой, кроме Павла Петровича и Натальи Алексеевны, участвовали принц Людвиг¹¹⁷, княжна Белосельская, графиня Д. П. Салтыкова, Нелединская, княгиня Голицына, граф А. П. Шувалов, камер-юнкеры графы Шереметевы, Разумовский⁶⁷ и князья Куракин⁶⁶ и Гагарин.

Павел Петрович не участвовал в делах управления, тем более, что Екатерина ревниво следила за тем, чтобы никто не осмеивался обращаться к нему с какими-либо просьбами.

Не мог он заниматься и своим полком, находившимся сначала на турецкой войне¹²⁴, а затем в Москве, но главным было то, что его даже не считали нужным ставить в известность о делах полка. Павел не имел права самостоятельно повышать в чинах ни офицеров своего полка, ни офицеров флота, чьим главным начальником числился. 21).

Против бунта было послано войско. После первых неудач государевых войск в борьбе с шайками Пугачева, энергичные действия Бибикова⁹⁴ восстановили было порядок, но после его смерти мятеж разгорелся.

В марте 1774 года Пугачев был разбит, а армия его рассеяна, но сам он спасся и бежал на Уральские заводы. Через месяц он пошел с другим войском к Волге.

22 июля в Петербурге получили известие о полном разорении Казани всё было сожжено и разграблено. После взятия Казани Екатерина хотела даже отправиться в Москву для командования войском, но члены совета её отговорили, и тогда Екатерина обратилась к лицу, удалившемуся от двора, «къ первому вралю и персональному ей оскорбителю» графу П. И. Панину⁷³.

27 июля Пугачев вошел в Саранск, где были им, повешены триста человек дворян всякого пола и возраста. Затем он приблизился к Пензе. Жители встретили его с иконами и хлебом и пали на колени. Пугачев въехал в Пензу и ограбил казенные и дворянские дома. Там Пугачев посадил в воеводы господского мужика и пошёл к Саратову, где по его приказу были выпущены колодники, открыты хлебные и соляные амбары, разбиты кабаки и разграблены дома. Попавшиеся дворяне были повешены. Хоронить их тела Пугачев запретил.

29 июля 1774 года граф П. И. Панин⁷³ был назначен главнокомандующим приволжских губерний.

9 августа Пугачев в полдень с двадцатитысячным войском последовал далее вдоль Волги. Его войско заняло Нижегородскую, Воронежскую и Астраханскую губернии. Ещё один Петр III – Беглый холоп Евстигнеев, взял Инсару, Троицк, Наровчат и Керенск, где повесил воевод и дворян и провозгласил свое правление. Другой мятежник – Фирска подошёл к Симбирску. Дворянство было обречено, но 25 августа состоялось решительное сражение, и армия Пугачева рассеялась. Сам он с малым войском бежал к берегу Усихи и хотел уходить к Каспийскому морю, но 14 сентября Пугачев был выдан своими сообщниками.

Когда казаки схватили Пугачева, он закричал: «Как вы можете вязать государя! За меня еще Павел Петрович заступится». 31). Они посадили его верхом и повезли к Яицкому городку.

10 января 1775 г. казнь Пугачева положила конец мятежу. Через два месяца Екатерина манифестом объявила о предании вечному забвению и глубокому молчанию Пугачевской смуты. 31).

Всё это, несмотря на отрицательное отношение Павла к мятежу, очень повредило ему перед Екатериной, поскольку бунтующей толпой признавались права её сына.

По мнению Эйдельмана²⁷ Павел связывал свою популярность в народе с разногласиями, разделяющими его с матерью. Он пишет: «Павел – кумир своего народа», – докладывал в 1775 г. австрийский посол Лобковиц. Видя, как народ радуется наследнику, близкий его друг Андрей Разумовский⁶⁷ будто бы шепнул: «Ах! Если бы Вы только захотели». 48). Он имел ввиду арест и низложение Екатерины, но Павел не остановил его.

На исходе 1774 года пугачевщина была побеждена, а самозваный Петр III казнён в Москве 10 января 1775 года.

