Читать книгу Сказ о жизни Сергия - Вик Бове - Страница 8

Иван Данилович сидел в своем покое вдвоем с сыном. Княжичу Симеону, старшему сыну великого владимирского и московского князя было двенадцать лет. По разумению Ивана Даниловича самое то время, в какое надобно приобщать будущего наследника к делам государевым. Московскому князю самому было двадцать один, когда вступил он на престол вслед за старшим братом – Юрием, а вот того, Даниил – отец их, с десяти годов в княжьи дела посвящал. Вот потому, довольно часто призывал отец к себе сына и обсуждал с ним подолгу те или иные дела.

Нынче же, призвал к себе Иван Данилович сына, чтобы послушать его и испытать его разум в связи с вроде бы перепутанным рязанским узлом, какой на самом деле особой трудности не представлял.

Отослав всех ближних бояр, Иван Данилович закрыл плотно дверь и передал сыну свиток. Прочитав первые строки, княжич Симеон уразумел, что данная грамота от рязанского князя Ивана Ивановича Коротопола. Читая дальше, брал в толк, что настоящее послание мог привезти в Москву не простой гонец, но важный посланец и, скорее всего – большой боярин! В грамоте называл Иван Коротопол великого владимирского и московского князя Ивана Даниловича своим старшим братом, обязался чтить его. Это значимая частность. В остальном же, в грамоте рязанского князя не содержалось ничего сверх того особенного. Говорилось о желании побывать на Москве, подписать ряд о дружбе и согласии. Выходило, что к посланию самое главное передаётся изустно, ради коего прислан знатный чин. Перечитывая послание во второй раз – великий князь такого не возбранял, а наоборот не раз говаривал о вдумчивости, мальчик старательно морщил лоб и старался угадать, о чём спросит его отец. По всему выходило, что самое главное было передано изустно, про то и следовало вести речь. Княжич поднял глаза.

– Ну и что же ты удумал про сию весть, Сёмушка? – ласково спросил Иван Данилович.

– Батюшка, мнится мне, что к сей грамоте, было изустное добавление, про кое тебя посланник сказывал.

Князь Иван, довольный сообразительностью сына, удовлетворённо рассмеялся.

– Пребывало, достоверно полагаешь. Было изустное добавление. На словах же наказывал сказывать Иван Коротопол о пронском князе Александре Михайловиче…

– Но ведь Александр же, то князь Тверской.

– Справедливо, Сёмушка. Но в Пронске тож имеется князь Александр, и уж таковое совпадение выдалось, что Михайлович. Так вот, жалится Коротопол на пронского Александра, каковой не желает признавать того за великого рязанского князя. Собирается Иван проучать Пронск и на то моего, непорочно великого владимирского и московского князя, дозволения испрашивает. Ещё же шлёт Коротопол весть, будто встречает на своих землях князь Александр беглых бояр ростовских и те, де, возводят кремники, дабы при подходящем случае воевать с Москвой. Один таковой кремник уж возвели почитай окончательно, ныне же ладятся за другой приниматься. А потому и зовёт моего воеводу с дружиною, с тем, как Александра бити, кремники его либо рушить, либо под руку Москвы забирать. Ради случая такового готов рязанский князь на кремники те уступок сделать. Взамен же просит град, что на Оке – Коломну. И земель грозит дать не меньше, а много более чем к Коломне с рязанской стороны примыкает. Вот и мыслю я как мне поступать в случае данном. Про тож и тебя предполагаю испытать. Что на то помыслишь, Сёмушка?

Мальчик передал грамоту отцу. Так как подобные разговоры для него были не в новинку, то первое правило, которому уже выучил отец сына, Симеон затвердил крепко. Оно значило: не прельстись на посулы, зри, что за ними пребывает. Вот потому княжич и начал именно с этого.

– А каковые те земли, кои сулит нам рязанский князь? – поинтересовался Симеон.

– Земли там добрые для пашни, и смердов туда сажать дело здравомыслящее. Одно скверно, дальше степь и начало Дикого поля. Вслед за тем же, сакма там имеется, коей татары на Русь ходят, а до того половцы налетали. Что кремники там вознамерился ставить князь Александр, то немаловажно…

Выговорив это, Иван Данилович умолкнул. Хотелось ему, чтобы на путь верного решения сын сам выбрался.

