Читать книгу Опыт периодизации социальной истории - Виктор Александрович Бобров - Страница 6

В реконструкции процесса возникновения социальной организации главным является социологический аспект, т.е. разбор внутренней логики социальных изменений при переходе от стада животных предков к человеческому обществу. Следовательно, речь должна идти о социальных событиях, прямыми и достоверными свидетельствами которых наука не располагает.

Попытки компенсировать этот недостаток привлечением огромного косвенного материала, способного пролить хоть какой-то свет на начало человеческой истории, ничего не решают в существе проблемы. Причина проста: косвенный материал – основа предположений, но не доказательств, поэтому логика рождает всего лишь версии интересующих нас событий. В этих условиях возможно только одно доказательство – теоретическое, и, как ни чужд научному мышлению метод выведения фактов из теории, вместо обратного, он остаётся единственным и правомерным для реконструкции недостающего исторического факта.

Первое чисто теоретическое доказательство, принадлежащее Ф. Энгельсу1, было посвящено главному фактору гоминизации – орудийной деятельности, которая, по его словам, не была трудом в собственном смысле слова, и труду, начинающемуся с производства орудий.

Ныне трудовая теория антропогенеза перевалила столетний рубеж своей истории, но до сих пор она не пополнилась сколько-нибудь значительными конструктивными идеями, способными дополнить и конкретизировать основополагающую идею её автора. Обычно детальная реконструкция процесса становления человека и общества опирается на уже готовое, данное К. Марксом2, определение труда, в исчерпывающей полноте которого нет оснований сомневаться. Сомнению подвергается лишь правомерность применения к орудийной деятельности животных марксовского выражения «инстинктивная форма труда» («рефлекторный труд» у Ю. И. Семёнова3).

Отдавая должное терминологической строгости современного научного исследования, нельзя, однако, не заметить, что спор между сторонниками и противниками перенесения социального понятия «труд» на деятельность животного, при всеобщем признании, что человеческий труд возник не на пустом месте, а на способности животного производить определённого рода работу, теряет смысл. Ведь не так важно, как работу этого рода назвать. Гораздо важнее обратить внимание на то обстоятельство, что Ф. Энгельс в известной статье, не ставя перед собой большей задачи, чем раскрытие роли труда в процессе превращения обезьяны в человека, почему-то не использует всеобъемлющее определение труда, какое ранее дал К. Маркс в «Капитале», а рассматривает труд лишь в форме производства орудий, т.е. в форме существенной только для морфологических изменений организма (антропогенеза). Легко напрашивается мысль о том, что фактором социогенеза выступила другая сторона труда и, что, в единстве этих двух сторон, трудовая функция только и является специфически человеческим достоянием.

Бесспорно, прав Ю.И.Семёнов в том, что совершенно невозможно «решить проблему становления человеческого общества, не раскрыв истинного отношения между социогенезом и антропогенезом»4. Однако, согласившись с этим утверждением, легко прийти к выводу, что, поскольку проблема возникновения общества остаётся нерешённой, постольку и истинное отношение между социогенезом и антропогенезом остаётся невыясненным.

Затруднение, видимо, состоит, с одной стороны, в том, что представления о групповом отборе (эволюции организации), содержащиеся в концепции антропосоциогенеза5, в лучшем случае, аналогичны дарвиновским представлениям об эволюции и являют собой разительный контраст с современной картиной эволюционного процесса. С другой стороны, затруднение проявляется в непонимании функциональной двойственности человеческого труда и его двойной структурообразующей роли в антропогенезе и социогенезе.

Полностью преодолеть затруднение первого порядка можно лишь на основе фундаментального решения проблем эволюции организации и начать необходимо с отказа от мысли о непосредственной эволюции стадной организации в человеческое общество. Что касается, функциональной двойственности человеческого труда, то раскрытие этой особенности странным образом ускользает в логике ряда исследований.

Так, Б. Ф. Поршнёв6 вплотную подошёл к той мысли, что прямолинейного эволюционного усложнения орудийной деятельности в антропогенезе, остающейся актом индивидуального взаимодействия организма со средой, недостаточно для появления завязи совершенно нового социального качества. Его истоки он склонен искать в отношениях между индивидами, но, посвящая своё исследование проблемам палеопсихологии, он упустил эволюционную нить самой трудовой функции и не раскрыл её роль в формировании социальных отношений. Говоря словами А. А. Леонтьева, Поршнёв, вместо того, чтобы вскрыть, каким образом мог сформироваться общественный труд, просто-напросто выкинул его за борт, подменив «сознательным трудом»7. Это действительно основной просчёт Поршнёва.

