Читать книгу Сказ о жизни Сергия - Вик Бове - Страница 5

Боярин Кирилл Афанасьевич стоял на вершине холма и не мог оторвать взгляда, от уходящей к линии горизонта, зелёной равнины. Впрочем, это была не совсем гладкая поверхность. Прямо у подножья склона начиналось болото. Прогалины синеватой воды, на которых плавали круглые листья с жёлтыми цветами, чередовались с бугорками, заросшими мелким кустарником, ольхой, ивой. Где заканчивалась трясина и начиналась река, отсюда сверху угадать было сложно; низкий берег Вёрды утопал в жёлто-зелёном коридоре камыша и осоки. На противоположном берегу, который спускался к реке отлогими уступами, начинались луга. Одинокие копёнки жались ближе к левому краю равнины, а большая часть разнотравья стояла нетронутой.

По краю луга с правой стороны угадывалась дорога, один конец которой обрывался у реки, а другой – терялся среди невысоких пологих пригорков с негустыми рощицами берез, сосен, дубов. И лишь только после этих взгорий начиналась ровная, как стол, степь – Дикое поле, а уж где-то там, совсем даже недалеко, был Дон и Елец. На колесах можно было перетаскивать струги из Дона в Волгу, а там, и до столицы Золотой Орды – Сарая, оставалось немного. Тогда, в годы своей молодости, бывал в ней Кирилла Афанасьевич с князем своим Михаилом Ярославовичем. Правда, тогда плыли они в стругах и насадах по Волге от Ростова. Путь длинный, но не такой утомительный.

Нынче же вот тут, у него под ногами лежала сакма, которой татарская Орда приходила на Русь. Этим же путем пользовались и купцы, которые направлялись в Царьград. Для них, как объяснял десятник, были во множестве поставлены, прямо за дорогой – ближе к речной переправе, избы. Невысокие срубы, которые возводились довольно часто, ибо татары их жгли постоянно, крылись соломой, сидели так низко, что казались вросшими в землю чуть ли не под самую стреху.

Теперь всё это – луга со стогами сена, река с болотами, земля с лесами, степь с дорогой, стали его вотчиной, вотчиной боярина и воеводы Кирилла Афанасьевича.

Вот уже и одна неделя миновала с того дня, как обосновался он со своим семейством на новом месте. До Александровского городища добирались целый день. Выезжали, когда солнце ещё не поднялось, а въезжали в подобие дубового кремника, когда на небе сияло ночное светило. Десятник Иван Чириков, распоряжавшийся конным отрядом сторожи, уже ведал о новом воеводе, а потому не удивился появлению большого поездного обоза из телег, возков и пешцев.

Для начала обжития и поднятия стен крепости пронский князь Александр Михайлович дал своему боярину-воеводе, смердов и холопов числом сто. Одних для работ на пашне, других – для заготовки вековых деревьев.

Какой должна была встать новая крепость, обсуждали Кирилла Афанасьевич с князем самым доскональным образом. Тут ратный опыт боярина Кирилла оказался очень даже полезным.

С тем, что крепость над рекой должна быть таким размером, который может позволить сам холм, с этим сговорились сразу. Ещё предлагал Кирилла Афанасьевич одну сторону нового кремника, которая к полю обращена лицом, ставить каменной. На это пронский князь согласиться не захотел. Камня в тех краях не водилось, а на то, чтобы возить, времени не было. Пытался, было, новый воевода настаивать на своём, но Александр Михайлович резонно заметил:

– Давай первоначально поставим кремник из дубовых стен, а уж опосля, Бог даст, и камнем обложим.

Дубовые стены решили ставить числом две, а промеж них сыпать песок и землю, с наружи обмазывать глиной. Стена, таким образом, должна выйти в ширине один сажень. Высоту кремнику определяли никак не меньше шести сажень. Лишь при таком возвышении стен возможно было удачно отбиваться от многочисленных врагов. По углам крепости, так решили без споров, необходимо ставить башни. Ежели длина стены выйдет больше тридцати сажень, то тогда ещё одну башню следовало возвести по середине. То, что над въездными воротами должны стоять две башни, а не одна и вовсе обсуждению не подлежало.