В 1774 году цесаревич предоставил императрице записку под заглавием: «Разсуждение о государстве вообще, относительно числа войскъ, потребнаго для защиты онаго, и касательно обороны всехъ пределовъ», которая, по сути, являлась критикой царствования, начавшегося в 1762 году. В ней была отражена политическая и военная точки зрения братьев Паниных: Никиты и Петра, поэтому Екатерина признала сына их послушным последователем.

Записка начиналась с объяснения, что Российской империи необходим покой. Рисуя картину бедственного положения империи, Павел пришёл к заключению, что России следует отказаться от наступательных войн и устроить всю военную систему государства для обороны. С этой целью он предложил покрыть Россию военными поселениями и признал необходимым ввести строгую регламентацию в военном деле – дать войскам подробнейшие штаты, уставы, инструкции и предписать всем от фельдмаршала до рядового, всё то, что должно им делать, с целью строжайшего контроля. Это позволило бы избежать прихотей командиров и облегчить положение подчинённых.

Он сослался на войны, продолжавшиеся столь долго, в том числе, на Оренбургские обстоятельства, приведшие к изнурению людей и уменьшению хлебопашества. Несмотря на победы, страна претерпела рекрутские наборы, недороды, язву, внутренние беспокойства. Павел призвал к долгому миру, который доставил бы совершенный покой, возобновил тишину и привёл бы вещи в порядок. «Когда сняты будутъ налоги, пресечены наряды съ земли, – писал Павел, – то каждый, не лишаясь имения своего: отцы – детей, а господа – техъ, оныхъ трудами живутъ, не будутъ иметь причинъ негодования, и тогда-то пресекутся главныя причины неудовольствия…» 19).

Главные рассуждения, по мнению Павла Петровича, состояли в следующем:

1) Следовало отказаться отъ наступательных войн и устроить всю военную систему России для обороны. С этою целью Павел Петрович предлагал прикрыть границы рядом крепостей, позади их расположить армии, исключительно назначенные для обороны границ и которые, комплектуясь из местных жителей, могли бы лучше звать неприятеля, против которого им приходилось бы действовать, и храбрее сражаться, защищая свои дома.

«2) Устроить так, чтобы защита не была в тягость защищаемому, а напротив того, действительною обороною, а земля подкреплением, и расположить оборонительный силы по силе противулежащих земель. Съ этою целию, вдоль границ расположить четыре корпуса или армии: против Швеции, Пруссии и Австрии, Турции и въ Сибири. Остальные полки расположить на постоянных квартирах по империи, наблюдая, чтобы каждая дивизия имела свою губернию, чтоб как можно менее сталкивалась военная часть с цивильною, и обе в каждой губернии текли ровнее и свободнее. Полки должны были довольствоваться от губерний, в которых расположены.

3) По неравномерности народонаселения въ губернияхъ, занимать рекрутъ, при наборахъ, брать по одному съ семидесяти человекъ. По укомплектовании полковъ, сделать ихъ оседлыми, по примеру войскъ, поселенных въ Слободской и Новороссийской губернияхъ.

4) Когда полки будутъ поселены, заменять рекрутъ солдатскими детьми, достигающими совершеннолетия; такимъ образомъ войско комплектовалось бы само собою, а земля служила бы ему только подкреплениемъ.

5) Если Лифляндия, Эстляндия, Ингерманландия, Финляндия и Белоруссия затруднилась бы давать людей въ полки, расположенные на ихъ содержании, то обязать ихъ платить за нихъ деньгами, во что рекрутъ обошелся по исчислении, а на эти деньги вербовать вольныхъ людей у нихъ, а затьмъ и изъ другихъ местъ.

6) Дать войскамъ подробные штаты, уставы и инструкции, и предписать всемъ, начиная отъ фельдмаршала и кончая рядовымъ, все то, что имъ делать должно; тогда можно на нихъ взыскивать, если что-нибудь будетъ упущено, а не прежде, потому что надобно, чтобы каждый зналъ, что онъ долженъ делать, чтобы можно было требовать отъ него ответа, для чего онъ упустилъ что-нибудь; теперь слышно безпрестанно, что у того полка или другаго какая часть лучше, а у того хуже, и что отъ того такой вредъ произошелъ и прочее, обвиняя притомъ всегда честнаго командира, а никто не помышляетъ о томъ, что не данъ способъ имъ быть всемъ хорошими, а чрезъ то не отнять быть дурными.

