Читать книгу Пыль над городом. Избранное - Виктор Голков - Страница 31

Роща в осеннем убранстве –

Пышный и грустный наряд.

В сером застывшем пространстве

Клочья тумана парят.

Светится тускло и медно

Плотная леса гряда.

Скоро, растаяв бесследно,

Лето уйдет навсегда.

Листья, шуршащие сухо,

Воздух как будто седой.

Черная ива – старуха,

Сгорбившаяся над водой.

Пробегают мысли, как собаки, –

Стаями, а та бредет одна…

В этом сизом, хлюпающем мраке

Светятся, как лица, имена.

И внезапно различает зренье –

След звезды, косая пятерня.

И живет мое стихотворенье

На земле отдельно от меня.

Подбираясь полуощутимо,

Стелет стужа белый гололед.

И стучит судьба неотвратимо

Ставнями все ночи напролет.

Даль, покрытая туманом,

кочки, листья и трава.

Хоть оптическим обманом

Кажешься ты, но жива.

Неоконченный набросок –

Ни движенья, ни души.

Смутных мыслей отголосок

Нахожу в твоей тиши.

И негаданно – нежданно,

Влившись в белизну твою,

Вижу суть, что безымянна,

Спит у сердца на краю.

Пытаясь скрыться от дождя,

Друг к другу листья прилипают.

А капли хлещут, наступают,

Как грабли, землю бороздя.

Они текут, ползут, летят,

И я уже смотрю сквозь воду

На эту мутную природу,

На этот беспросветный ад.

Кто день от ночи отличит

На клейкой и размытой суше?

И все сильнее, резче, глуше,

Как ливень, в сердце кровь стучит.

Прорасти – непростое слово,

это корни пустить в гранит.

Песня вольного птицелова

и в железном мешке звенит.

Как барак из нетесаных бревен,

оцепленье бесформенных туч.

Перед веком ни в чем не виновен

золотящийся солнечный луч.

Даже если он сделал прекрасным

совершенно бессмысленный хлам.

И в своем ослеплении страстном

разорвалась душа пополам.

Тумана матовая просинь

Лежит у поля на груди.

По черствым комьям в эту осень

Не били долгие дожди.

Она до старости бездетна,

Всю жизнь чего-то прождала.

Сухая горечь незаметно

На облик осени легла.

Нет, с плеч суму уже не сбросит,

Ведь юность не возьмешь взаймы.

Лишь ветер до нее доносит

Дыханье тяжкое зимы.

Сдавило землю костяком,

Она промёрзла до средины.

И веток сморщенным венком

Обезображены седины.

Кусты, кусты, кусты, кусты

И сучья, острые как гвозди.

И нависают с высоты

Ворон чернеющие гроздья.

На стеклах ледяная пыль

Как голубая поволока.

И выпучил автомобиль

Свое серебряное око.

Хочу я быть травой зеленой,

Растущей из самой земли.

Упрямо, слепо, исступленно,

Хоть тысячи по мне прошли.

Ни вечных тем, ни острых граней,

Ни истин, отроду пустых.

Хочу я не иметь желаний,

А быть простым среди простых.

Пусть человек свою кривую

Дорогу назовет судьбой.

Я полновесно существую,

Не видя бездны под собой.

Как, ночь, ты быстро пролетела!

Я утренний встречаю мрак

Лицом к лицу. Дрожит все тело,

Рука сжимается в кулак.

На стенах – скрещенные тени.

Как тускло фонари горят,

Как неразборчиво сплетенье

Деревьев, выстроенных в ряд.

Включился мозга передатчик,

Неважно греет пальтецо,

И думает ноябрь – захватчик

Замкнуть промозглое кольцо.

Случается по – всякому, друзья,

допустим, я ушёл от забытья:

мой труд висит в картинной галерее,

солидно и торжественно старея.

Отбросив тень на лаковый паркет,

скользит глазами по нему эстет,

и равнодушно замечает кто – то:

что говорить – прекрасная работа.

А может быть, хоть был я нужен всем,

мой современник оставался нем.

И мне дышать свободно не давали,

но не был я шутом на карнавале.

И только после моего конца

сказал я всё от первого лица.

А может был забыт я потому,

что я не стал известен никому.

Хоть ощущал я некую бескрайность,

но не дала раскрыться мне случайность.

И мой полёт – высокая игра !

добычей стал помойного ведра.

Тот был известен, этот был забыт,

кто их рассудит, их объединит?

Кто сможет сердце оценить живое,

предотвратить явленье роковое,

и чей дойдёт до нашей сути клик:

не родился, а всё – таки велик !

Свершилось вдруг какое-то движенье,

какой-то крен, не более того.

И я в себе увидел отраженье

истории народа моего.

Его тягучей, безысходной песнью

за сотни лет, за долгие века,

как оказалось, был наполнен весь я,

хоть я не знал родного языка.

Но я был тем, кого оклеветали

за изначальный, невозможный грех.

И если ткань истории латали,

я был заплатой для её прорех.

Я – Герша внук и правнук Мордехая,

крупица их потухшего огня.

И песнь тоски, тягучая, глухая,

на волю, в жизнь струится сквозь меня.