Читать книгу Империя молчания - Виктор Анишин - Страница 2

Утро не принесло Антону ничего, кроме боли и мучений. Услышав будильник, он то ли прохрипел, то ли простонал короткое ругательство, на продолжительное сил не хватило. Спал ли он вообще? В постель он лег в три часа ночи, а сейчас часы на телефоне показывали 7:03 утра. Бессмысленно уставившись в экран, не увидев там ничего, кроме цифр, которые безжалостно указывали на то, что пора собираться на работу, он отложил телефон. Повернулся на бок, свернулся калачиком и прислушался к ощущениям в теле. Сердце билось слишком часто, все болело, желудок сворачивался узлом, но он не испытывал голода. Подумав о еде, он почувствовал спазм в пищеводе и горле, резко вскочил, побежал в туалет и наклонился над раковиной. Тревога была ложной. Абсолютно пустой желудок не мог ничего из себя исторгнуть. Антон почувствовал сильное головокружение, виски и затылок будто покалывали сотни иголок, в то же время голова была удивительно ясной, не в пример обычному похмелью. Не разгибаясь, он повернул кран и присосался к струе холодной воды. Вода из-под крана имела металлический привкус и душок, напоминающий запах тухлых яиц. Ни один фильтр не смог этого исправить. Хотя справедливости ради нужно отметить, что без фильтра вода имела уже не привкус, а насыщенный вкус и запах железа и сероводорода, а иногда и цвет бывал соответствующим. Так что все было не так уж и плохо.

Антон оторвался от струи, набрал в ладони, сложенные вместе, немного воды и плеснул себе в лицо. Ощущения были потрясающими. Именно тогда он понял, что еще не протрезвел. Он мысленно ругал друга, предложившего ему вчера «лекарство от всех бед». Плеснув себе в лицо еще несколько раз водой, ставшей ледяной, и почувствовав, что скулы свело от холода, он выпрямился, оперся руками на раковину и осмелился взглянуть на себя в зеркало. Там он увидел молодого, симпатичного парня, но, несмотря на всю эту привлекательность, ему было противно смотреть на себя. Так было всегда. Каждый день своей жизни, сколько он себя помнил, он находил в своем отражении какой-то изъян, который был ему неприятен. Сегодня его отражение было особенно щедро на несовершенства: под его глазами пролегли темные круги, а сами глаза радовали яркой сеткой слишком красных капилляров, некоторые из которых, лопнув, образовали розовые пятна на белках глазных яблок. Такая боевая раскраска белков выгодно оттеняла зеленоватый цвет радужки, но Антона и это не порадовало. Он продолжил осмотр. Щетина за выходные отросла на несколько миллиметров и сейчас придавала ему эдакий небрежно-брутальный шарм. Жаль, что щетину надлежало сбрить, с ней его лицо, очевидно, смотрелось бы лучше. Работа в администрации района диктовала свои требования по внешнему виду: растительность на лице не приветствовалась. Но самым главным разочарованием Антона сегодня стали его зрачки: огромные, почти скрывающие радужку, они придавали его лицу дикий, почти невменяемый вид. Появляться на работе в таком виде было немыслимо, но он и так часто пропускал службу по неуважительным причинам и сегодня решил наказать себя походом на работу вопреки всему. В конце концов, он мог просидеть весь день за закрытой дверью своего кабинета, сославшись на необходимость подготовить большое количество документации.

Он еще раз взглянул на телефон, экран которого известил его о том, что уже 7:18. Произведя нехитрый расчет, Антон прикинул, что у него в запасе еще почти полчаса. Он скинул с себя футболку и белье, встал под душ и включил воду.

Водные процедуры для него всегда были делом, связанным не только с личной гигиеной, – это был скорее духовный процесс, почти медитация. Теплые струи воды одновременно расслабляли и тонизировали, настраивали на волну спокойствия и легкости, придавали сил, очищали и тело, и разум. Но сегодня расслабиться ему не удалось: мысли были лишь о том, как не ехать на работу, а выпить чего-нибудь покрепче, чтобы снизить эффект принятого накануне амфетамина, и наконец нормально выспаться. Не придумав ничего путного, он по-быстрому помылся гелем для душа с мужественно-арктическим ароматом. Горячая вода подействовала на него не так, как ожидалось. Вывалившись из душа, багровый, с еще сильнее колотящимся сердцем, он подумал, что сердечный приступ – вполне подходящая причина неявки на работу. Он еще раз взглянул на время и решил, что если покурит в полураздетом виде на балконе в конце октября, это поможет ему немного прийти в себя.