7) Лучшимъ для этого средствомъ должна быть строгая подчиненность, чтобы никто, отъ фельдмаршала до солдата, не могъ извиниться недоразумениемъ, начиная о мундирныхъ вещахъ, кончая строя… Когда на все подобное будутъ испрашиваться высочайшия разрешения, то чрезъ таковое ограничение, все будутъ несравненно довольнее и охотнее къ службе, потому что не будутъ страдать и видеть себя подчиненными прихотямъ и неистовствамъ частныхъ командировъ, которые всемъ симъ сквернятъ службу, и вместо приохочивания, удаляютъ всехъ отъ ней». 21).

Цесаревич закончил своё «Разсуждение» следующими словами: «Показавъ теперь все то, что къ равновесию потребно, и какую военная часть связь и пропорцию иметь должна въ разсуждении всего государства,… совершилъ намерение себя сделать полезным государству.«21).

Шильдер¹⁹ заметил по поводу этой регламентации придуманной цесаревичем: «Необыкновенное развитие бюрократии и формалистики, довольствование наружностию, не проникая во внутренность вещей и делъ, а главное тяжелый уровень, наложенный на всякую мысль или желание, выходящее изъ принятаго порядка – вотъ что было последствиемъ централизации, при столь обширной территории, какъ русская. Мысль должна была остановиться, развитие делалось неуместнымъ, частные улучшения оказывались невозможными, ихъ заменяла буква устава или инструкции, а всякая попытка заменить недостаточность устава или инструкций называлась „умничаньемъ“ – словомъ, … долго тяготевшимъ надъ русскою землею и русскою армиею. Всякая способность утрачивала цену, если о человеке прибавляли, что онъ умничаетъ». 44).

Несмотря на то, что Записка осталась без практических последствий, Павел продолжал обдумывать этот предмет при содействии князя Н. В. Репнина127 и графа П. И. Панина⁷³. Племянник Паниных, князь Репнин, был одним из преданных сподвижников Екатерины. Дипломат, полководец и администратор, князь Репнин большую часть своей жизни провел вдали от двора, но в сентябре 1776 года, он окончил свое посольство в Константинополе и приехал в Петербург.

Павел писал князю Репнину, что, с одной стороны, содержание постоянной армии тягостно для земледелия и очень дорого, а, с другой, такая армия недостаточна для обороны. Вольных людей недостаточно, и он предполагает добирать их из других земель, например, из Польши, которая снабжает своими людьми другие державы. Справедливости ради нужно отметить, что он понимал основной недостаток этой идеи, поскольку поляки не лучшие солдаты и не надёжны по характеру. Павел предполагал, поскольку являлся представителем голштинского дома, что такой набор возможен в Германии. В этом вопросе Павла поддержал граф П. И. Панин, который хотя и радовался желанию молодого Цесаревича быть полезным отечеству, не разделял его мнения о тогдашнем расходовании государственных средств, идущих на удовольствия, а не на благо армии, на её комплектование вербовкой и помещением в ряды войска солдатских детей.

Осуждая изменение внешней политики России и удаление её от Пруссии, Павел Петрович настаивал на необходимости постоянного и долговременного мира для возобновления сил России и предлагал способ обороны границ посредством армии, которая получала бы людей и всё необходимое из ближайших губерний, а для поддержки предлагал сформировать особое войско из иностранцев, под его личным начальством, как наследника русского престола и герцога голштинского.

Относительно удаления от службы дворянства Цесаревич полагал, что нынешнее отношение к военной службе, нужно преодолевать через уничтожение злоупотреблений в армии.