Гораздо досаднее выглядит подобный просчёт в работах Ю.И.Семёнова, чьи многолетние усилия непосредственно направлены на решение интересующей нас задачи. Ю. И. Семёнов, невесть с какой причины, счёл, что в условиях, сопутствующих становлению человеческого общества, необходимостью был «не столько совместный труд, не столько кооперирование живого труда, сколько совместная собственность на произведённую любым трудом, как совместным, так и одиночным, пищу»8. Поэтому он перенёс центр тяжести в сферу распределительных отношений и ушёл от конкретного исследования пути становления трудовой кооперации. Что же касается первоначального производства орудий, то Ю. И. Семёнов не утверждает наличия какой-либо кооперации в этом труде, но, делая акцент на социальной значимости производства орудий, он усматривает в нём «с самого начала» «коллективистскую сущность»9. В связи с этим, он так же, как и Б. Ф. Поршнёв упустил из виду важнейшую историческую особенность трудовой функции – её двойственность, состоящую:

1) с одной стороны, в индивидуальной способности организмов производить работу,

2) с другой – в социальной возможности её кооперации.

Точно так же, как использование естественных орудий, т.е. первоначальное их производство – это сугубо индивидуальный акт. Различие состоит в том, что, в процессе систематического использования естественных орудий, организм, и, прежде всего, лапа животного приспосабливается к владению готовыми предметами, лапа превращается в руку, а в акте производства индивид приспосабливает камень или палку к конкретной операции и к руке, но и в этой преобразующей деятельности налицо адаптация, но не к предмету, а к принципиально новой функции. Конечно же, орудийная опосредованность связи животных предков человека со средой не делает производство орудий биологически «совершенно бесполезным»10, как это полагает Ю.И.Семёнов. Напротив, развитие орудийной деятельности и производство орудий были эффективным условием выживания форм, а индивидуальность этих видов деятельности – самая существенная основа морфологических изменений в антропогенезе.

Попытка Ю. И. Семёнова найти движущие силы социогенеза, закрывая глаза на роль индивидуального естественного отбора и, тем самым, упрощая сложную механику отбора у организованных животных, связана с тремя ошибочными установками, синтезированными в его концепции антропосоциогенеза. С первой – мы сталкиваемся в самом названии монографии Ю. И. Семёнова «Как возникло человечество». Возникновение человечества – это длящийся процесс – оно не «возникло», а всё ещё возникает. Перенесение категории «человечество», как мыслимой общности, на реальную действительность не имеет фактических оснований и не облегчает решение проблемы. Отождествлять возникновение первой формы социальной организации с возникновением человечества, тем более, недопустимо, что «человечество», как уровень организации вида Homo sapiens – это не более, как предполагаемая перспектива развития социальной организации.

Вторая ошибочная установка, очевидно, производна от первой и состоит в категоричности, с которой Ю. И. Семёнов утверждает, что переход от стадной организации к человеческому обществу – это переход от биологического качества к социальному через «биосоциальное» образование – «первобытное человеческое стадо».11 Дифференцирующую границу между животным и человеческим вряд ли можно провести такой категоричностью суждений. Достаточно напомнить, что существование готового человеческого общества определяется двумя функциями: социальной (трудовой) и биологической (размножением или детопроизводством) и этого вполне достаточно, чтобы отказаться от рассмотрения этого перехода, как перехода от биологического к социальному. Видимо, речь идёт о переходе в рамках биологического качества от одних форм организации к другим, и, чтобы не отвлекаться от темы на рассмотрение вопроса о правомерности нарушений биологами «терминологических табу» упорным применением к биологическим формам организации социальных категорий, первые из них условимся считать биологическими, вторые – социальными.

Третья ошибочная установка проявляется в стремлении Ю. И. Семёнова связать свою концепцию антропосоциогенеза с мыслью Ф. Энгельса о том, что «с появлением готового человека возник вдобавок ещё новый элемент – общество». Ю. Семенов указывает на такое совпадение периодов становления человека и общества, когда начало процесса становления человека является началом процесса становления общества, а завершение первого является одновременно завершением второго.12

На наш взгляд из высказывания Энгельса следует только то, что им сказано, а именно: общество возникло с появлением готового человека, поскольку становление общества до определённого момента – это исключительно формирование элементов его составляющих, и говорить об одновременном с антропогенезом генезисе социальной организации невозможно, даже имея в виду становление её зачатков, так как эмбрионом социальной организации может быть только объединение новых элементов, связанных новой (социальной) функцией. Только на основе своего функционального единства новые элементы способны взорвать стадную организацию и перестроить её в социальную. Трудно возражать против того, что антропогенез уже завершился, но считать социогенез завершённым в момент появления первой формы его социальной организации (дуально-родовой) не более основательно, чем декларировать, например, любую из ранних стадий морфологических изменений окончательным моментом становления Homo sapiens.

