Читать книгу Невыдуманные рассказы о прошлом - Викентий Вересаев - Страница 19

1. Ночью

Начало июля. Полная луна. Черные тени от деревьев и строений на травке двора. Сухо серебрится даль.

Близ запертого на ночь крыльца барского дома сидел черный пес Цыган и надрывно выл. Перестанет на минутку, прислушается, начнет лаять и кончает жалующимся воем.

В окне дома зажегся огонек. Раскрылось окно, высунулась седая голова Федора Федоровича. Он крикнул сердито:

– Пошел ты! Цыган!

Молчание.

– Цы-ыган!

Было тихо. Окно медленно закрылось.

Цыган вдруг завыл громко, во весь голос, как будто вспомнил что-то очень горькое. И выл, выл, звал и искал кого-то тоскующим воем.

Дверь крыльца раскрылась. На двор вышел Федор Федорович в халате, с палочкой; за ним гимназист Боря. Федор Федорович жалким, заискивающим тоном говорил сыну:

– Знаешь… что это? Посмотри-ка… Собака тут воет. Так странно!

Боря ответил хриплым от сна голосом:

– Не пожар ли где-нибудь?.. Нет, зарева не видно. Чего это он? Цыган!

Цыган, виляя хвостом, подошел.

– Болен, должно быть, – сказал Федор Федорович. – Нет, нос холодный, изо рту не пахнет… – И, помолчав, прибавил со стыдящеюся улыбкою: – А ведь это, говорят, дурная примета, когда собака воет. К покойнику.

– Другие собаки ушли с работниками на ночное, к стогам, а Цыган тут остался. Вот он и воет.

– А другие собаки с работниками ушли?

– Они всегда с работниками на ночь уходят. А Цыган тут случайно остался. – Боря зевнул, поежился от холода. – Ну, я спать пойду.

И ушел. Федор Федорович тоскливо огляделся. Цыган снова завыл. Маленькое окошечко около крыльца открылось, выглянула старуха няня Матрена Михайловна.

– Барин, вы это?

Федор Федорович обрадовался.

– Это ты, Матрена Михайловна! Вот тут всё… Так странно! Собака воет.

– Я вот тоже все лежу, слушаю. Думаю: с чего это так собака развылась? Не к добру это.

– А это что значит, когда собака воет?

– Разное значит. Если носом кверху воет, – к пожару, если книзу носом, – к покойнику. Если ямы собака роет, – тоже к покойнику.

– А скажи… вот, ты говоришь: к покойнику. Мало ли у нас тут народу. Кому же это она воет, собака?

Матрена Михайловна насторожилась.

– Да уж, понятно, – не гостям станет выть собака или там прислуге. Из хозяев кому-нибудь.

– Ну, матушка, это вздор! Так уж собака все разбирает!

Собака опять завыла. Федор Федорович тоскливо огляделся, Матрена Михайловна, помолчав, заговорила:

– Я у Елагиных крепостная была, девушкой. Так за неделю до его смерти всё собаки ямы рыли. Тоже самовары на разные голоса шумели. Барский дом большой был. На одной половине господа жили, а на другой прислуга: лакеи, казачки, мы – девушки. Вот раз вечером барин вышел в коридор, а там лестница была на чердак. Вдруг кто-то белый ему с лестницы навстречу и обнял. Пришел барин к нам, спрашивает: «Кто сейчас на чердак ходил?» – «Никто». Взял лакея с фонарем, смотрит – и дверь-то на чердак заперта на замок. А через три дня барин помер.

– Кто же это был?

– Ну, значит… За душой его приходил.

Федор Федорович спросил с глупой улыбкой:

– Ангел, что ли?

– Да уж кто там ни на есть… Зачем ангел? Смерть.

Помолчали.

– А все-таки, матушка, ты это вздор говоришь. Не может собака того разбирать, хозяин ли помрет, или там, например, прислуга.

Матрена Михайловна враждебно поглядела на барича.

– Как это так, – не может? Очень, батюшка, хорошо может!

– Нет, не может! Вот, может, ты как раз и помрешь!

– На все божья воля, на все божья воля! А только не станет барская собака для прислуги выть.

Федор Федорович сердито смеялся.

– Какой вздор! Какой вздор! Почему не станет? Что за предрассудок! Очень просто, может выть и на тебя.

– Не-ет, не-ет… Боже сохрани! Этого не бывает. А ну вас, и слушать вас не хочу, господь с вами!..