Для улучшения состояния войск, граф Панин³⁸ полагал хозяйственную и административную части подчинить особому военному совету из опытнейших генералов, состоящих при государе, все вооруженные силы империи разделить на армии, под началом генерал-фельдмаршалов. Армии разделить на дивизии, под командой полных генералов, знающих военное дело. Кроме военной коллегии или военного совета, при государе должно быть главное начальствующее лицо из опытнейших генералов с военной репутацией, или наследник престола, которые даже малейшие, изменения в порядке службы и личном составе войск обязаны будут испрашивать разрешения у государя на всё. Кроме того, он видел необходимость в строгом единообразии обмундирования. 21).

Получив от сына его рассуждение, Екатерина лишь усмехнулась, а великий князь, получив от матери, отказ рассматривать его государственное рассуждение, обиделся, и никогда больше не подавал ей никаких проектов. Он понял, что ему отведено место даже не статиста, а декорации, и ожесточился. Он не бывал ни в Совете, ни в Сенате. Почётный чин великого адмирала был дан ему единственно для приличия, фактически он не мог управлять морскими силами, но Павел был всегда послушен и почтителен к матери и никогда при её жизни не сказал ей открыто слово против. За глаза, в частных беседах с доверенными персонами и иностранцами, он мог высказаться о ней и о её правлении.

Песков⁹ отмечает, что таким персонам вообще трудно жить в мире, полном людей, не задумывающихся о нравственной стороне собственных поступков. Честному человеку лучше подальше держаться от людей – заняться, к примеру, поэзией или математикой. Ему нет места в этом мире предательства и измены. «И горе ему, если он родился быть царем, и беда его подданным, если он царем станет». 31).

Императрица не доверяла окружению сына и не видела возможности доверить сыну хоть какую-то часть управления. Она нуждалась в таких помощниках, которые не представляли угрозы её единоличному правлению, и дело не в том, что Павел, якобы, не был способен к управлению государством. Екатерина, будучи уверенной в своей правоте, предпочла отстранить сына, от какого бы то ни было участия в делах и показать ему и своему окружению его ничтожность. Ещё в 1769 году она не сочла нужным привлечь сына к участию в делах только что учреждённого Совета. Однако, Цесаревичу удалось осуществить свои военные идеалы ещё при жизни императрицы в созданных им гатчинских войсках и после воцарения преобразовать русскую армию по гатчинскому образцу.

Мнение Шильдера¹⁹, что «Екатерина ставила выше всего интересы государства, приносила имъ въ жертву все другия соображения и чувствования», довольно сомнительно, особенно если иметь в виду него крайне негативное отношение к Павлу. Шильдер считал, что «Разсуждение» цесаревича и, особенно, его заключительные слова «о неустройствахъ въ России» сильно задели Екатерину, после чего он «в глазахъ матери, окончательно уронилъ свою политическую правоспособность». Так же он полагал, что Екатерина была права, оставив наследника в стороне от дел, ограничиваясь только самыми необходимыми сообщениями и отстранив сына от ближайшего его участия в управлении государством. Даже поражение от Наполеона⁵ в сражении под Аустерлицем в 1805 году он полагал ошибкой Павла. Вынужденное бездействие Павла и то, что он продолжал видеть в мрачных красках внешнюю и внутреннюю политику правительства, не могло благотворно влиять на дальнейшее развитие характера Павла Петровича и увеличивало его раздражительность и подозрительность, писал Шильдер. 44).

К концу 1974 года изменились взаимные отношения между императрицей и великокняжеской четой, поскольку Великая княгиня ни в чём не оправдала надежд Екатерины – ни в поведении, ни в овладении русским языком, ни в экономной жизни.

Сначала Императрица была уверена, что тихая простушка из Дармштадта останется робкой и послушной, а на деле она оказалась своенравной, скрытной и упрямой, с чем Екатерина не могла смириться, и, хотя внешне всё выглядело благопристойно, у неё появилось к невестке, чувство близкое к неприязни. 4).

Молодая великая княгиня пополнила партию, враждебную Екатерине. Кризис в отношениях двух придворных лагерей нарастал.