Недолго рядили и о люде мастеровом. Были среди будущих посадских, которых набралось числом двадцать, плотники, кузнецы и один гончар. По мере того, как новый кремник станет расти, обещал пронский князь людей подсылать. К тому же, под команду нового воеводы были отряжены пятьдесят конных, дабы стоять им в поле в верстах сорока от наново возводимого городища сменной заставой. Те же из них, кому глянется жительство в новом краю, могли и себе ставить хоромы. Таких ратников князь разрешил наделять землёй и холопами.

Не хотел поначалу Кирилла Афанасьевич брать с собой в неведомый край жену свою Марию, двух младших сынов и дочь. Но глянула супружница на мужа кротким взглядом, погладила по руке, и сердце боярина растаяло. Вместе, если Бог тому попустит, и смерть не страшна. Потом же, и там, у Дикого поля, люди живут, а значит и она с детьми сможет. Тем более что сыны уже все в силу вошли, отцу помощники достойные. Что старший Стефан, то и самый младший Петр – давно уже на конях скачут, саблей и копьём владеют не хуже любых опытных ратников. Что же касаемо Варфоломея, то глядишь, Бог даст, и он в новых условиях себя найдёт. Словом тихим, взглядом нежным и уговорила боярыня мужа, а тот и поддался.

Когда объявили всем домочадцам о решении главы, то вдруг выяснилось, что Стефан из Пронска ехать-то и не стремится. Из Рязани уезжал с тяжелым сердцем, а уж из Пронска и вовсе запротивился. Мать начала догадываться о сердечной склонности старшего сына ещё тогда, когда стояли постоем на дворе вдовой боярыни Анастасии. Да и как тут было не додуматься, ежели Стефан от тринадцатилетней Аннушки не отходил ни на шаг.

– Когда мы сами гонимые и не знаем своей собственной судьбы наперёд, то и как же возможем чужую жизнь в зависимость от нашей ставить, – так сказывала боярыня Мария Стефану, и тем смогла убедить сына.

Теперь же, когда проявлялась ясность, то высказал Стефан твёрдое желание жениться на Анне. Мать с отцом порешали – порешали, да и согласились: счастье, оно в любви и согласие, но не в богатстве, а потому надо сватать. О том Стефану и сказали, а он с первой оказией отправил грамотку на двор боярыни Анастасии. Там же в Пронске и ответ получить успели. Не против вдовая боярыня отдать дочь свою за старшего сына Кириллы Афанасьевича, одна лишь беда – приданого за Анной нет. К тому же, какой-то неистовый отряд ордынцев с Мещеры залетел, да опять бед много наделал: что было последнего и то погорело. Так что живут они нынче на пепелище, а потому ежели не пугает такая невеста Варницких, то пускай приезжают, да и берут. Стефан отцу с матерью в ноги кинулся и молил их снова в Рязань ехать. Ну а так как година выдалась лихой, то дело обошлось без длинных разговоров и свадебного пира. Посидели молодые на черном пепелище, сходили в соборную церковь, да и поехали в Пронск.

Вот по причине той, что не мог противостоять уговорам любимой жены боярин Кирилла Афанасьевич, то перебрались они на жительство в Александровское городище всем своим возросшим семейством. Усадьба в старом кремнике для воеводы стояла пустой и в ней, хоть с великим трудом, но вместились новые владетели и челядь их.

Пока Мария с двумя Аннами и двумя младшими сынами занималась обустройством, новый воевода с сыном и десятником объезжали владения, которые должны были отойти в надел боярину Кириллу Афанасьевичу. Продираясь по мало приметным тропам вдоль речки, поднялись к селищу Верхдерев. Спрятанное в глубине лесной чащобы, оно вместило в себя около двадцати дворов, в коих проживало двести шестнадцать душ. Об этом поведал староста Василий, избранный миром для слежения за порядком. Каким манером обитатели прознали о приближение Кирилла Афанасьевича, того даже десятник не ведал, но встречали их всем обществом. На опушке леса, от которой до селища было рукой подать, собрались и стар, и млад. Глядели на нового воеводу с опасением, но кланялись усердно. Староста общины и иерей Леонтий повели приехавших важных особ в самую большую избу, где уже был накрыт стол. Пока Кирилл Афанасьевич со Стефаном и десятником Иваном Чириковым пили-ели, разговор шёл о делах не особо значащих. Это уже потом, когда по желанию Кирилла Афанасьевича вновь вышли во двор, то речь зашла о делах, волнующих всех без исключения членов общины.