Свежий влажный воздух приятно разнообразил впечатления от сегодняшнего утра. Антон глубоко вдохнул его, присел в кресло и закурил. На улице стояла оттепель, пахло так, будто это можно было считать началом весны, но Антон знал, что этой поблажке погоды нельзя доверять. В ноябре не будет весны. Снега в этом году уже выпало на удивление много, все ему радовались, почувствовав новогоднее настроение, не в пример прошлым нескольким годам, когда Новый год встречали, либо хлюпая ногами в лужах, либо наблюдая унылую, серую, мерзлую грязь под ногами вместо пушистых сугробов. Конечно, сейчас, когда вся эта красота уже растаяла, а забитые или отсутствующие ливневки городских улиц не справлялись с потоками воды и повсюду образовывались огромные лужи, никто не вспоминал о том, как восхищались зимними белоснежными пейзажами. А когда, как раз к кануну новогодних праздников, все это замерзнет, голая земля будет выглядеть как застывшая грязь, и город станет напоминать картину из постапокалиптического кино, станет совсем не до радости.

Сейчас было еще темно, но в окнах соседних пятиэтажек горел свет. Кто-то, как и он, собирался на работу, кто-то в школу или единственное профессиональное учебное заведение в городе – технический колледж. Мысли Антона подтвердил крик из смежной квартиры. Старая деревянная форточка окна, находящегося метрах в четырех от него, была приоткрыта, и слышимость была прекрасной. Соседка, по всей видимости, была недовольна тем, что ее отпрыск не только медленно ел, но и умудрился заляпать кашей школьную рубашку. Теперь «свинье эдакой» придется идти в школу в грязной рубашке, потому что сменную он заляпал еще позавчера. «Дал же бог такого идиота», – слышалось из форточки.

Антон вспомнил свое детство и ощутил родство с бедолагой из соседней квартиры. Его, также как и соседского паренька, ругали за испачканные и испорченные вещи. В то время достать одежду было гораздо сложнее, чем теперь, но и за другие провинности он выслушивал тирады и похлеще этой.

Что интересно, женщина, каждый день глумящаяся над своим ребенком, с ним и остальными соседями всегда вела себя приветливо и дружелюбно, не показывала ни капли агрессии или даже чуточки раздражения. Антон даже сомневался, что это действительно была она, пока как-то раз милая женщина не одернула парнишку при нем едва различимым шипением, даже не похожим на речь. Но он смог уловить ту самую интонацию, которую обычно слышал из-за стен или из приоткрытой форточки.

Сигарета закончилась. Антон снова посмотрел на экран телефона: у него оставалось пятнадцать минут на сборы и дорогу до места работы. Он вернулся в квартиру, покосился на электрический чайник, стоящий на столе. Решив, что на пользу ему эта идея все равно не пойдет, отказался от утреннего кофе.

За стеной кухни снова раздались крики и пара шлепков. Тихий, едва слышный плач и снова крики. Когда он был маленьким, он и не представлял себе, что к другим детям могут относиться так же, как и к нему. При других детях и взрослых родители в большей степени были сдержанными и благодушными по отношению к своим чадам. Ему бы не пришло в голову рассказывать кому-то о том, что происходит с ним дома наедине с матерью, ему было стыдно, хотя он сам не очень понимал почему. Наверное, дело было в том, что матери считались кем-то, кто всегда желает только самого лучшего своим детям, оберегает, любит их. И даже если они и делали что-то не совсем похожее на любовь, опять же только из соображений заботы. Как же жаловаться в такой ситуации? Покажешься неблагодарным и вздорным. Однако чем старше он становился, тем яснее понимал, что он такой не один. Проявлялось это не в каких-то признаниях и откровенных разговорах, а мельком, в незначительных ремарках. «Ой, меня мама убьет, если узнает», «опять побьют дома», «опять орала почти час», «батя поколотил». Подобные упоминания произносились так непринужденно, обыденно, будто были не свидетельствами жестокости, а ничего не значащими междометиями. Многие дети откровенно боялись своих родителей, и это было так же естественно для них, как дышать, ходить и говорить.

