Читать книгу Возмездие. Поэма - Виктор Гюго, Clara Inés Bravo Villarreal - Страница 5

Послушай, ты же сам назначил эту ночь.

Властитель! Нам пора. Гони сомненья прочь!

Обнюхав в сумраке прохвостов, их штыки,

Бульдог Свободы зарычал и показал клыки;

Посаженный Карлье на цепь, он все же лает.

Не надо ждать, зимою позже рассветает.

Ты видишь, государь! Добычи час пришёл,

Из замка ты, как вор в ночи, тайком ушёл.

Ты пьян уже от ярости, добавь хмельную чарку!

Настигни их врасплох, напав, как зверь, внезапно,

Противник будет окружен! Полки в казармах спят.

Вставай! Мешок за плечи! Вперед, а не назад!

Иди околицей, в руке фонарь горит неярко,

Возьми же нож. Страна уж сном объята сладким,

Удачный миг! И клятвами она покорена сейчас,

Не видит твоих властных, горящих темных глаз,

Пехота, конница, подъем! Снаружи толпы, орды!

Ну, воины, бойцы! Вяжите руки лордам,

Стреляйте в спины им, тем, кто сейчас в тюрьме,

Собранию, генералам и прочей кутерьме!

Гоните богачей ударом плоской сабли,

Сменив героев Франции на банду из Калабрии!

Вы, буржуа, смотрите на шайку неуёмных,

Алеет острый меч, хохочет демон темный,

Переворот рождается из кузницы огней!

Стоят трибуны за закон? Прирезать их скорей!

Наемники, прохвосты, блудницы и рабы!

Бодена и Дюссуба! Убейте их! В гробы!

А во дворах снует народ? Пускай себе идет!

Стреляй всю эту сволочь! К оружию! Вперед!

О, царь-народ! Ты скоро проголосуешь здесь!

Рубите саблей право, законы, доблесть, честь!

Пусть на бульварах сонных течет рекою кровь!

Вином бидоны полны! В носилках – трупы вновь!

Кто хочет водки? В этот тоскливо-мерзкий день,

Не грех и выпить. Дерзкий старик? Его убей!

Ребенка тоже. Кто там рыдает рядом с ним?

Ах, мать! Ну, так убейте! – И в ужасе весь мир.

– И пусть в крови утонут их туфель каблуки!

Париж-то этот гнусный, опять идет в штыки!

Пусть чувствует презрение и мести нашей след,

А их сопротивленье сомнет наш интеллект!

Чужой бы чтил Париж, мы знаем путь верней!

Протащим-ка в грязи его, в хвостах своих коней!

Пускай умрет! И пусть его раздавит и сотрет!

И ядрами калеными из пушек заплюет!

II

Все кончено. Лишь тишина и сумрачный кошмар.

Хвала тебе, Пульман и император Суфлар!

Костры победы жгут из бревен баррикад;

У входа в Сен-Дени, под высотой аркад

Заметно пламя жаркое, светится и дрожит,

В бивуаке из банков гора мешков лежит.

Всё сделано, на отдых! И слышится то стон,

То скрежет сабель в ножнах, то денег перезвон.

Кто убивал, не дрогнув, тот – лучший среди нас,

И будет тот прославлен за этот злобный час.

В развалинах Парижа танцуют палачи,

А груды трупов скорбных погребены в ночи.

Солдат, сообщник тайный, хмельной и удалой,

Нечаянно споткнувшись, он оперся рукой,

На стену, им недавно раздавлен череп тут,

Они поют, гуляют, смеются и ведут

Расстреливать мужчин и женщин, и детей,

Их генералы в золоте, на седлах лошадей,

Глядят на мертвых, павших среди бедлама.

Правитель средств не выбирает! Браво!

Скорей идем поздравить правителя дворец!

Потоки крови всюду, ручьи из крови здесь!

Она течет, и мантию свою чтоб не испачкать,

Фемида педантичная задрала выше платье,

А церковь веселится, ей что вино, что кровь,

Окуривает всё, чтоб угодить Вейо.

Как славно, что капрал над бреднями смеясь,

Прогнал с курульных стульев магистрат!