– Оставят ли лесные, луговые и речные угодья за миром? Будет ли положен каковой новый оброк, али воевода разрешит платить по-старому? Куда следует нынче привозить рожь, мед, меха, и рыбу? Восхочет ли новый владетель добавить каковые другие повинности? – задавал, и довольно быстро, вопросы Василий.

И много ещё чего поспрошал у Кирилла Афанасьевича выборный староста. Но прежде, чем давать ответы, воевода обошёл все дворы, заходил в избы, смотрел в пристройки. Смерды жили не особо богато, но той бедности, что повидал боярин под Рязанью, не было. У многих было не по одной корове, свиньи с поросятами, паслись овцы. Удивительным для боярина Кириллы Афанасьевича показалось то, что не видать кур.

– С ними одна беда, – ответствовал староста Василий. – То ласка душит, то лисы таскают, то тетеревятник бьёт. К тому ж, петух, это первый изменник. Другой раз орать принимается, так его татарва за десять вёрст слышит. Вот и перевели их от греха подальше.

Спросил воевода об урожаях:

– Много ли собираете зерна?

– Родит земля, слава Богу! Одна незадача, настолько ртов маловато его. А вот на Дикое поле, хоть и пашня там богатая, выходить страшимся. Как татарин пшеничку али рожь заприметит, так начнет рыскать в окрест, да всенепременно тогда и выйдет на селище. Вот и таимся. По лесным полянам сеем, да помалу корчуем дерева, а на более у нас силы не достаёт.

От зернового оброка боярин Кирилл общество освободил. Сказал, чтобы семена копили на следующую весну. Когда поставят новую крепость у Красного городка, то станут давать наделы в трех верстах от неё, где будет защита от Дикого поля.

Староста Василий будто и не удивился такому известию, но воеводу благодарил и сказал:

– Что же, то дело доброе. Ежели хлебопашца от мира отрывать не станут, то желающих выезжать в поле на сезонность найдётся предостаточно.

Еще новый воевода освободил мир от пушного оброка на один год. Разрешил менять соболей и лисиц у проезжающих гостей на кому что в хозяйстве потребное. Однако же, на этот год увеличил рыбную дань и по мёду оброк; прибывших холопов и мастеровых, занятых на крепости, требовалось кормить усердно. Такое постановление старосте показалось не обременительным, и даже крайне выгодным, а потому он дал согласие с лёгким сердцем. Тем более, что боярин Кирилла Афанасьевич разрешил бортничество и рыбалку на своих отдаленных пока ещё пустующих угодьях.

Спросил воевода у старосты и мужиков для рубки дубов, обещая за таких не брать с мира оброка за целых два года.

И это показалось смотрителю порядка любым, но без общества такого обещания он дать не мог, за что у боярина испросил прощения.

– Вот повезем через пять дён провизию в новый детинец, тогда и ответ скажем. Уж не обессудь за таковые слова, – сказал староста Василий.

Когда уже ехали обратной дорогой, то довелось боярину Кириллу Афанасьевичу увидать птицу чудную, доселе им не виданную. Тихо скользя над речной гладью, летела громадина с крылами, чуть ли не в сажень. Потом вдруг, подломив хвост, устремилась к воде, ударила когтистыми лапами по гладкой поверхности и выхватила большую рыбину. Два резких взмаха, и взвившись, птица скрылась в лесной чаще.