Выбрав черную рубашку и черные брюки, он быстро оделся. Зеркало в прихожей отразило все того же симпатичного стройного молодого человека. Подойдя поближе к зеркалу, Антон еще раз убедился в том, что его глаза выглядят кошмарно. Была одна надежда, что никто не будет в них смотреть и ничего не заметит. Планерки и собрания по понедельникам у них не проводились, видимо потому, что слишком многие его коллеги приходили в этот день на работу в похожем, крайне неработоспособном состоянии, а значит, оказаться в концентрированном скоплении людей он не слишком рисковал.

Антон быстро оделся и вышел за дверь. В подъезде традиционно пахло какой-то тухлятиной и мочой. Спускаясь со своего четвертого этажа вниз, он успел почувствовать каскад тошнотворных запахов. Пахло в основном едой. Его опять замутило. Выйдя на улицу, он вновь с удовольствием вдохнул свежий воздух, здесь пахло влажностью, землей и прелыми листьями.

Сев в машину, он порылся в бардачке, найдя пачку жевательной резинки, закинул в рот сразу две подушечки. Ночью он почти не пил, поэтому смысл ее жевания был только один – занять себя чем-то, чтобы не нервничать. Он сам не понимал, почему так волнуется. Его мать, также работающая в администрации, не обратит внимания ни на его вид, ни на его состояние. Она скорее обратила бы пристальное внимание на него, будь он бодр и весел. Его же непосредственный начальник, глава района, который вряд ли присутствовал на месте в такую рань, видел состояния и похуже. Но Антон все равно чувствовал, как в животе что-то сжимается, заставляя плечи почти каменеть от напряжения, а грудь – сдавливаться, не позволяя легким наполниться воздухом до конца.

Ощущения были знакомыми, подобные процессы происходили в его организме еще со школы: вызов к доске, серьезный разговор с матерью, общение с девочкой, которая нравится. Волнение, напряжение. Но в этот момент он не понимал, почему чувствует это.

В компании с этими неприятными ощущениями он доехал до работы. Проверил время. Он опаздывал уже на десять минут. Минутой больше, минутой меньше. Решил, что немного наглости не помешает, и остался в машине, чтобы покурить. Возможно, и успокоиться поможет. Он только закурил, как вдруг дверца машины со стороны пассажира открылась и в салон ввалился его друг Костик.

– Привет, дорогой! – улыбнулся приятель, устраиваясь на месте пассажира рядом с ним. – Ты чего тут сидишь? Не хочется идти работать?

– Курю. И стараюсь не умереть после вчерашнего, – ответил Антон. – А насчет работы ты угадал.

Костя засмеялся.

– Ну зачем сразу умереть? Вечно ты всем недоволен.

– Ты обещал, что меня до утра отпустит.

– Не отпустило? Радуйся – тебя ждет веселый день, – Костя подмигнул.

Антон проигнорировал шутку друга. Радости в нем не было ни капли, о чем свидетельствовало его выражение лица.

– Дрянь, согласен. Но вчера же было хорошо.

Костя улыбался так благодушно, не замечая, скорее намеренно, дурного настроя собеседника, что сердиться на него Антон просто не мог, хоть и хотел. Он понимал, что его друг действует не из плохих побуждений, а из-за спонтанной бестолковости.

– Ладно, друг. Ты не знаешь какой-либо рецепт, чтобы это все прошло? Мне так-то работать надо целый день. – Антон в глубине души правда надеялся, что есть волшебное лекарство, которое могло бы все исправить.

– Знаю, конечно. Но он тебе не понравится.

– Понял, не надо! – перебил его Антон. – А ты как собираешься работать?

– Как обычно, – хихикнул приятель. – Может, тебе лучше домой ехать, а не на работу идти?

– Какой ты заботливый.

– Я такой! – сказал шутливо Костя и подмигнул Антону.

Докурив, они вышли из машины и потопали к крыльцу администрации, войдя, поздоровались с охранником, прошли через металлоискатели, остановились, попрощались. Антон кивнул другу, достал из кармана мобильный и взглянул на время. Он опаздывал уже на двадцать минут, поэтому по лестнице он поднялся быстро. Дойдя до третьего этажа, он понял, что слишком быстро. Зря спешил. Сигарета, свежий воздух, легкая кардиотренировка вместе взятые дали эффект головокружительный и в прямом и в переносном смысле этого слова. У него уже ничего не болело. Он шел по коридору, и ему казалось, будто стены по обе стороны от него то расширяются, то снова сужаются, пол при этом тоже то приближался, то удалялся. Антон улыбнулся и тут же укорил себя. Радоваться этому состоянию, хоть и снова приятному, было неуместно.

