Читать книгу Везет же людям. Женские истории - Вероника Батхан - Страница 2

В сентябре Валентина схоронила свою любовь. Валентиной она стала совсем недавно – раньше все звали «Валя», «Валюша». Трудно было примерить взрослое имя к рыжеватой плоскогрудой пацанке – даром, что у нее за плечами висели вдовство и ранний ребенок. Нужен был год тяжелой, болезненной страсти, чтобы притухли голубые глаза и чуть приобвисли щеки, делая Валю похожей на худую болонку – тогда, наконец, и соседи и бывшие сослуживцы заметили – ей далеко за тридцать.

Итак, Валентина сидела в конторе по перепродаже окон из ПВХ, ведала ведомостями, строила цифры в колонки, в перерывах любила чай и конфеты с кокосовой стружкой, благо есть их могла сколько влезет. Ее сыну, полноватому и болезненному мальчишке, исполнялось тринадцать. Ее дом собирались снести еще в прошлом веке, поэтому быт квартиры последние восемь лет ощущался сугубо временным – вроде рамы рассохлись, облезли обои – но ведь скоро переезжать… Ее муж разбился на мотоцикле, когда Сережке было полтора года.

Одинокая жизнь много лет кряду доставляла больше радостей, чем огорчений. Потерю мужа Валентина перенесла легко – у Сережи как раз случился первый серьезный приступ и полгода они жили в больнице – не до слез было. Потом хорошо помогла свекровь – до школы она таскала внука по кружкам, садикам и многочисленным поликлиникам. Она же настояла, чтобы мальчик занялся скрипкой. Валентина боялась – ребенок слабенький, зачем ему эта нагрузка? Но Сережа в первый раз проявил упорство – пришлось сдаться. Два года дом оглашали скрипы, писки и трески знакомые всем, чьи родные учатся музыке. Через три сын взял первое место на школьном конкурсе. Через пять – поездка в Германию, снова первое место и премия… Инструмент сыну выдали в школе, а вот компьютер и коллекция симфонической музыки и бессмысленные на женский взгляд оловянные человечки в точных копиях лат и мундиров – все это было куплено на Сережины деньги. Пришлось привыкать к сложной доле матери вундеркинда. Как и все музыканты, сын показал способности к точным наукам, в противовес – писал с чудовищными ошибками и наотрез отказывался делать руками что-то кроме нот и солдатиков. Плюс больницы и санатории – редкий год обходился без месяца заключения в пахнущих хлоркой стенах.

О себе Валентина почти не думала. Дом, работа, Сережина музыка, в гости к бабушкам, пара подруг с девичьих шальных времен. Мамы маленьких гениев – ревнивые и напыщенные, суетливые и смешные (Сережа дразнился «скрипичные квочки» – получалось неудобно – не то кочки, не то кошки, не то вошки – но очень смешно) … Запеканки с морковкой и сыром, ежегодный «Щелкунчик» в Малом, рынки, книги. Слишком большая для одинокой женщины супружеская кровать…

Раз в году, осенью, в самом конце сентября, Валентина сдавала сына одной из бабушек и уезжала на юг – одна. Неделю она рисовала море – бурное, грозовое, пропитанное солнцем, ласковое и сонное. Не то, чтобы ей удавались все переливы цвета, но душевный покой стоил десятка картонов, перепачканных синим. Часть работ она раздаривала там же, на побережье, часть привозила с собой вместе с вкусными крымскими яблоками и разноцветными ракушками.

Там и случилась эта странная встреча – искрометный пляжный роман: утро, вечер и ночь, и утро… Она первой проснулась и убежала из жалкого номера коктебельского пансионата, словно что-то украла. Ярость чувств, сила страсти, скрытая в бедном теле испугала, встревожила Валентину – ей показалось, будто она недостойна такого чуда. Георгий нашел ее снова в Москве – оказалось, в его мобильном сохранилась ее смска с наивной просьбой простить и забыть.

Дальше были два месяца счастья – встречи в парке, прогулки по Каланчовке, плутание в тесных петлях узких улочек, крохи любви – где придется и всегда впопыхах. Она видела кольцо у него на пальце, но не задавала вопросов – свое обручальное Валентина так и не стала снимать. Потом Георгий обмолвился, что его жена ждет ребенка. Что делать – расстаться навсегда, конечно – мало вещей дурнее, чем идти поперек беременной. Она так и сказала, запретила звонить и ушла.