Война с Турцией закончилась еще в июле 1774 года и была увенчана Кучук-Кайнарджийским миром128, упрочившим славу Екатерининского царствования, который Екатерина пожелала отпраздновать в Москве, и куда торжественно въехала 25 января 1775 года с великокняжеской семьёй.

По донесениям дипломата Гуннинга, народ оказал холодный приём Екатерине, но отметил привязанность простого народа к Павлу: «Популярность, которую приобрёл великий князь въ день, когда онъ ездилъ но городу во главе своего полка, разговаривалъ съ простыми народомъ и позволяла, ему тесниться вокругъ себя такъ, что толпа совершенно отделяла его отъ полка, и явное удовольствие, которое подобное обращение доставило народу, какъ полагаютъ, весьма не понравились. … Какъ бы сильной ни казалась привязанность къ нему простого народа, поведение его въ последнее время во многихъ отношенияхъ до того напомнило действия его отца, что внушаетъ лицамъ, имеющими возможность судить об этомъ, неприятныя опасения относительно того, какими образом: онъ со временемъ станетъ употреблять свою власть. Меня уверяли, что г. Панин, не имеетъ более ни малейшего на него влияния и съ величайшимъ огорчениемъ узнаетъ о новыхъ доказательствахъ слабости и неосторожности какъ съ его стороны, такъ и со стороны великой княгини». 39).

По сведениям Шильдера¹⁹, встреча, оказанная императрице Екатерине, была блестящая и радушная. «Своею ласковою, чисто русскою речью окончательно обворожила она старыхъ московских тузов, которых каждаго умела назвать по имени и отчеству. Строгими исполнениемъ церковных правил, частымъ посещением церквей и монастырей и, наконец, походомъ къ Троице стала она любезна народу, который, глядя на нее, поминалъ матушку Елисавету Петровну¹² и провожалъ ее оглушительными криками. Екатерина пустила въ ходъ все дары обаяния, которыми такъ щедро наградило ее Провидение, и была въ восторге отъ успеха». 44). Тут же Шильдер¹⁹ отметил, что «великую княгиню мало полюбили, такъ какъ она сама терпеть не могла Москвы и москвичей». 44).

1775—1783 годы были самым блестящим временем царствования Императрицы Екатерины. Влияние её на европейскую политику было громадно, и царственные гости один за другим спешили в Петербург в поиске дружбы и союза. 21).

1775 год принц Людвиг¹¹⁷ провел в свите Екатерины в Москве, где он, писал Кобеко³⁴, попал в очень дурное общество, едва не вступил в какой-то неравный брак и в сентябре уехал на родину. Екатерина была им очень недовольна. За границей принц позволял себе дерзкие суждения, клеветал на Россию.

Принца Людвига в Петербург сопровождал Гримм⁴⁹. В дальнейшем между бароном Гриммом и императрицей завязалась дружеская переписка, продолжавшаяся двадцать два года. Пробыв некоторое время при дворе Екатерины, Гримм в апреле 1774 года уехал за границу вместе с порученными его попечению младшими сыновьями фельдмаршала графа Румянцева¹²³ – Николаем и Сергеем. Совершив с ними путешествие по Германии, Франции и Италии, Гримм привез их в Россию в сентябре 1776 года, и на этот раз прожил в Петербурге почти год. 21).

Пребывание в Москве не улучшило отношений Екатерины к цесаревичу и великой княгине. Наталья Алексеевна¹¹² подчинила цесаревича своему исключительному влиянию, она удаляла от него всех, обрекая его на общение с тесным кругом лиц, во главе с графом А. К. Разумовским⁶⁷, завязавшим политические интриги. Граф Разумовский, обращая внимание Павла на его популярность в народе, намекнул ему на возможность захвата власти, но Павел умел быть почтительным сыном и верным подданным. «Дошло до того, что императрица сочла нужнымъ предостеречь сына отъ козней его друга, злоупотреблявшаго оказаннымъ ему безграничнымъ довериемъ и въ делахъ, выходивших за пределы политики. Но все было тщетно. Великая княгиня со слезами убедила мужа въ противномъ, и въ результате у цесаревича явился новый поводъ къ гневу и неудовольствию противъ матери, будто бы желавшей преднамеренно разссорить его съ горячо любимой женою». 44).