Подходя к своему кабинету, он услышал голоса, раздающиеся в приемной главы администрации. Судя по тому, что он смог расслышать, ругались две женщины. Он махнул рукой на дверь с табличкой со своими инициалами и фамилией, которую уже собирался открыть, ноги сами понесли его к открытым дверям приемной.

– Девушка, я не знаю, когда будет ответ, я не знаю, какие меры будут предприниматься, я передам все это главе. Что он решит с этим делать, я тоже не знаю. Я бы очень хотела вам помочь, – скороговоркой объяснялась Карина.

Карина – высокая, стройная, излишне, на вкус Антона, блондинистая и чересчур ярко накрашенная для утра понедельника секретарша главы – сидела за столом в оборонительной позиции. Перед ней спиной к Антону стояла среднего роста худенькая девушка.

– Антон Валерьевич! – радостно воскликнула Карина, заметив Антона, показавшегося в дверях. – Наконец-то вы пришли. Может, вы нам поможете? Вы же юрист!

Карина увидела в лице Антона того, кто может спасти ее от навязчивого посетителя. Антон и сам не отказался бы воспользоваться такой возможностью. В их коллективе это было неписаной традицией: если кто-то от тебя чего-то хочет, ты всевозможными уловками стараешься найти человека, который вместо тебя решит проблему либо отфутболит человека на такое расстояние, с которого он не вернется. Такая своего рода игра в пинг-понг. Посетителей просто посылали из одного кабинета в другой, и в каждом новом ему говорили, что человек пришел не по адресу. В лучшем случае его отправляли к кому-то другому, а в худшем – просто разводили руками, говоря: «Даже не знаю, куда вас отправить». Он часто видел таких посетителей в коридорах, прошедших, по всей видимости, не один кабинет, стоящих потерянными либо уже идущих к выходу, так ничего и не добившись, с явным раздражением на лице, ругающих нерадивых чиновников себе под нос.

Этот феномен сам Антон объяснял для себя тем, что ему и его коллегам было просто лень выполнять свою работу, но, помимо этого, существовал еще риск того, что люди могли добиться успеха в решении своих проблем и вопросов, а это обычно приводило к «лишним» тратам из бюджета, которые очень не любил глава. Смотря новости из соседних городов и областей, слушая рассказы знакомых о визитах в другие государственные учреждения, он понимал, что стратегия перекладывания ответственности, все равно на кого, лишь бы не самому этим заниматься и не получить нагоняй от начальства, пропитала все сферы госвласти. Даже скорее это влияние распространилось на все сферы жизни. «Это не мое дело», «Как это ко мне относится?» – подобные фразы он слышал часто и в бытовых ситуациях.

Такое отношение работало само по себе: люди приходили в главный офис власти в районе в поисках помощи, получали в ответ абсолютное безразличие к своим проблемам, пройдя несколько человек, желающих лишь одного – отделаться от них как можно скорее, они и сами задумывались: «А так ли это важно?» И даже если не задумывались, ощущали себя очень глупо. Если же при этом они начинали злиться и говорить, что прошли уже несколько кабинетов, а их везде посылают, не дают ответов, на них смотрели как на неуравновешенных сумасбродов, обращались к ним строгим голосом воспитателя из детского сада, говорящим: «Успокойтесь, пожалуйста», всем своим видом демонстрируя, как неуместно и даже неадекватно их вполне себе закономерное недовольство. Чаще всего после таких всплесков эмоций люди предпочитали уйти, чувствуя стыд за свою несдержанность. Лишь немногие, проходя через это, находили того самого человека, который действительно мог и, что немаловажно, был в настроении решить их вопрос. Зачастую это оказывался самый первый человек, к которому они обращались за помощью.

Это не было какой-то запланированной схемой, каким-то заговором. Но когда Антон попал в эту среду, он довольно быстро понял, что чем меньше он поможет людям, тем больше им будет доволен начальник, а не это ли самое главное на любой службе?

Тем временем вслух он ответил:

– Юрист – я, да! – получилось чересчур оживленно для утра понедельника. – Чем я могу помочь вам?

Карина посмотрела на него, сдвинув брови и даже немного наклонив голову. Ее удивление было вполне оправдано, так как Антона редко видели оживленным, а сегодня он выглядел чуть ли не жизнерадостным. Девушка, стоящая перед Кариной, повернулась к нему. Поскольку он подошел слишком близко, их лица оказались на довольно интимном расстоянии. Ее взгляд был спокойным, интересующимся и оценивающим, что немного смутило Антона, и он сделал шаг назад, чтобы увеличить дистанцию между ними.