Силы духа хватило на месяц – Валентина сходила с ума от тоски, от гнетущего беспокойства, от унылого серого мира – рядом с любимым все казалось настоящим и ярким, без него – меркло. И куда больше, чем собственные страдания, беспокоила ее участь возлюбленного – как он справится с этой разлукой – одинокий в жестоком мире. Однажды вечером она набрала номер. Через четыре часа Георгий был подле ее подъезда, и впервые Валентина впустила его в дом к сыну. Сереже новый гость не понравился категорически, но, как вежливый мальчик, он промолчал – просто ушел к себе в комнату и бренчал там солдатиками, пока за визитером не хлопнула дверь. Объясниться сын не захотел, заявил с неожиданной мудростью – «Это твоя жизнь, мама» – и замкнулся в себе еще больше.

Разлука словно бы сблизила их с Георгием, он стал откровеннее и нежнее. И делился с ней – прошлым и будущим, горами и городами, прожитыми спектаклями – он учился играть и почти преуспел когда-то. Он звал Валентину Мышкой и Рыжим Солнышком, а она млела… Никому раньше не приходило в голову называть ее – прямую и независимую – сентиментальной кличкой. Никого раньше не волновало – любит ли она спать в обнимку или спина к спине, какие конфеты выбирала девчонкой из новогодней коробки, почему начала рисовать и зачем до сих пор рисует. Никто никогда не носил ей в постель бутерброды – именно те, что нужно, с ломтиком хлеба правильной толщины, с тоненьким слоем масла, прозрачным кусочком сыра и одной-единственной веточкой свежей петрушки…

Потом был день Святого Валентина. Георгий давно смеялся – день святой Валентины – и намекал на чудесный подарок по случаю. А десятого февраля от него пришла смска – улетаю с женой на Мальту, вернусь – объясню, прости. Она позвонила. Георгий – впервые – не поднял трубку.

Неделю она не могла найти себе места – что случилось, какая беда? Он вернулся —загорелый и виноватый. Привез коралловое ожерелье и тарелку из дивной обливной сочно-желтой керамики – это солнце из теплых стран для тебя. Тарелка разбилась о стену рядом с его головой. Георгий сказал «хорошо» и ушел. Десять тягостных дней она дожидалась его звонка. Потом… Сережа попал в больницу, срочно стали нужны деньги, она набрала смску. Той же ночью Георгий принес ей пять тысяч, был нежен, но ей впервые почудилось, будто красивый рот любимого изогнулся в капризной гримаске.

Встречи их стали реже и торопливей. Обострение у сына неудачно легло на дурную погоду, пришлось дышать кислородом, колоть гормоны – а от них Сережа моментально набирал вес. Валентина переживала, Георгий спешил, поглядывал на часы – жена с приближением срока становилась все более раздражительной и ревнивой. Влюбленные начали огрызаться друг на друга по мелочам. «Диагноз – весна» – с усмешкой повторял он. Да, скорей всего дело было в сыром и сером, тоскливом марте.

Не дожидаясь апреля, жену положили на сохранение – две недели в санатории для родильниц в Сокольниках. Все условия – одноместные номера, опытные врачи, гимнастика, массаж, йога и арт-терапия для будущих мам. Так совпало – Сережу послали в Екатеринбург на какой-то очередной фестиваль молодых скрипачей, сын решил ехать один. Они с Георгием были свободны.

…Любимый явился в пятницу и предложил «айда!». В даль, на юг, куда ноги утянут – решайся. Валентина сказала «да» – и как в юности за пятнадцать минут собрала рюкзачок. Это было и вправду волшебно – перескакивать с поезда на поезд, не зная, где будешь ночевать и где встретишь утро. Бродить по незнакомым городам, брать их с разгону – запах воздуха, вкус воды, голубое пространство улиц. Держаться за руки, пересказывать детство, вспоминать первые поцелуи и самим целоваться – беззастенчиво, по-ребячьи – на всех углах и скамейках. Окунаться в весну – теплую, светлую, с пухлыми почками и пушистыми облаками – после московской хляби солнце грело особенно ярко. Счастье казалось пронзительным и высоким – словно белые голуби в небе над огромным золотым куполом южной церкви.

Пять бездонных, сказочных дней. Ночь в купе – в первый раз Валентина спросила «когда мы будем вместе». Он закрыл ей рот поцелуем. Утро вокзала – полное шума и света, носильщиков и таксистов, сонно-радостных путешественников и энергичных встречающих. Они простились на кольцевой метро, пообещав друг другу…

Георгий больше не позвонил. Ни разу.