Десятник Иван Чириков, по прозвищу Вислый, жил в здешних краях уже давно. Ещё двенадцатилетним отроком, оставшись после татарского набега сиротой, прибился он к Красному городку и попал к сторожу, которая несла дозор на Диком Поле. Сначала он смотрел за лошадьми, а когда малость подрос, стал ходить дозорным в степь. И надо было такому случиться, что в первом же своем карауле наткнулись они на татарскую рать, что шла на Пронск с Рязанью. Вёл то войско ордынский князь Елторай. Вот тогда Чириков своё прозвище – Вислый, и заработал. Почти всю сторожу, которая несла службу, татары побили. Остались лишь десятник – Никита Моховой, его помощник – Пётр Прищура, да Ванька. Татарская стрела попала отроку в плечо, а потому, потеряв поводья, вцепился тот в гриву кобылы, которая его и вынесла. Когда трое дозорных оторвались от татар, да в чаще укрылись, отрок едва висел на конской шее. С тех пор и осталось за ним Вислый да Вислый. Время шло, Иван окреп, стал уже сам водить десятку дозорных в Дикое поле, проживая там по два-три, а то и более месяцев. Не заметил Иван Чириков как годы ушли. Своей семьёй обзавелся лишь только тогда, когда перевалило за сорок годов. Сошёлся с вдовой из Секиринских починок, успел нажить двух дочерей, которых вместе со своей женой перевёз в Александровское городище. Чтобы перебраться в какие другие места, Иван Чириков не помышлял. С одной стороны, он уже не мог представить своей жизни вне Дикого Поля. С другой стороны, полюбились ему эти места, про которые знал множество всяческих чудных историй.

– Кабы обучен был грамоте, то обязательно память об сих местах сохранил, – не раз говорил своей жене Иван, любивший при любом удобном случае, ведомые ему байки пересказывать.

Знал Вислый, и очень даже хорошо, про всех здешних обитателях лесов и рек. Ведал повадки зверья и птиц. Не раз доводилось видеть ему рыбную ловлю речного охотника, а потому с превеликим удовольствием принялся сказывать.

– Птицу, что видывали, тутошние обитатели прозывают ломихвостом. Энта, каковая нынче пролетела, ещё мала. А вот бывают таковые, что крылами избу покрыть возмогут. Через величину таковую необыкновенную, плетут про ломихвоста не бог весть что. Родители для острастки страшат энтой птицей малых детей. Хотя впрямь, имеются и самые настоящие дурни, кои взаправду помышляют, что та питается человеческим младым мясом. Токмо всё сие враки. Мне доподлинно известно, так как слышал я от старых людей, каковые жительствовали здесь ещё до верходеревцев, что сия птица питается лишь единственно рыбой. Было дело, не верилось мне, да сам не один год из засады выслеживал.

И поведал Иван Чириков отцу с сыном, как ранней весной, поздней осенью и зимой, в дождь, снег и стужу, хоронился он в ветвях высоких деревьев где-нибудь рядом с гнездом и отслеживал, какую добычу приносит ломихвост. Столько перевидал разной рыбы, какую птица приносила своим птенцам и сама склевывала, что хватило бы жителям Верходрева на одну голодную зиму. При силе своей добывал ломихвост в иные дни и сома, и щуку, и голавля до одного пуда весом. Но ни единого раза не видал Вислый, чтобы ломихвост питался, чем другим. Потому и имел твердую веру десятник к словам старых людей, которые птицу считали оберегом своего древнего рода. А еще прознал Иван Чириков, что настоящее имя у птицы не ломихвост, а скопа.

Охота невиданной птицы потрясла Стефана до глубины души. Когда же он услышал рассказ десятника, то и совсем предался длительным раздумьям. Только когда возвращались и до городища оставалось совсем немного, старший сын спросил у отца:

– Отец, как ты мыслишь, может статься нам уж следует поискать новое прозвание для крепости, каковую ставить намереваемся.

– Вот уж чем моя голова ещё не болела, – улыбнувшись, ответил Кирилла Афанасьевич. – Надобно сперва возвести, а уж затем думам предаваться.

– А отчего бы нам не наречь её Скопой!? – спросил Стефан и, глянув на улыбнувшегося десятника, сделался пунцовым словно отрок.

– А ты, Иван, как мнишь? – вопросил у Чирикова воевода.

Не переставая улыбаться, старый вояка отозвался:

– Что же, птица красивая и отважная, к тому же уже пребывала оберегом в здешних краях, а следственно и нам подмогой может обернуться. Да и крепость звучать будет мужественно. Скопа! Доброе прозвание.

– Ну и пребывать посему, – добродушно произнёс боярин Кирилла Афанасьевич.