Ну, что ж! Теперь, на сердце руку положив,

Скажите мне, согласны ль Вы признать, без лжи,

Триумф Мандрена, и что честь Вам ни к чему?

Мандрен оплатит вашу преданность ему!

Что он отныне будет платить вам, и помногу,

Теперь бюджет его, нет риска, слава богу!

В предсмертии хрипят и право, и законы,

За вашей дверью труп лежит бесцеремонно.

Спешите прославлять его и петь ему осанну,

Забыв затрещины и оплеухи, как ни странно.

Ведь он в своих деяньях достиг последней грани,

Убив детей и стариков, страшны его деянья.

Падите низ перед убийцею с большой дороги,

Чтоб кровь отмыть, лижите ему ноги!

III

И он тогда подумал: «Повелитель этот,

И покоритель всех народов,

Пред кем великие вертелись так и этак,

Ходили босиком, плясали хороводом,

Наполеон в сражениях провёл пятнадцать лет,

Скитаясь между севером и югом.

Склонясь подобострастно, целуя его след,

Все короли отдали дань его заслугам;

Он покорил, прижав объятьем исполина,

Москву, Берлин, Мадрид.

Я Франции что сделаю? Ей в спину

Я когти погружу свои!

Вольнолюбивая страна, воспев свободы свет,

Зажгла огонь сердец;

Веревку понадежней я брошу ей вослед,

Чтоб задушить ее вконец.

Нам с дядей поровну от славы сундучок,

И каждый заберет своё,

Себе возьму набитый деньгами мешок,

Фанфары звонкие превознесут его,

Мне имя Бонапарта послужит пьедесталом,

В мою оно упало колыбель.

И карлик вырастет гигантом. Я его оставлю,

А сам вперед пойду быстрей.

Цепляюсь за правителя и следом я иду,

Все есть, чтоб поиграть судьбой,

Держаться за него, чтоб век не утонуть,

Иль поглотить его собой.

Неясыть я, держу орла и не краснею,

Я – низко, он – так высоко,

Попался! Годовщину юбилея

Его себе я выбрал уж давно.

Тогда я стану будто бы невидим,

Как человек с глазами в пол;

И вряд ли сможет кто-либо предвидеть,

Что в этот час несу ему позор!

Так легче захватить противника врасплох,

В моих объятиях железных,

А Франция, она, в великолепии уснет,

На лаврах почивая бесполезно.

Помятый от разврата, со взглядом безучастным,

Тайком, с лицом, как у блудницы,

Ночной воришка лампу свою жжет напрасно

Пред солнцем Аустерлица!

IV

Победа! Так, князь, тогда тебе казалось!

От революций смуты лишь скука появлялась,

Девицам оперным невесело без русских;

Вчера – Жаннеттам, а теперь – Памеле грустной.

Так мало стало серебра у игровых притонов,

И даже Дон-Жуану, прославленному Гарпагону

Лишь струйка золота течет из тощих портмоне;

В исповедальнях и предлога для сенсаций нет!

А Сакре-Кёр, уснув своей природной смертью,

Так сильно истощен; протесты круговертью

Дразнят непрестанно швейцаров Маньяна;

Хохочут над проповедями Равиньяна;

Все чаще знати свет стучит в ворота шлюх,

Красавицам иным анархий гидра вдруг

Предстала в образе печального коня в лесу,

Тянущего фиакр на бал за тридцать су.

Лишь скорбь одна царит над Вавилоном,

Но ты явился всем колонной просвещенной,

Царишь повсюду и спасаешь знатных лордов,

Твои статисты же получат дань с милордов,

И все вокруг довольны: солдаты и народ,

Поют тебе осанну и церковь, и Жавот.

Поздравим и отметим! Идемте же скорей!

И все старье исчезло под шорох голубей.

У лакея Мандрена толпа страждущих душ,

У Тартюфа – свеча, а Фальстаф зажег пунш,

К Елисейским полям, где поет трубадур,

Все спешат: Монламбер и Парьё, и Сибур,

Эта шлюха Руэ и прислужник Тролон,

Всякий-каждый из тех, кто себя продает,

И кто право имеет вольно лгать и красть,

Тот – святоша, с ним высшего качества власть.