Она ждала. Переживала. Плакала, обливая слезами его подарок – мягкого беленького дракончика. Георгий шутил – я победил змея, а ты меня – от побежденного победительнице… Мобильный твердил «аппарат абонента выключен». Валентина обспросила больницы и морги. Позвонила в санаторий в Сокольниках – госпожа такая-то вчера выписалась. Набрала их домашний номер – полный, радостный голос женщины прожурчал «Алле, слушаем вас» – и засмеялся тихонько какой-то своей тайне…

Валентина разгневалась. Фотографии в клочья, бусы об пол и растоптать, плюшевое чудовище на помойку. «И пусть не думает, что я еще вернусь». Сын смотрел на нее с недоумением. Любимый молчал.

За гневом пришло отчаяние – она сутками перебирала их немногие письма, встречи и разговоры – где она допустила ошибку, почему оказалась отвергнутой? С работы Валентину уволили – не настолько хорошим она оказалась бухгалтером, чтобы скостить пять дней безвестной отлучки. Появились проблемы с деньгами. Дом зарос грязью. Хмурый сын начал мыть посуду и скрести шваброй пол – мальчик терпеть не мог низменный быт, опасаясь за свои драгоценные руки, но теперь то ли срач стал ему поперек горла, то ли мать пожалел… Единственное, за что Сережа всерьез на нее обиделся – за итоговый концерт года. Он взял сложный концерт Вивальди, взял безупречно, а мама – не слышала.

На лето сын снова уехал: в детский лагерь для одаренных подростков, потом на весь август к тете, сестре покойного мужа – старая дева, она любила Сережу, как своего. Валентина осталась одна. Проедала последние сбережения – много ли ей надо. Пыталась рисовать и рвала картины – краски будто бы помутнели, кисть перестала слушаться. Наконец – стыдно даже и вспоминать – она стала следить за Георгием. Провожать его в офис – он работал криэйтером в пестрой рекламной фирме. Караулить у входа в «Кузьминки» по воскресеньям: жена у Георгия расцвела после удачных родов и глядела на мир с неизменной улыбкой, сам он гордо катил коляску, в которой перевязанная бантом возлежала малютка-дочь. Часами случалось топтаться подле подъезда, наблюдая, как вспыхивает и гаснет свет в их квартире, гадать, когда они лягут спать, и что будут делать в постели. Валентине казалось, она сходит с ума. Мир наполнился тысячами примет – если верно обойти крышку люка и ждать троллейбус не больше пяти минут, то удастся увидеться совсем близко, а если соседкой в метро окажется пожилая грузинка, то Георгий задержится на работе и пробежит мимо так споро, что даже взглянуть не успеешь. Иногда Валентине чудилось, будто любимый замечает ее присутствие, но верить в это ей не хотелось.

Потайная игра все больше затягивала ее. Воспоминания – как все было – по фразам, по запахам, по шагам. Мечты – как оно будет, когда Георгий наконец-то вернется. Стратегия новых встреч… И какие-то счет-фактуры полулегальной фирмы – чтобы не помереть с голоду. Сергей вернулся поздоровевшим и будто выросшим – не мальчик, а подросток, почти юноша. Драгоценные руки в царапинах, губу тронул пушок, загустившиеся брови частенько сходились у переносицы – сын не одобрял мать. А сентябрь уже крался по городу.

Мама Алла (так Валентина звала свекровь) – позвонила узнать, когда будет в гости Сережа. Родная мама тоже спросила – она прихварывала последний год и хотела собраться в дом отдыха для ветеранов сцены. Пересилив апатию, Валентина отправилась на вокзал за билетами до Севастополя – может быть, хоть поездка развеет бессмысленную тоску. Вместо Киевского почему-то приехала на Белорусский и встала в очередь – вдруг да стоит сменить маршрут, раз приметы так просто сложились? Кассирша работала медленно, кто-то впереди вспомнил, что забыл паспорт, народ ворчал. Валентина мечтала – о новой поездке, о нетронутой акварели в белой коробке, о податливых мягких тюбиках и упругой остроте колонковой кисточки…

Знакомый голос привел ее в чувство. Георгий – как всегда изысканный и красивый, с тонкой улыбкой на мальчишески гладком лице, одетый в голубую фирменную джинсу и мягкие мокасины – стоял в очереди напротив. Он держал за руку белокожую девушку лет двадцати с пышными волосами такого огненно-яркого цвета, что от них буквально становилось светлей вокруг. Он говорил – и девушка тянулась ему навстречу, как растение движется к солнечному лучу, распускаясь на глазах. Он был счастлив… И увидел ее. И узнал.