– Здрасьте, – бросил он как можно более дружелюбно, однако получилось небрежно и даже фамильярно.

– Здравствуйте, – ответила девушка, все еще разглядывая его.

Он увидел, что ее глаза имеют интересный оттенок серого цвета. Они были ярко-серыми, красиво серыми, он и не представлял себе, что серый цвет мог быть таким выразительным. Одета она была слегка не по погоде: тонкое короткое пальто вполне обычного серого цвета контрастом лишь подчеркивало необычный цвет глаз, черные джинсы, немного брутальные короткие сапожки, модные и, очевидно, недешевые. Антон остался очень доволен увиденным, поэтому решил, что обязательно поможет гостье, чего бы ей ни хотелось.

– Она принесла заявление с одной тысячей пятьсот… – Карина замялась.

– Сорок одной подписью, – продолжила за нее девушка. – Это насчет ситуации с полигоном.

– Полигоном… Понятно, – посерьезнел Антон. – Пройдемте, пожалуйста, в мой кабинет, я постараюсь разъяснить ситуацию.

Он уже сильно сомневался, что сможет помочь ей, но все равно хотел пообщаться. Девушка еще раз внимательно посмотрела ему в глаза, прищурилась и кивнула. Она первой вышла из кабинета и остановилась, ожидая его. Он проследовал за ней, сделал несколько шагов по коридору и распахнул перед посетительницей дверь своего кабинета. Девушка вошла, помедлив на пороге, села в кресло напротив его стола.

– Да-да, садитесь. Секундочку. – Он обошел ее сзади и подошел к окну. – Если вы не против, я приоткрою немного, здесь очень душно.

– Я не против, это ваш кабинет, – ответила она его спине.

– Вот так гораздо лучше!

Открыв окно, он повернулся. Девушка сидела, ожидающе глядя на него. Он снова занервничал. Разговор с другом, табак, эйфория после подъема по лестнице, которые разогнали его кровь и все в ней содержавшееся, немного снизили тревогу, поглотившую его этим утром, но сейчас она вернулась. Также он понял, что флирт вряд ли был именно его идеей, скорее следствием еще пьянящего похмелья.

– Так, ну, давайте приступим. Меня зовут Антон Валерьевич, я юрист администрации района. Как вас зовут? – он решил прогнать свое побуждение к неформальному диалогу и постарался вести себя в рамках приличий. Девушка ему, конечно, очень понравилась, но он понимал, что время и место для такого знакомства были неподходящими.

– Меня зовут Катя, хотя это и неважно. Я просто хочу узнать, что вы планируете предпринимать в сложившейся ситуации, – она говорила вежливо, но в ее голосе чувствовалась неприязнь. Глаза при этом, как и все лицо, не выражали никаких эмоций, лишь приподнятая бровь говорила о… раздражении? Нетерпении? Пренебрежении?

Катя. Она не представилась по имени и отчеству или просто полным именем. Это было необычно, учитывая официальность их встречи. Антон постарался трезво взглянуть на девушку перед собой и ситуацию в целом. Язык тела, выражение лица, краткость высказываний говорили о том, что она будто бы не хотела здесь находиться, по ней было видно, что она планирует провести в этом месте как можно меньше времени. Казалось, что вся обстановка, и он, и Карина вызывали в ней неприятие.

В действительности ему нечего было ответить ей. Ситуация с полигоном действительно складывалась кошмарная. Он и сам не знал, что он будет с этим делать. О строительстве мусорного полигона на три тысячи гектаров рядом с заброшенной железнодорожной станцией местные власти узнали в то же время, что и местные жители. Или так оправдывался глава района. Понять, врет этот человек или говорит правду, Антон не мог никогда, поэтому предусмотрительно все время держал в голове мысль о том, что он, скорее всего, врет. Власти региона, как оказалось, знали о начале строительства, проект был согласован. Предполагалось, что на полигон будут вывозить тонны мусора из столицы по железной дороге. Местные активисты, узнав об этом, организовали забастовку, потому что специалисты местного филиала агентства водных ресурсов, проанализировав возможные последствия влияния на окружающую среду, пришли к выводу, что гигантская свалка в перспективе загрязнит грунтовые воды, они в свою очередь реки, а те вынесут столичные нечистоты в мировой океан. Антон не разбирался в вопросах загрязнений грунта, водоемов и океанов, но верил в то, о чем предупреждали специалисты. Особенно укрепило его веру молниеносное заявление главы о том, что эти якобы специалисты сами не знают, о чем говорят, что, если все согласовано, значит, никакой опасности быть не может, и прочее в подобном духе, не опирающееся на факты, но должное покончить с сомнениями в полезности гигантской помойки невдалеке от их города.