Чтобы доказать, что диалектическая связь антропосоциогенеза с социогенезом гораздо сложнее, а механизм преобразования стадной структуры в социальную гораздо проще, чем представляется Ю. И. Семёнову здесь предлагается для реконструкции процесса возникновения социальной организации опыт структурно-функционального анализа. Эта методология, основываясь на примате функции над структурой, как нельзя лучше отвечает существу трудовой теории антропогенеза. Она поможет преодолеть ошибку, объединяющую Семёнова с Л. А. Файнбергом13и другими исследователями, которые, придерживаясь концепции изначальной одновременности антропогенеза с социогенезом стремятся представить возникновение общества как результат прямой эволюции животных форм организации в дуально-родовую. В свою очередь, это побуждает искать решение проблемы в стихийном стремлении к сближению и сотрудничеству ранее независимых друг от друга групп или двух стад.

В поддержку такого предположения высказался С. А. Токарев, излагая идею супругов Макариусов о миротворческих мотивах введения межгрупповых браков ради которых были запрещены браки внутри групп14. Несколько иначе, но на том же принципе построена концепция Ю. И. Семёнова, считающего межстадные браки взаимовыгодными актами в выходе из тупика, возникшего с необходимостью окончательного вытеснения половой жизни за пределы коллектива. В этом же направлении сосредоточены усилия Файнберга, ищущего в стадных отношениях приматов нечто похожее на тенденцию к экзогамии и матрилинейности, которая закрепляясь должна упрочить и связи между соседними коллективами.

Однако, такая теоретическая установка уязвима в двух отношениях.

Во-первых, она принципиально направлена на обход загадки универсальности дуально-родовой организации15, а если и делается вынужденная попытка её объяснения, то она строится на том, что ревность, мешающая внутреннему единству первобытного человеческого стада, преодолевается путём половых запретов, исключающих половую жизнь в стаде и, тем самым, выносящих её за пределы коллектива. Однако, чем шире круг межколлективных половых связей, тем якобы шире арена конфликтов, поэтому дуальная организация возникает как оптимальный способ сужения этой арены. В этом объяснении легко обнаружить логическую ошибку. Если причина выхода половых устремлений за рамки коллектива усматривается в таком подавлении половой жизни внутри группы, что самцы не живут со своими самками, то межстадные контакты не нарушают монополии на самку, следовательно, нет почвы и для межстадных конфликтов, базу которых якобы призвана свести до минимума дуальная организация. Поэтому не исключена любая множественная комбинация межстадных половых контактов.

Во-вторых, в направлении мысли, сосредоточенном на выявлении в стадных отношениях приматов тенденций, близких к экзогамии, которые потом просто развиваются и закрепляются в процессе гоминизации (С. А. Арутюнов даже говорит об «институонализации» порядка, сложившегося в биологических рамках16), в фокусе исследования ошибочно оказывается социальная норма – экзогамия, а не социальная функция, её породившая. Вместо исследования загадки выдвижения на первый план принципиально новых отношений, определяющих структуру социального организма, исследователи заняты анализом отношений, господствующих в стаде, и перерастания тех же брачных отношений в социально регулируемые. Труд, как направляющий фактор эволюции гоминид, остаётся где-то в стороне.

В этом проявляется элементарное нарушение методологической последовательности, не случайно сформулированной Ф. Энгельсом в предисловии к работе «Возникновение семьи, частной собственности и государства» как «материалистическое понимание», согласно которому определяющим моментом в истории является производство средств к жизни и детопроизводство, поэтому «Общественные порядки, при которых живут люди определённой исторической эпохи и определённой страны, обусловливаются обоими видами производства: ступенью развития, с одной стороны – труда, с другой – семьи»17. У сторонников трудовой теории антропогенеза не вызывает сомнения первостепенная роль труда в формировании общественных порядков, при которых живут люди. Важно придерживаться этого убеждения на практике и не сводить решение проблемы возникновения социальной организации к поиску механизма возникновения экзогамного рода, а потом гадать – совпадал он с производственным коллективом или не совпадал. Ведь так же, как детопроизводство в готовом человеческом обществе осуществляется семьёй, так и труд осуществляется трудовым или производственным коллективом. Следовательно, в центре внимания при решении данной проблемы должно стоять возникновение непосредственно трудового (производственного) коллектива.

При такой постановке вопроса возможен один путь: раскрыть функциональную основу стадной организации, проследить возникновение в рамках этой организации новой, трудовой, функции и выяснить её воздействие на отношения, господствующие в стаде.

Тут-то мы и сталкиваемся вплотную с отмеченными в начале статьи трудностями. Особенно отчётливо они проявились в ходе обсуждения статьи Л. А. Файнберга, когда многообразие форм стадных объединений приматов стало камнем преткновения на пути исследователей.