Валентине почудилось, будто сердце сжимает невидимая рука. Что он скажет? Обрадуется? Прогонит? Кто эта рыжая… Глядя прямо в глаза Валентине Георгий медленно улыбнулся и отвел взгляд – словно ее и не было в зале. Не дрогнув голосом он продолжил рассказывать анекдот про раввина, три лодки и господа Бога. Девушка засмеялась, он осторожно приобнял ее за плечи и тут же заторопился открыть «дипломат» – подходила их очередь, а Георгий был до крайности щепетилен с документами и деньгами.

Двадцать восемь шагов до выхода из вокзала показались Валентине самыми долгими в жизни.

Потоки людей струились мимо, потоки дождя полоскали площадь, потоки машин запрудили вечерние магистрали. Словно ватная кукла, Валентина передвигала ноги – раз-два, раз-два. Мокрый асфальт проскальзывал под каблуками, мокрые волосы облепили лицо. Ей было все равно – так все равно, как никогда в жизни не было. Некстати вспомнился страшный рассказ из детства – о городе, где все люди здоровы и счастливы. А плата за это счастье – одинокий, больной ребенок, который всю жизнь сидит в страшном темном подвале и не выходит на свет и плачет… Так наверное мог бы чувствовать горожанин, впервые узнавший о тайне подвала. Открылась бездна… а звезд и нету. Не обида, не ревность, не зависть к новой подруге – прелестной и юной… ужас от простоты, житейской обыденности картины.

…Недовольный городовой тронул ее за колено «Что это вы здесь делаете». Валентина глянула вниз, обнаружив себя на балюстраде моста, и задумалась «в самом деле, что я здесь делаю». Внутренний голос хмыкнул «прыгай или слезай». Она слезла.

…Дальше было смешно – так играют в безумие. Валентина нарезала круги по Москве, спускалась в гулкие переходы, спорым шагом пересекала потоки машин, обходила универсальные магазины, заглядывала в витрины, читала рекламы, вывески, заголовки газет – иногда даже вслух. Город – плоть от плоти ее родня – должен был дать ответ, подсказать, протянуть на бетонной ладони пузырек с ясной надписью «выход». Так гадают на палых листьях и талой воде, ищут знаки в рисунках полета птиц и кружении первого снега. Идиотский кулон в красной бархатной упаковке – цацку первой девчонке в руки, коробчонку в карман, сдачу нищенке. Маленькое сердечко из темного серебра – кто-то оставил игрушку на парапете. Перепачканный кровью платок с тонкой вышивкой, кажется даже ручной работы. Гравюра «похороны воробья» и преверовский рыжий кот, что толкает надгробную речь над обглоданным им же скелетиком. И ветер – куда бы Валентина ни повернула – мокрый ветер бил ее по щекам.

Парк дорожек – Покрова-Стрешнева. Круг берез подле маленького пруда… был октябрь, но им это не помешало… Валентина чуть вздрогнула и зарделась, вспомнив, как жадны друг до друга и нетерпеливы они были в тот вечер. Встав на колени подле корней дерева, она дрожащими пальцами разгребла палую листву и стала рыть землю. После – положила сердечко в коробочку, завязала в платок, закопала и воткнула в рыхлую кучку крестик из березового прута. В детстве они с подружками хоронили так дохлых жуков. Ей хотелось кататься по грязи и выть – как положено над могилой – но Валентина не оплакивала ни отца, ни мужа, по крайней мере, на людях. Вместо слёз она сплюнула площадное ругательство, поднялась, отряхнула штаны – безуспешно, грязь раскрасила джинсы черно-бурыми пятнами – и пошла себе прочь из парка, благо стало темнеть.

По счастью Сергея не было дома. Валентина разделась в прихожей, бросила у порога кучу грязной одежды и голышом отправилась в ванную. Поиграла немножко с водой – нет, желание свести счеты с жизнью уже исчезло. Зато полились, наконец, слёзы – это хороший знак. Валентина отключила мобильник, легла в постель и пролежала неделю. Сын носил ей горячий чай и ставил на тумбочку, есть она не хотела. На восьмой день позвонили из школы – Сережа уехал по «скорой». В Морозовской словоохотливая регистраторша уточнила «в интенсивной терапии-то мальчик». Все понятно – забыл ингалятор, поссорился с классной, как водится психанул… а ему нельзя. Молодой, полнотелый лечащий врач покачал головой «мамаша, сынка на курорт пора, к морю». Две недели в больнице, оттуда – прямиком в Евпаторию, бабушки скинулись сообща. Но работа на этом кончилась.