О чем думали столичные чиновники, планируя эту авантюру, которая могла причинить вред огромной территории, не ограничивающейся пределами страны, не знал никто. Вероятнее всего, они просто не думали.

Девушка протянула ему пачку бумаг молча, не отрывая взгляда от его лица. Она смотрела на него прямо и цепко. Редко кто из тех людей, с кем он общался каждый день, позволял себе подобный взгляд: бескомпромиссный, требовательный, но в то же время безучастный, не ждущий чего-то, готовый не получить ничего.

Требовательность и безучастность. Странное, противоречивое сочетание, однако оно имело смысл. Девушка знала, что он, точнее, организация, в которой он работал, должна принять какие-то меры. Но также она понимала, что добиться от их организации чего-либо так просто не получится. В общем, она была заранее разочарована в результате своего визита.

Обычно к нему приходили люди, которые не знали, на что они могли рассчитывать, чего могли требовать, чего могли ожидать и что могли получить. В их глазах он видел заискивание, мольбы, враждебность, если они заранее настраивали себя на неудачный исход визита или прошли уже несколько кабинетов из марафона по пинг-понгу здешних слуг народа. Этих людей для себя он делил на три категории: просящие, требующие и нейтральные.

Катю он отнес бы к нейтральным, что было неправильно. Нейтральные, приходящие, точно знающие, куда и к кому, являлись такими же чиновниками, как он, или родственниками, друзьями таким же чиновникам, как он. Они приходили для галочки, Антон уже заранее знал об их визите, давал им то, за чем они пришли, и они уходили.

Просящие сначала робко стучали в его дверь, затем многократно извинялись за то, что потревожили такого важного и занятого человека, рассказывали о своей проблеме, смущаясь и будто стыдясь самого того факта, что эта проблема вообще возникла. Эту категорию он невзлюбил больше всех. Он сам уже понял почему, хотя сначала не понимал. Когда он только начинал работать, таких посетителей он жалел больше всего, пытался им помогать. Он давал им советы: куда пойти, к кому обратиться, что сделать, как обратиться, как попросить, как потребовать. Половина из них не возвращалась, вторая половина возвращалась с причитаниями о том, что ничего не вышло, что нужен иной путь, что все слишком сложно, наверняка ведь можно найти более легкое решение. Ему потребовалось совсем немного времени на то, чтобы это начало раздражать, затем злить, а в конце концов породило желание брать таких людей за грудки, трясти и орать, что он уже все им объяснил, «просто сделай что нужно!»

Требующие, как ни странно, тоже стучались робко, но, войдя, с порога объявляли ему войну. Он был для них препятствием, которое было необходимо преодолеть, на пути к тому, чего они желали. Те же объяснения и советы разбивались о поджатые губы, нахмуренные брови и прищуренные глаза. «Дай мне то, что мне нужно, и я уйду», – говорили их бескомпромиссные лица. А он не мог. В большинстве случаев не мог, а в меньшинстве не хотел. Волею каких-то древних инстинктов в нем просыпалась потребность в соревновании, кто кого. Методом проб и ошибок он нашел-таки способ воздействовать на ту и другую когорту. Лучше всего работала идея о том, что ему тоже нелегко, как этим людям. «Я такой же простой наемный служащий, с небольшим окладом (о бонусах он разумно умалчивал), с таким же гадким начальством, что и у вас!» – эта мантра действовала безотказно и на просильщиков и на хотельщиков. Он полагал, что секрет успеха крылся в частичной искренности его доводов. Людям, даже самым воинственно настроенным, было достаточно услышать, что они не одни, что есть еще такие же несчастные, как они, а может, и больше, чтобы отпустить ситуацию.

Катя отличалась от всех них. На его памяти была всего пара человек, которые вели себя подобным образом, редкие исключения. Отличались они своей внутренней уверенностью, которая никак не зависела от его ответа или действий.

Он так же молча принял документы и посмотрел на титульный лист. Оформлено все было грамотно. Обращение не от лица кого-то конкретного, а от жителей района. В конце была надпись «От нижеподписавшихся» и большое количество листов с подписями и данными этих людей. Как и сказала Катя, их было 1 541 человек. Он не проверял, но поверил ей. Большое количество для их небольшого района. Он поднял глаза на девушку.