– Сколь же там надобно ставить кремников, дабы возмочь отбиваться от нашествия татар, коли случаю таковому приведётся выйти?

Иван Данилович быстро остановил сына.

– Сёмушка, про то, что высказывал, ты помышлять помышляй, но вслух никогда и ни при ком не выговаривай. Уразумел ли?

– Я про то, батюшка, давно разумею. Ты ведь мне об сём, не един раз говаривал, но ведь нынче мы с тобой лишь вдвоём.

– У оконца птица притулиться может, под полом мышка просновать, а у стен уши вырасти. Всегда про то помни. Донесут хану Узбеку, опосля не обелишься. Уразумел?

Симеон кивнул головой.

– Да, батюшка, – сказал он.

– Что же касаемо кремников, то потребно их там, дабы надёжно оборонять наше княжество, не один, а с десяток. Сил у Москвы покудова таковых нет, дабы на Дико поле ход делать. Из этого исхожу и мыслю, что нам по вдоль Оки крепиться следует. Быстрее сие и надежнее. Уразумел ли?

Мальчик снова кивнул головой, и добавил:

– Вот и я про то думку имел, но сразу сказывать не решился. Коли от тех земель, кои нам Иван Иванович вручает, выгода не идёт, то и не надобно до преж на их вставать. И ещё, намеревался вопросить у тебя. Недруг ли нам пронский князь?

– Покудова собаки меж собой цапаются, они никому не страшны. Знатной силы за Пронском не имеется, но и своих кметей изводить за рязанского князя не след.

Сын внимательно посмотрел на отца.

– Батюшка, разрешено ли мне вымолвить таковые слова, кои могут вызвать за них обиды на меня? Ты же ведаешь, что тебя я боготворю, а потому, сдаётся мне, что ты не осерчаешь на меня. Просто мне постигнуть надобно.

Иван Данилович удивился.

– Безусловно, Сёмушка, говори, что терзает тебя. Я ведь никогда допреж тебя не укорял за вольномыслие.

– Мы ведь, всяческие князья православной Руси, тож для татарского хана, что те собаки, кои меж собой грызутся. Он и рад княжеской вражде, каковой и ты нынче возрадовался, узнав про двух соперников. Вот и разумею я, что потому нет на Руси внушительной силы, что вражда идёт всякого со всяким. Надо бы замиряться воедино цело.

Князь Иван обнял мальчика за шею и притянул к себе. Поцеловал в голову, и очень тихо проговорил:

– Я ведь, Семушка, в отрочестве об сем, ни един раз, думы думал. Видалось мне, как явится миру, подобный, словно дед мой – князь Александр Невский. Соберёт вокруг себя князей, как равный с равными, да и учинят они побоище поганым татарам. Освободят Русь Святую на веки вечные от выхода ненавистного и позора жгучего. Когда взрослел, тоже не един раз вокруг себя приглядывался. На которого же князя возможно было бы положиться, как на надёжу. А и выходило, что нет такового. Один корыстолюбец, другой охоч до власти единодержавной и при том лишь о выгоде своей хлопочет. Третий же, на охотах красоваться горазд. А потому и примкнул к убеждению, что не на кого в таковом деле доверием опереться. Как случается, какая беда, так один другого оболгать склонен, лишь свою голову спасти. Понадеешься на такого, и сам пропадешь, и земли русской не спасёшь. Вот потому-то и пришёл к заключению, что ежели имеется могучее желание Святую Русь из неволи выводить, то свершать сие надобно самому, и ни на кого не полагаться. Ты сам себе и воевода добрый, и кметь преданный. Скапливать же кругом себя следует людей верных, послуживших дедам нашим, и отцам нашим. Токмо так будешь ты спокоен, но и того не забывай, что с оглядкой поворотиться иной раз не грех. Осознал ли?

Сын прижался к отцу.

– Да, батюшка, – ответил он. – А каков ответ след отписать Коротополу? Отказ сделать али как?

Иван Данилович потрепал сына по голове.

– А сам не додумаешься? – спросил он. – Как сам начал бы ответствовать?

– Я бы отказ отписал, – ответил Симеон.