В первый раз Валентина у моря не рисовала. Они с Сережей бродили по побережью, собирали ракушки и цветные редкие камни, поднимались до родников, обходили по закоулкам город. Говорили – «за жизнь», о книгах, о злом и добром. Сын – впервые за многие годы – стал расспрашивать об отце. Валентина по кусочкам вытаскивала из памяти смутный образ мужчины, от которого – страшно подумать – почти четырнадцать лет назад родила ребенка. Добрый был. Очень сильный. Бесшабашный и бесстрашный совсем – почему и погиб. На гитаре играл, как бог. И тебя любил очень, и ждал твоего рождения… Сын внимательно слушал, Валентина улыбалась тихонько. Ей чуялось – завершается отрочество ее кровинки. Год, другой – и он будет бродить по пляжу с девушкой или друзьями, никогда уже полностью не доверяясь матери. Смешным, плаксивым котенком он спал подле ее груди, цеплялся за ворот рубашки тонкими пальчиками и свирепо морщил носишко в поисках молока. …И вот уже усики пробиваются. Валентина гордилась – как и любая мать – и тут же жалела «быстро они растут». Смутные мысли укладывались в ее усталой душе – тридцать четыре не возраст и жилье есть и здоровье пока на месте. Обустроить работу – и родить себе дочку, даже если без мужа.

Этот ребенок приснился ей утром, перед отъездом. Они жили в крохотной комнатенке подле самого моря, и плач младенца мешался будто бы с плеском волн. Девочка с ясным доверчивым взглядом Георгия, с тонкими запястьями и овальными ровными ноготками на благородной кисти шляхетской крови, с пепельными – какая редкость в наши-то дни – нежными волосами. Девочка в белом платье и белых гольфиках, пухлоногая и прелестная, как все малыши, едва начинающие ходить. Она играла на пляже, кидала в волны мокрые голыши и звала «мама, мамочка» – с пришепетывающим польским «ч». И отец нес на руках малышку, уговаривая попробовать войти в воду, и поддерживал золотистые плечики, а дочка брызгалась и смеялась…

Валентина вышла через окно в сонный сад и спустилась к морю – тихому, безмятежному. Над водой поднимался туман, редкие чайки словно бы плавали в молоке. Ни души. Ей представилась сказка – идти с любимым по этому розовому от рассветных лучей песку, принимать кожей ветер, смотреть, как смеется и возится с волнами их дитя. Мокрой щепкой на полосе отлива Валентина набросала картинку – мужчина и женщина и ребенок, – и стыдно шмыгая носом, дождалась, пока рисунок не смыли волны. Порыв ветра взъерошил ей волосы, она заплакала и тут же рассмеялась – пора вставать. С добрым утром!

В Москве встретил новый сюрприз – пожилую хрущобу наконец-то собрались расселять. Хлопоты, средства, расходы – а где все взять? Правильный выбор квартиры – совсем не хотелось уезжать в Подмосковье, пусть даже ближнее. Наконец повезло – Алтуфьево. Тоже не сахар, пробки, да и район рабочий. Но от метро доступно и квартира – большая двушка с хорошим видом и балкон и кладовка. И совсем новый, не вбитый в память район. Иногда Валентина задумывалась – как вписать в пространство квартиры еще одну маленькую кроватку. Идея перестановки грела ее все больше.

Валентине мечталось о чуде – вдруг на ее картины найдется спрос. Вместо чуда появилась подружка из «той» компании – она тоже каталась и тоже разбилась, но сумела выжить и даже ходила на своих ногах – пусть и с тросточкой. Ей был нужен напарник – активный, умный, а главное – преданный. Пасти людей и приводить в порядок бумаги молодой, но вполне себе обещающей фирмы по поиску персонала. К весне Валентина начала потихоньку раздавать долги – болезненные, застарелые, стыдные. Мир вокруг обустраивался, становился рельефным и плотным.

У Сережи появилась, наконец, девушка – пухленькая смуглянка из нового класса, смешливая и внимательная. Они часами сидели то в комнате, то на кухне, спорили о солдатиках, расставляли бои. Валентина удивлялась неженскому увлечению девочки, пока, наконец, не узнала в черных, как мокрые сливы, глазах огонек той же страсти, которой переболела сама.

Для себя – рисование возвращалось. Потихоньку, неловко – как восстанавливается движение крови в конечности после инсульта. Валентина старалась, разминала ладони, тренировала память – на фактуру и цвет. Изменилась палитра – вместо синих этюдов с картонов светились округлые, коричневые и желтые фрукты, холмы и звери. Иногда вспоминалась тарелка обливной, уникальной керамики. Ее до сих пор было жаль.

…А на могилке подле маленького пруда расцвели в свой черед цветы. Не прекрасный шиповник или пышные розы, как должно было бы по канону – безмятежная и пушистая мать-и-мачеха закрыла холмик майским ковром…

Но это совсем другая история.