К тому времени Кирасирский полк цесаревича возвратился из турецкого похода, и в Москве произошло открытое столкновение между цесаревичем и Потемкиным⁴⁸, который потребовал, чтобы ему, как вице-президенту военной коллегии, а не великому князю, предоставлялись рапорты о состоянии Кирасирскаго полка. 21).

Семейные раздоры поутихли из-за несомненных признаков беременности у великой княгини¹¹³. 7 декабря цесаревич с супругой выехали из Москвы в Петербург, а Императрица заехала ещё в Тулу и Калугу и к 24 декабря вернулась в Петербург. Со времени прибытия великой княгини в Москву здоровье её внушало Екатерине большие опасения.

10 апреля 1776 года у великой княгини начались роды. Она мучилась с ночи воскресенья до среды. Ни повитуха, ни доктора ничем не могли помочь. Дитя умерло в чреве великой княгини, в четверг она была исповедана, приобщена и соборована маслом, а в пятницу – умерла. Екатерина и великий князь все пятеро суток, днём и ночью не отходили от великой княгини. Причиной смерти были узкие кости таза матери, широкие плечи девочки и последующий сепсис, поскольку погибший плод не был извлечён из тела роженицы. Обе были обречены, хотя некоторые иностранные дипломаты передавали слухи о её неестественной кончине. Рядом был и архиепископ Платон⁶³, искренне горевавший о ней, при погребении он произнёс надгробное слово.

Великая княгиня Наталия Алексеевна скончалась 15 (20) апреля 1776 года в пять часов пополудни, а через двадцать минут императрица в одной карете с цесаревичем отправилась в Царское Село. Павел был очень огорчён смертью жены, и ему казалось, что он может быть обвинён, писал Шильдер¹⁹, в недостатке осмотрительности в переговорах, предшествовавших поездке ландграфини в Петербург, впрочем, Екатерина переложила всю ответственность на ландграфиню¹¹⁴ «увлекшуюся желаниемъ пристроить блистательнымъ образомъ свою дочь». 44). На следующий день Екатерина послала оттуда приказание И. И. Бецкому⁴⁶, что «… кой часъ тело вынесутъ, онъ бы приказалъ выдрать обои изъ четырехъ комнатъ, т.е. зеленые въ спальне, полосатые въ кабинете, штофные въ кабинете и въ малиновой спальне. Обои, стулья, канапе и ковры отдать надлежитъ преосвященному Платону въ собственность, а альковы и перегородки деревянные приказалъ бы ломать; ломать же должно скорее по причине духа, а наипаче чуланы позади штофнаго кабинета, и то съ осторожности для здоровыхъ людей, ибо вонь несносная уже при ней была…» 21).

После кончины великой княгини Наталии Алексеевны императрица немедленно приступила к рассмотрению бумаг умершей.

В бумагах великой княгини были найдены политически проекты графа Разумовского⁶⁷, обнаружились сношения (любые отношения кого-то с кем-то за исключением тех, которые обозначаются этим словом сейчас) с французским посольством, и нашлись указания на заём денег для великой княгини. Оказалось, что граф А. К. Разумовский⁶⁷ недостойным образом злоупотребил доверием Павла Петровича. Разумовский сначала был отправлен в Ревель, затем в Батурин, к отцу – фельдмаршалу графу Кириллу Григорьевичу, а 1 января 1777 года граф Андрей Кириллович был сослан в почётную ссылку в Неаполь в качестве полномочного министра (посланник, посол) и чрезвычайного посланника.

Погребли великую княгиню в Невском монастыре 26 апреля в присутствии Императрицы. Цесаревич не покидал Царского Села. 44).

В 1774 году Павел Петрович, опасаясь возвращения в Россию Сальдерна¹⁰⁷, раскрыл Екатерине его предложения об изменении государственного управления. У императрицы имелись сведения и о других подобных предложениях, сделанных Павлу Петровичу.