– И сие бы оказалось не верным. Надобно не в лоб, и не прямо. Иван Коротопол лукавит, не намеревается он по правде жительствовать под рукой московского князя. Вожделеет нас ослабить, да и самому перехватить великое княжение, а с ним и Коломну. А потому и нам не надлежит попросту поступать. Посули на словах, коих отправь с посланцем, что покамест размышлять станешь. Возможно, при случае удобном, прибудешь взглянуть сам на те крепости, а уж опосля заключение окончательное составишь. Грамоту же, и вовсе не посылай. А ещё отправь другого верного боярина в Пронск. Пускай грамоту свезет, в каковой будет сказано, что имеется у тебя желание поглядеть на крепости, кои на Дико поле устремлены. На словах же пускай перескажет твой боярин, что Коротопол затевает, да при этом намекнёт, что, де, великий владимирский и московский князь, не прочь называть Александра Михайловича великим пронским князем. Вот тогда-то, попомни мои слова, меж ними грызня примется пуще прежней.

Мальчик поднял на отца глаза.

– Батюшка, а во всех наших делах, много ли по писанию Божьему, по его заповедям? – спросил он.

Иван Данилович погладил сына по голове.

– Про то ты добро спросил, – ответил он. – Бога неизменно чти. Бог наша единая надёжа и опора. Сам об том тоже многажды думы имел. К людям святым обращался, и был как-то раз мне таковой ответ даден. Может статься, и не следовало бы мне тебе его пересказывать, да уж разговор у нас нынче нешуточный. Имеется у меня ещё и надежа, что лета твои ныне подходящие, дабы и горние правды познавать. А сказывал мне святой человече, что есть у Бога два Закона. Один для великого владимирского и московского князя, а другой для прочих бояр, кметей, мастеровых, смердов и холопов. И выводится сей Закон из суждения притчи о кесаре. Когда вопросили Иисуса Христа, надобно ли платить дани, то он ответствовал, что кесарю кесарево, а Богу богово. Устроен Божий мир таковым образом, что есть в нём и кесари, и холопы. Каждый из них перед Богом по-своему ответственен. А потому, что применительно к слуге князеву, то не всегда сообразовывается с его господином. Как возможно уберегать земли московские, люд, на ней живущий от погибели татарской, коли не приносить до времени Божьей клятвы хану Узбеку, присягая на верность?!

А ведь сказано Иисусом Христом: и не клянитесь вовсе! Вот и спрашивается: что же страшнее для души и для Бога: когда не сберегу я тысячи и тысячи жизней, доверенных мне, или когда произнесу ложную клятву?! А потому и выходит, что для кесаря али князя, как хочешь, так и величай, существует другой закон и другая правда. По одной правде он, великий князь, живёт внутри дома своего, среди детей божьих, рабов Господа. По другой, когда выходит во внешний мир, где обитает прочий люд, Господа Бога нашего не воспринявший. Та правда, что внутри дома своего, она в Заповедях и её исполнять должно всем. Разве можно мне в укор поставить, что не почитаю я Бога моего? Али то, что не почитал отца своего и матери своей? Здеся в доме своём не потребляю имени Божьего понапрасну, не приношу Именем Его клятв. Не прелюбодействую и чту мать детей моих, как того Господом требуется. Не причиняю я зла вдовам и сирым, не допускаю несправедливости к бедному люду. Каждого чужанина принимаю на землю нашу, и зла ему не творю, как и об том и заповедовал Господь.

А уж когда из дома вышел и очутился в другом мире, то не грех, тоже видать из писания, и иные слова Господа припомнить. Хоть и сказаны они были для случая другого, но всё ж произнесены. И они гласят: «Отдай жизнь за жизнь, око за око, зуб за зуб». То есть, коли у тебя ли, твоего родственника ли, али народа твоего забрали одну жизнь, око, зуб, то и ты возможешь забирать жизнь, око, зуб. Забрали ещё чего-то поболе, то и ты возможешь столь же забрать. Не давай бить себя, ибо, когда ты побитым пребываешь, то побитым пребывает и народ, предоставленный тебе Господом Богом. А ещё мыслю я так, коли не пребывало бы для кесаря другой правды, то и не дал бы Господь и других заповедей для рабов своих. Сказано: не судите других, да не судимы будете. И уж совсем близко про нас заповедал Господь рабам Своим: не хули ни Бога, ни предводителя своего народа. А нам с тобой Богом и дано быть предводителями. Ну а уж ежели, что не так и понято мною, то будет мне за то от Бога наказание. Это и есть, Сёмушка, суровое бремя и тяжкий крест княжеской власти.