Катя больше не смотрела на него. Пока он разглядывал документ, он не мог наблюдать за ней, но она могла. Может быть, пока он таращился на бумаги, она увидела в его лице то, что окончательно убедило ее в его бесполезности? Он снова перевел глаза на нестройный ряд фамилий, написанных вручную, и подписей 1 541 человека, чтобы дать себе время решить, что сказать девушке. Почему-то ему стало важно, чтобы она поверила, что ему не все равно, что он хочет и приложит все усилия, чтобы изменить ситуацию к лучшему. Но он также понимал, что не может. Он знал, что все уже давно решили за них. За район, за регион. Даже если бы глава захотел изменить это, даже если бы этого захотел губернатор – все было решено. Но также он видел, что хрупкая молодая женщина, сидящая напротив него, не согласна, она верит, что эти кривые буквы, выведенные на нескольких десятках листов бумаги, можно противопоставить миллионам «аргументов» тех, кто купил в аренду площадку под свалку.

Зная, что исход предрешен, он искал слова, которые помогли бы ему донести до Кати честность его намерения попытаться повлиять на ситуацию и одновременно внести ясность в отношении нерадужной перспективы. В голову приходили только избитые фразы, которые обычно и говорили чиновники людям, надеявшимся на справедливое разрешение ситуации. Он подумал, что честность и признание его беспомощности будут лучшим вариантом.

– Я мог бы сейчас сказать, что мы предпримем какие-то меры, даже что мы предпримем все возможные меры, но вы сами понимаете, что все уже решено, – выдохнул он наконец.

– Я этого не знаю, и остальные подписавшиеся люди не знают.

– Я действительно думаю, что вам не стоит тратить время на это. Я бы очень хотел помочь, но не могу.

Он вложил в свои слова всю искренность, на которую был еще способен, и надеялся, что она войдет в его положение. Говоря, что он хотел бы помочь, он говорил правду, он хотел помочь каждому входящему в это здание. Каждую историю, которую он слышал в этом кабинете, он пропускал через себя, пробовал поставить себя на место человека, который к нему обращался. Он сам не понимал, зачем он это делал. Он мог бы отмахиваться от этого, как от всего другого неприятного, что происходило в его жизни, в его родном крае, в его стране. Но когда перед ним сидел живой человек, говорил с ним, делился часто сокровенным, он приоткрывал эту внутреннюю дверцу и запускал в себя те печали, которые приносили ему эти люди. Возможно, таким образом он пытался возместить им или самому себе свое бессилие, словно то, что он на какое-то время примерит на себя их неудобства и боль, вместо того чтобы попытаться помочь им, облегчит их беды. Или его. Но в ответ он им врал или говорил не всю правду, чтобы не ранить их, чтобы не выглядеть мерзавцем и одновременно остаться лояльным той системе, винтиком которой являлся. Сейчас он этого не делал. Наоборот, он сказал девушке все как есть, не соврал, не стал придумывать тысячу и одну причину отказать, как он обычно это делал, сочувственно кивая. Действительно сочувственно. И сейчас Антон хотел, чтобы и она прониклась, поняла, что он в безвыходном положении.

– Зато обдолбанным на работу прийти смогли. – Двухсекундная задержка девушки с ответом вылилась в то, что Антон меньше всего ожидал услышать.

– Что, простите?

– Вы явились в состоянии наркотического опьянения, и вместо того чтобы взяться за выполнение своей работы, вы сидите и с видом мудреца пытаетесь мне внушить, что вам нет смысла пробовать сделать хоть что-то из-за того, что все якобы решено. Кем решено и что решено, не уточняя. Вот только дело в том, что это наша земля, а вы, как нанятый нами, людьми, которые здесь живут, работник, один из многих, должны отстаивать наши интересы. Но вы не хотите. Скорее всего, вы хотите вернуться домой и выспаться. И я вам советую именно это и сделать, а когда проснетесь, подумайте, какая от вас вообще польза, как от работника, как от члена общества и как от человека.

Все это она говорила спокойно, размеренно, без капли злости, немного нравоучительным, но в целом беззаботным тоном. Он заслушался и приоткрыл рот от удивления. Она будто читала по бумажке свою речь, но Антон знал, что это была импровизация. Он позавидовал ей, потому что сам точно не смог бы так ясно и связно выразить свои мысли даже в состоянии трезвости и спокойствия, не то что сейчас.