Кто презрен и мечтает остаться позорным,

В глубине же себя осуждая бесспорно,

Превращался в раба, чтоб сенатором стать.

Упоенно взирают на Цезаря стать.

Тот пирует, гуляет, будто из водевиля,

– Господа, мы как будто похвал заслужили!

Папавуан, Лойола говорят что об этом?

Ну, прохвостов теперь поторопим с ответом!

Обозначим-ка золотом славную дату.

Доставайте же флейты, барабаньте, солдаты!

«Salvum fac» прогорланьте, тотчас понемногу,

Пробирайтесь к пристанищу господа Бога,

Там хоругвии на мачтах воздвигнуты нам,

Полюбуйтесь на трупы! Победа! Mesdames!

V

Где ж они? У реки, во дворах, под мостами,

Где Мопа в водосток их цинично бросает,

В непомерно разросшейся братской могиле,

У дверей возле дома, на дорожном настиле,

Вперемешку повсюду в повозках лежат,

И в фургоне, в ночи, под конвоем солдат,

О котором тревожный Париж скорбит тайно,

Он от Марсова поля снаряжен не случайно.

О, мучений гора! Ты храни свое имя!

Те, кто умер от пушек, жестокой резни,

В этом поле, где тайны закрыли могилы,

Головами наружу захоронены были.

Так великий правитель обозначил им место,

Не страшась мертвых лиц и их вечной сиесты,

Со ртами приоткрытыми, застывшие в крови,

С лицом землисто-бледным и небом визави.

В своем немом спокойствии они еще ужасней,

С их лицами опухшими и синевой в подглазьях,

Во мгле, среди дрожащих от ветерка кустов,

Не каждый это кладбище преодолеть готов.

Здесь и праздный богач, и трудяга – бедняк,

Мать, похоже, дитя не отыщет никак,

Старик и красотка в обнимку со скелетами,

Красавица-невеста с губами фиолетовыми,

Они лежат бок о бок у тиса неподвижно,

И синевой подернуты взволнованные лица;

А в них отражены все преступления века,

Глазницы отрешенно глядят в пустое небо.

Кто-то бродит с утра с предрассветной росой,

Ищут тех, кто вчера не вернулся домой;

Видя их искаженные ужасом лица;

Та декабрьская ночь, что готова излиться,

Мертвецов накрывала своим саваном черным,

Стражник кладбища вечером, мрачным и темным,

Убегал побыстрей средь надгробий нестройных,

Содрогаясь от страха видеть лица покойных.

Их родные рыдали над роком судьбы,

Овевал горький ветер под саваном лбы,

Их безмолвные тени в тиши одиноки;

О, погибшие! Что Вы расскажете Богу?

Видеть всех этих мертвых казалось нелепо,

Всюду шеи торчат и глаза смотрят в небо,

На погосте, где кроны деревьев дрожат,

Донеслись звуки горна, Фемиды набат,

Мертвецы все проснулись, застыла природа,

Бонапарта увидев у ворот небосвода,

Он ничтожную душу принес Господу Богу,

Все свидетели вышли из могил на дорогу.

О. Монмартр! Когда ночь настает неизменно,

Здесь прохожий любой обойдет эту стену.

VI

Лишь месяцем спустя, вошел он в Нотр-Дам

Надменно. Струился терпкой мирры фимиам,

И башни вздрогнули под колокольный звон;

Архиепископ здесь же, среди святых икон,

Торжественная мантия в нелепой красоте,

В глубинах алтаря, подальше, на кресте,

Распятый Иисус в его глаза глядит.

Как нечестивец этот смел к Богу подойти?

Как волк, который лижется, когда ягнят задрал,

Усы пригладив, молвил он: «Я родину спасал!

О, ангелы! Примите ж меня в свой легион!

Семью и церковь защищал, порядок и закон!»

В его бесовском взгляде, с бесчестьем пополам,

Слеза вдруг заблестела … – О, стены Нотр-Дам!

О, бездны, что открылись Иоанну Богослову,

О, твердь небесная, встречавшая Сеяна и Нерона,

О, ветры буйные, Тиберия принесшие на Капри,

В галере золоченой, в морских соленых каплях,

Дыханье утренней зари и севера зарница,

Скажите, что, фигляр? Он стал уже убийцей!