Она поспешно закрыла оконце. Федор Федорович поднимался на крыльцо, стукал палкой по каменным ступенькам и говорил, фыркая:

– Ишь что придумала! Хэ-хэ! Собака может знать, на кого воет, – на барина или на прислугу! Вздор какой! Может, на меня, а может быть, – и на тебя!

2. Похороны

Помещик, отставной корнет, прокутил два имения. От дальней тетки получил в наследство еще одно. Приехал из Москвы с восемью прихлебателями. Под Николин день (зимний) пригласил причт отслужить молебен. Отслужили. А потом всех их напоил мертвецки. Дьякон ползком добрался до дому. Ударили утром к заутрене. Дьякон пришел с трещащей головой. Сходится народ. Священника нет. Ждали, ждали, – нету. Дьякон сообщил, что вчера пили у помещика. Церковный староста и несколько крестьян пошли к помещику.

Сидит в халате, курит трубку. Отрывисто:

– Чего вам, братцы?

– Батюшка не у вас?

– Нет.

– Где же он?

– Помер.

– Как помер?

– Ну, как!.. Как помирают? Так и помер, как помирают.

Помолчали, мнутся.

– Где же он?

– На кладбище похоронен.

– Шутить изволите?

– Зачем шутить! Пойдите сами, посмотрите. От ворот направо, в самом углу.

Пошли. И правда: в правом углу свеженасыпанная куча снега. Отрыли, – в деревянном ящике храпит мертвецки пьяный поп.

Накануне вечером упаковали его в ящик, помещик надел его ризу, пошел вперед с кадилом, за ним прихлебатели несли ящик с телом. Отпели, сколько знали, панихиду и зарыли в снег.

3

Приехал в Петербург помещик посоветоваться с доктором: случился у него легкий ударчик. Пришел от докторов к приятелю, швырнул фуражку в угол и мрачно зашагал по комнате.

– Не стоит жить!

– Что так?

Остановился, закурил трубку, раздвинул ноги и стал отсчитывать по пальцам:

– Не курить, особенно трубку! Много не есть! После обеда не спать! И – ничего не пить спиртного! Вместо этого пейте, говорит, молоко. Я молока, говорю, не переношу, меня с него пучит. – Прибавляйте в него коньяку. – Сколько?! – Двадцать… к-капель!..

4. В кабинете помещика средней руки

– Продана рожь, говорите? Эх, жалко! Владимир Аркадьич, а вы мне продайте.

– Я же вам говорю: продано.

– Продано? Ладно. Ну и кончено. Больше никаких!.. А вы возьмите две копейки лишних.

– У меня нет ржи, Иван Васильевич.

– Хэ, хэ! Как такое нет! Это вопрос. Вы купчую сделали?

– Условие подписал.

– Сколько задатку взяли?

– Шестьдесят рублей.

– Возьмите с меня сто двадцать.

– Я свое слово выше ценю.

– Ну продайте мне что-нибудь. Овес есть?

– Овес есть, двадцать четвертей.

– Ну что же это: двадцать четвертей!.. Продайте рожь. Почем хочешь, на твоих условиях.

– Я же вам сказал: у меня нет ржи.

– Что же это? Пятьдесят верст ехал, чтоб ничего не купить! Эго вопрос! Это вопрос! Владимир Аркадьич, итак: вы мне ничего не продадите? Продайте рожь. Говорите цену, какую желаете.

– Сто рублей четверть.

– Хэ-хэ! У вас, стало быть, продано?

– Продано.

– Ху, чудно!

– Чудно то, что вы торгуетесь, когда я говорю, что продано.

– Ну, извините… А, это овес! Дурной. Сколько же отпустите?

– Сто пудов.

– Почем?

– Сорок копеек.

– Владимир Аркадьич, да вы поглядите, какой овес! Вы только поглядите, пожалуйста!.. Мелкий, сорный! Что вы? Послушайте, тридцать копеек. Получайте деньги!.. Владимир Аркадьич, продайте рожь!

– Я же вам говорю, Иван Васильич, – я уже продал.

– Сам хозяин и вдруг – продал! Это еще вопрос! Вы меня спросите. Я что угодно могу продать.

– Будет нам разговаривать! Я вам в последний раз говорю: ржи у меня нет.

– А, нет! Ну, извините, что обеспокоил! Премного вам благодарен. До свидания!

5. За винтом

У помещика играли в винт. Партнер его, земский врач, заказал большой шлем без козырей. И сели без пяти под хохот контрпартнеров. Помещик, разъяренный, врачу:

– Да-с, батенька мой! В винт играть – это не медициной заниматься! Чтобы в винт играть, надо дело – п-о-н-и-м-а-т-ь-с!