Пока он завидовал и удивлялся, одновременно подыскивая достойный ответ, девушка встала и вышла из кабинета, тихо прикрыв за собой дверь. А он так и остался сидеть за своим столом, приоткрыв рот и подняв руку, обращенную к уже закрытой двери, в жесте, призывающем к продолжению беседы. Ее спокойствие и уверенность, в противовес его рассеянности и несобранности, вывели Антона из себя. Он скинул со стола пачку бумаг, на самом верху которой лежало ее чертово заявление с 1 541 подписью.

Откинувшись на спинку кресла, он прикрыл глаза и прислушался к своему телу. Тело ныло, тело мерзло, тело хотело лечь и лежать. Он чувствовал, что обессилен, но в то же время, казалось, каждая мышца была болезненно напряжена. Сильный недосып не был для него чем-то непривычным. Мучающийся долгое время проблемой с засыпанием, он знал это состояние, в котором хочется снять с себя свое тело, словно саднящее изнутри, как костюм. Но сегодня благодаря наркотику и тому, что действие его закончилось, все знакомые ранее симптомы ощущались во сто крат ярче.

Отметя в сторону дух неповиновения, он смирился с очевидным. Его друг и его новая наглая знакомая были правы: ему стоило поехать домой и выспаться, а проснувшись, в очередной раз подумать о своей полезности. Если бы Катя знала, как часто он об этом думал, она не стала бы так говорить, а просто обняла бы его и пожалела.

Попрощавшись с Кариной, бросив ей дежурную отговорку: «Очень надо / очень срочно / возможно, не вернусь», он ушел.

Выезжая со стоянки, он все еще чувствовал раздражение. Он задавался вопросом: почему она так вела себя с ним? Она видела его в первый раз, не знала его, не знала, чего он хочет, не знала, что в этой ситуации он мог или не мог сделать, но при этом отнеслась к нему так, будто он весь прозрачен и она знает о нем все. И самым противным было то, что она на самом деле угадала, как минимум, что он только и думал о том, как хочет спать. То, в чем она была не права, тоже задевало его. Но итогом их общения стало то, что она сказала ему отоспаться, и сейчас он ехал отсыпаться. Пакость. Ему и так всю жизнь приходилось делать то, что велено, а сейчас еще какая-то протестующая девчонка указывала ему, что делать. Как будто она что-то там понимала со своими подписями о нем и его работе. Он уже не испытывал того трепета, как в первый момент их встречи. Он был очень зол.

Он отъехал от здания администрации совсем немного. Дорога, которую он выбрал, была окольной, проезжая по ней, не нужно было стоять на светофорах на площади. Немного моросил дождь, но видимость была отличная, такая, что он разглядел ее издалека. Катя собиралась переходить дорогу ему наперерез по пешеходному переходу. Он ехал медленно и на достаточном расстоянии, чтобы она могла начать движение через проезжую часть. Естественно, она не знала, что в автомобиле сидит он. Антон посмотрел на нее и внезапно для себя решил проучить девушку. Удивить, ошарашить, как она его. Он вдавил педаль газа в пол, автомобиль моментально стал набирать скорость, она успеет отскочить, но точно испугается. В этот момент он ощутил, как пугающее, незнакомое ранее чувство целиком наполняет его, чувство власти, желание подавить волю другого человека, сделать так, чтобы другой делал то, что он хочет, чтобы чувствовал то, что он хочет. Зачатки подобного он замечал в себе и ранее, но никогда не давал себе разрешения действовать. Сегодня дал.

Все происходило слишком быстро. Приближаясь к Кате, будучи уже близко от нее, он испугался, хотел нажать на тормоз, но продолжал, и даже еще сильней, давить на газ. Злость на девушку оказалась сильнее. Она удивленно посмотрела на быстро приближающуюся машину, ее лицо из удивленного за доли секунды преобразилось в полное ужаса. Он наконец отпустил педаль газа и нажал на тормоз, но поздно. Глухой удар. Девушку швырнуло сначала на его лобовое стекло, затем вправо почти на тротуар.

Она даже не попыталась убежать или отскочить. Увидев мчащуюся на нее машину, она просто замерла на месте.

Разогнавшись слишком сильно, он отъехал уже на десяток метров, когда наконец убрал одеревенелую ногу с тормоза. Посмотрел в зеркало заднего вида: силуэт в сером пальто лежал на дороге не шевелясь.