VII

О, ты, что бьешь своей волной,

На мои сложенные крылья под скалой,

Да, побежден, но ведь не сломлен я,

И тонет челн, и с ветром тешится пучина,

Зачем ты говоришь со мною беспричинно?

О, море темное, чего ты хочешь от меня?

Ты ничего не можешь! Точи плотины,

Гони волну, бросая клочья тины,

Оставь меня страданьям и мечтам;

Все воды и глубин дыханье,

Увы! Прошли бы мимо злодеянья,

O, море, неподвластное годам!

Я понял. В отвлеченьи ищешь путь.

Ты говоришь: «Брат мой, покоен будь,

Спокойствие, озлобленный мудрец!»

А ты, о, море, тянущее в глубину,

Ты можешь упокоить разъяренную волну,

Соленой горечи и чистоты венец?

Ты веришь в свою царственную власть,

Тебе несут свои восторг и страсть,

Судьба твоя прекрасна и горда,

И небеса сияют неизменно,

И каплями твоей волны священной

Омыта предрассветная звезда!

Ты говоришь: «Иди, забудь мечту!»

Ты мне показываешь сломанную мачту,

Зеленые утесы и камни без границ,

Морскую пену вдалеке, она устало

Кипит и падает на пепельные скалы,

Как стая белокрылых птиц,

Где рыбаку так всласть поется,

Морская гладь, куда ладья несётся,

Моряк бывалый у штурвала,

Большие волны бьют ладью.

Ты, море, милость даришь мне свою

С безмерным ужаса оскалом.

– «Отдай мне душу! – говоришь.

– Со мной ты гнев свой усыпишь,

О, путник, брось свой жезл прибою,

И обрати ко мне свой грешный взгляд».

Ты говоришь, тобою усыплен Сократ?

Здесь и Катон был тоже упокоен.

Нет! Уважай суровый ум,

Взбешенный от тяжелых дум,

И разум, от злодейства истомленный!

О серых скалах и победах говори,

Оставь мои терзанья, что внутри!

Тебя я ненавижу, берег темный!

О море! Иль не ты, служака,

Всё тащишь на себе куда-то

Средь рифов, неба, полутьмы,

В Кайенн, в глубокие каньоны

Понтоны черные, которые на волнах

Болтаются, как мрачные гробы!

Разве не ты – не лицемерь! —

К могилам открываешь дверь,

Все наши жертвы там недвижно спят,

Во трюмах, где соломы даже нет,

И медной шеей опираясь на лафет,

Там пушки, порохом набитые, стоят.

Но от страданий и от вечной муки

Те гордецы уж опустили руки,

Тогда, не ты ли, бездна назначаешь

Им наказанье в этот скорбный час,

И, как приспешник, своим гулом ты подчас

Отчаянные крики их скрываешь!

VIII

Так было! – история промолвила тогда,

И перестала плакать, краснея от стыда.

Когда очнется нация от полного забвенья,

Когда прибудет миг святого искупления,

О, меч кровавых дней, не выходи из тьмы!

Нет-нет! Он – не для всех, для демона войны,

Чтоб наказать предателя, чтоб мрачный день угас,

Луч боли и страдания сияет в этот час!

В воспоминаньях стынет серьезный, мудрый ум!

Жандармы с саблей наголо, тележки старой шум,

Слышна дробь барабанов, призывы мчаться в бой,

Толпа сидит на крышах, бежит по мостовой,

Былые забастовки, и сумрак злачных мест,

Косые треуголки мелькали где-то здесь.

О, мрачные виденья! Покиньте мои сны!

О небо! Мы здесь с миром и не хотим войны,

И всяк свою работу вершит в погожий день,

Поэт благообразный воспел труды людей,

Трибун громкоголосый вещал до хрипоты,

Ломались эшафоты и троны, и щиты,

И с каждым днем слабели страданья и вражда,

Перед людьми открылась священные врата,

И Франция шагает, в груди огонь святой,

Но вот, пришли те люди, страны позор живой,

Бандит, елеем мазанный, водою окроплен,

И эти негодяи, несут резню и стон,

Убийство, кровь и смерти, все ужасы войны,

Засеяли невзгодой судьбу родной страны.