У историков остаётся открытым вопрос о каком-то заговоре, затеянном в пользу цесаревича, в котором будто бы принимали участие граф Никита Иванович Панин³⁸ с его доверенными секретарями. Целью заговора являлось возведение Павла Петровича на престол. Шумигорский²⁹, несмотря на отрицание факта заговора, привёл в приложении своей книги краткие сведения из записок декабриста фон Визина: «Душею заговора была супруга Павла, великая княгиня Наталия Алексеевна, тогда беременная. При графе Панине были доверенными Д. И. фонъ-Визинъ, редакторъ конституционнаго акта, и Бакунинъ129, оба участники въ заговоре. Бакунинъ изъ честолюбивыхъ, своекорыстных видовъ решился быть предателемъ: онъ открыл, графу Г. Г. Орлову⁴⁸ все обстоятельства заговора и всехъ участниковъ; стало быть, это сделалось известным и Екатерине. Она позвала къ себе сына и гневно упрекала ему его участию въ замыслахъ против нея. Павелъ испугался, принесъ матери списокъ всехъ заговорщиков. Она сидела у камина и, взявъ списокъ, не взглянув, даже на него, бросила бумагу въ огонь и сказала: „И не хочу знать, кто эти несчастные“. Она знала всехъ по доносу изменника Бакунина». 46).

Эйдельман²⁷ возвращается к этой теме в наши дни, ссылаясь на воспоминания декабриста Михаила Александровича Фонвизина, племянника писателя, генерала, героя 1812 года. Тот, в свою очередь, ссылается на рассказы своего отца – родного брата автора «Недоросля"¹⁰⁴: «Мой покойный отец рассказывал мне, что в 1773 году или в 1774 году, когда цесаревич Павел достиг совершеннолетия и женился на дармштадтской принцессе, названной Натальей Алексеевной¹¹³, граф Н. И. Панин³⁸, брат его, фельдмаршал П. И. Панин⁶⁸, княгиня Е. Р. Дашкова⁵², князь Н. В. Репнин¹²⁷, кто-то из архиереев, чуть ли не митрополит Гавриил, и многие из тогдашних вельмож и гвардейских офицеров вступили в заговор с целью свергнуть с престола царствующую без права Екатерину II и вместо неё возвести совершеннолетнего её сына. Павел Петрович знал об этом, согласился принять предложенную ему Паниным³⁸ конституцию, утвердил ее своею подписью и дал присягу в том, что, воцарившись, не нарушит этого коренного государственного закона, ограничивающего самодержавие. … Единственною жертвою заговора была великая княгиня: полагали, что ее отравили или извели другим образом… Из заговорщиков никто не погиб. Екатерина никого из них не преследовала. Граф Панин был удален от Павла с благоволительным рескриптом, с пожалованием ему за воспитание цесаревича 5 тысяч душ и остался канцлером… (чин 1-го класса по Табели о рангах; присваивался руководителям Коллегии иностранных дел) Над прочими заговорщиками учрежден тайный надзор». 48).

В 1783 – 1784 годах Денис Фонвизин¹⁰³ сочинил посмертную похвалу своему покровителю – «Жизнь графа Панина» со следующими строками, не попавшими в печать и читанные современниками в рукописях: «Из девяти тысяч душ, ему пожалованных, подарил он четыре тысячи троим из своих подчиненных, сотруднившихся ему в отправлении дел политических. Один из сих облагодетельствованных им лиц умер при жизни графа Никиты Ивановича, имевшего в нем человека, привязанного к особе его истинным усердием и благодарностью. Другой был неотлучно при своем благодетеле до последней минуты его жизни, сохраняя к нему непоколебимую преданность и верность, удостоен был всегда полной во всем его доверенности. Третий заплатил ему за все благодеяния всею чернотою души, какая может возмутить душу людей честных. Снедаем будучи самолюбием, алчущим возвышения, вредил он положению своего благотворителя столько, сколько находил то нужным для выгоды своего положения. Всеобщее душевное к нему презрение есть достойное возмездие столь гнусной неблагодарности». 47).