О, господи, помилуй! Дрожишь, как будто, весь,

Услышав лишь два слова – репрессии и месть,

Я тоже вне закона, в тернистых берегах,

Печальный, я мечтаю, сжав голову в руках,

Я чувствую порою, подняв свое крыло,

Что скоро дни настанут, в них верилось давно!

Громада с ясным взором и пылкою душой,

Мятущиеся люди взывают: Ангел мой!

О, муза! Революция! Тебя я не постиг,

И гневом беспощадным горит твой гордый лик,

А род людской, поддавшись злодеям, подлецам,

Лишь о спасеньи молит, припав к твоим ногам.

Ах! ты разделишь, Дева, мучительную боль,

И с матерью божьей поделишься судьбой.

Выносливый трудяга, рабочий полугол,

И жнец, посланец Бога, не зря сюда пришёл,

Чтоб выкосить бы за день столетья нищеты,

Без страха и упрека, он с правдою на «ты»,

Под стать легионеру, что славится в веках,

Ты победил Европу, зажав в своих руках

Властителей коварных, их сокрушил навек,

Ты создан, чтоб собою предвосхитить рассвет,

Ты тот, кто злым террором свободу защитил,

Необходимость эту ты на себя взвалил!

В истории ты светишь, как яркая звезда,

Ты – ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ и будешь им всегда!

Ничто не будет ярче и пламенней, поверь,

Ты был рожден режимом, где ужас входит в дверь.

И воспитанье это, где дух свободы жил,

Имело все же силу в тебе, монархий сын,

Взращен плохим примером и нравами отцов,

Они в тебя вложили бунтующую кровь,

Не знал ты, что все это приносит боль и зло,

В ней ненависть со смертью смешалась заодно;

И сбросив Капетингов, тиранов, королей,

Боролся против них и бился, не жалея,

Сегодня мы ликуем благодаря тебе,

Свободы сын! Мы знаем путь к праведной судьбе,

Чтоб Франция хотела всегда и навека,

Чтобы любовь струилась по дремлющим брегам,

Святой закон Христа и братства чистота

Сияли бы над небом, как ранняя звезда.

Возлюбим же друг друга! С надеждой на устах,

Мы станем братством ангела в божественных лучах.

И святость этой веры нам освещает путь,

Чтоб даже и во гневе не меркла эта суть.

И принципам свободы наш разум подчинен,

Так мало – победить… В веках остаться – всё!

Итак, схватив злодея, дрожащего в тиши,

Мы наказаньем этим возмездие свершим.

Позор, не смерть. Покроем забвением те дни,

Былое королей навеки упразднив,

Страданья и пытки, и виселицы грех,

И будущему нации вернем счастливый век.

Где счастьем или горем владеет вечный мир,

Согласие, в объятьях нас всех объединив,

Опустит перед нами почтенную главу!

О! Хоть бы не сказать простому бедняку,

Что его путь к согласию так труден и далек,

О чем гласил Вольтер и что пророчил Бог,

Что все это – неправда, и меч войны сложив,

Наш век проклял понятие – благочестиво жить.

Увы! Достаточно уже поры бесчестной этой,

Чтоб потерять казну, набитую монетой!

Что ж, можно строгим быть и слыть скупым притом,

И пусть не говорят, что лишь ради него,

Корзину с гильотиной, что ранее по праву

Февраль отбросил прочь в зловонную канаву,

Вернул на место вновь, и на твоих глазах

Сверкает снова нож в мозолистых руках.

И укрепив свой постамент среди немых надгробий,

Она вернула нас на землю из утопий!

IX

Ты, что читаешь Ювенала, зазнавшегося от таланта,

Иль свет в глазах твоих сияет от гения

блистательного Данте,

Негодования муза пусть станет твоей частью,

Воздвигнем над империей, сверкающей от счастья,

Поэзии венок. И озарив триумф лучами света,

Найдем позорные углы, чтобы рожден был эпос!

16—22 ноября 1853. Джерси