Эйдельман²⁷ полагает, что первым из них был секретарь Панина Я. Я. Убри, вторым – сам Д. И. Фонвизин, а третьим, конечно, П. В. Бакунин¹²⁹ (1731—1786), именно тот, кто, согласно Михаилу Фонвизину, выдал царице панинский заговор 1773 г.

Эйдельман предполагает, что тогда же Панин³⁸ и Фонвизин¹⁰³ начали работу над каким-то новым документом, который лег бы в основу конституции, ограничивающей власть будущего монарха и дали для прочтения наследнику. Это дошло до сведения императрицы, которая осталась им недовольна, и сказала однажды, шутя, в кругу приближенных своих: «Худо мне жить приходится: уже и господин Фонвизин учит меня царствовать…» 47).

Сама конституция Фонвизина не сохранилась, но Фонвизин-декабрист воспроизводит часть её по памяти: «Граф Никита Иванович Панин предлагал основать политическую свободу сначала для одного дворянства, в учреждении Верховного Совета, которого часть несменяемых членов назначались бы из избранных дворянством из своего сословия лиц. Синод также входил бы в состав общего собрания Сената. Под ним (то есть под Верховным сенатом) в иерархической постепенности были бы дворянские собрания, губернские или областные и уездные, которым предоставлялось право совещаться в общественных интересах и местных нуждах, представлять об них Сенату и предлагать ему новые законы.

Выбор, как сенаторов, так и всех чиновников местных администраций производился бы в этих же собраниях. Сенат был бы облечен полною законодательною властью, а императорам оставалась бы власть исполнительная, с правом утверждать обсужденные и принятые Сенатом законы и обнародовать их. В конституции упоминалось и о необходимости постепенного освобождения крепостных крестьян и дворовых людей. Проект был написан Д. И. Фонвизиным под руководством графа Панина. Введение или предисловие к этому акту, сколько припомню, начиналось так: «Верховная власть вверяется государю для единых благи его подданных. Сию истину тираны знают, а добрые государи чувствуют… За этим следовала политическая картина России и исчисление всех зол, которые она терпит от самодержавия». Сохранилось Предисловие Дениса Фонвизина¹⁰³ – «Рассуждение о непременных государственных законах». 47).

Сопоставляя первый сохранившийся панинский проект 1762 года с рассказом М. Фонвизина, Эйдельман²⁷ приходит к выводу, что речь идёт о другом документе.

Будучи в Москве, Павел Петрович воспользовался случаем впервые заняться своим кирасирским полком, возвратившимся из турецкого похода. Как генерал-адмирал (флотский чин 1-го класса по Табели о рангах), он начал принимать большее участие в делах адмиралтейств-коллегии и в это время в нём проявились требовательность к службе и уважение к дисциплине, которые впоследствии легли в основу всей его дальнейшей военной деятельности. Екатерина воздерживалась от предоставления Павлу Петровичу какой-либо части управления, поскольку относилась с недоверием к его окружению.

Наталья Алексеевна¹¹² с грустью смотрела на своего супруга, всем желающего добра, но затмеваемого фаворитами и не имеющего возможности завоевать себе подобающее ему место, деспотически управляла мужем, не выказывая к нему малейшей привязанности, а он полностью ей подчинялся. Кобеко³⁴ писал, что «она не дозволяла ему пользоваться его умомъ; онъ былъ живъ и подвиженъ, – сделался тяжелъ и апатиченъ. Съ своей стороны она была управляема графомъ Разумовскимъ⁶⁷, который, въ свою очередь, получалъ наставления и большую часть доходовъ отъ посланниковъ бурбонскихъ дворовъ». 21). Екатерина заметила такое поведение невестки и была недовольна им. Великая княгиня игнорировала мнение Екатерины, и только её смерть помешала возникшей было борьбе между ними. Менее трёх лет прожила она в России, так и не сумев принять нравы, далёкие от её идеалов, двора Екатерины. Осуждая поведение Екатерины в связи с тем, что та меняла фаворитов, она сама не была без греха, но искупила своё увлечение «страдальческою кончиною», отметил Кобеко. 21).

Траур по кончине Натальи Алексеевны¹¹³ не объявлялся.