Читать книгу Дети Ишима - Виктор Иванович Завидей - Страница 9

Этот рассказ был бы неполным, если бы я не поведал вам о своих товарищах, а также о наших увлечениях. Кроме того, с этого момента я решил изменить свой анонимный стиль написания и называть вещи и людей своими именами. Конечно, от этого стиль изложения будет безнадежно испорчен, мои друзья же найдут такие перемены к лучшему. Ведь теперь без всяких сомнений они увидят, что это они и есть, а не кто-то другой, как две капли воды на них похожий. Говорят, чтобы заиметь недоброжелателя или врага, ему нужно чаще говорить правду.

Единственное, что меня смущает, так это то, что по причине слабости моей памяти на имена и фамилии я что-нибудь перепутаю или приклею не те имена к моим героям. Этот грех они должны мне простить, поскольку он происходит не от дурных намерений, а как я уже неоднократно говорил об этом, а от времени. Что же касается нарушения стилевой гармонии повести, то думаю, этот недостаток сразу же выплыл на поверхность, если бы данное произведение попало на глаза и под перекрестный огонь критиков. Но, как я вам уже говорил, автор не входит в число титулованных современных писателей, поэтому от критики, если даже она последует, ему не станет ни холодно, ни жарко.

Моими товарищами и приятелями были сверстники самых разных народов и национальностей. Говорю я о национальности именно потому, что для нас, юных жителей этой республики, ее и не существовало вовсе.

Жилище одной из казахских семей находилось неподалеку от моего дома, и я был у них довольно частым гостем. Работа отца моего приятеля (назову его Ишимбай) была связана с лошадьми, и к вечеру он поручал нам их отводить на конюшню. Рядом с конюшней стоял дом, где жила симпатичная девчонка Нина. Мой друг из семьи поляков, с которым подружился позже и я, был тоже к ней неравнодушен. По-моему, была она из немецкой семьи, хотя носила почему-то украинскую фамилию – Бондаренко. Эта девчонка неизменно оказывала нам предпочтение перед остальной «мужской» частью населения, что до известной степени вносило смуту в наши отношения с ними. Мы трое служили неизменным предметом шуток со стороны двух старших сестер моего друга. Довольно часто они интересовались днем и часом дуэли и видом оружия, которым мы собираемся разрешить возникшие сложности и противоречия.

Однако во время описываемых событий друга у меня еще не было, а был Ишимбай – мой сосед и товарищ, с которым я разделял любовь к лошадям и прогулкам на них. Но вернемся к ненадолго оставленным нами лошадям. Сбросив с них тяжелую рабочую сбрую и надев легкие уздечки, мы покидали двор. Выбравшись на свободу, мы пришпоривали наших лошадок, и они, сразу сообразив, что от них ожидают, мчались к дальним северным сопкам. Для тех, кто галопом во весь опор, прилипнув к лошади, мчался по степному ковылю знакомо это чувство – казахской байги, передать же его словами, я не в состоянии. Тех же, кто не испытал этого, нам остается только пожалеть и посочувствовать им.

Поутюжив степь, и изрядно утомив наших лошадей, мы с приятелем направлялись к Ишиму на водопой, где не могли отказать себе в удовольствии поплавать вместе с ними и на них. Удивительное ощущение возникает, когда, погружаясь все глубже и глубже в реку, ты чувствуешь, что вдруг лошадь потеряла под собой твердую опору берега и пустилась вплавь. Сделав круг по воде, мы выбирались на берег и предоставляли нашим любимым лошадкам свободу выбора дальнейшей программы, и они, долго не раздумывая, устремлялись к конюшне, где в стойле им уже был приготовлен ужин – ароматное сено и овес. Мчались они туда, закусив удила, выбирая наиболее короткий путь, не обращая внимания ни на узду, ни на всадников, пытавшихся изо всех сил их удержать. Но куда там!

Для нас же наиболее сложным испытанием был участок въезда в конюшню, высота проема которого никак не была рассчитана на лошадь с сидящим на ней всадником. Первый раз, въезжая в этот проем, я наивно полагал, что хоть перед въездом смогу притормозить лошадь. Но манеры хорошего поведения ей, видимо, были не знакомы, и она на полном скаку врывалась в дверной проем конюшни. Первый такой въезд для меня едва не стал последним. Когда до двери оставалось несколько шагов, я, уцепившись за шею лошади, соскользнул на ее бок, что меня и спасло от неминуемого удара о проем. К слову сказать, конюшня эта находилась едва ли не под одной крышей дома, где обитала хорошенькая девочка Нина, на которую я хоть издалека уже начал поглядывать. А еще мне очень хотелось, чтобы и она в свою очередь заинтересовалась незнакомцем и лихим наездником. Позже я хорошо освоил прием въезда в дверь конюшни и ни разу не допустил промаха. Помнится, выходя из конюшни, я бросал взгляд в сторону окна, где могла бы находиться эта девчонка, осматривал место въезда, где по всем законам должен был бы недвижимо валяться автор этого творения. Но, как говорится, кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

После возвращения в дом приятеля, мы докладывали старшим по званию о проделанной работе, и нас усаживали за низенький столик, возле которого уже разместилась вся семья. Теперь уже и нас ожидал ужин с деликатесами в виде казахского бешбармака и ароматного бульона. Не прошло и полгода, как я уже на слух ориентировался в казахском языке. Дома у Ишимбая говорили исключительно на родном языке. Как-то отец моего школьного товарища попросил его перевести мне, о чем они там с семьей увлеченно беседуют. На что мой товарищ ответил ему, что, мол, он и так всё понимает без перевода. И это была правда. Где ты, мой бесконечно далекий друг Ишимбай? Прости! Время выветрило из памяти твое имя, но наши прогулки по степи и купание лошадей в Ишиме свежи в памяти, словно всё это было только вчера.

Был у меня еще один отличный и надежный товарищ – Витя Георге, из семьи немцев, сосланных в нашу «Ишимскую» республику. Он был года на полтора старше и сильнее меня, как и большинства моих сверстников, поэтому считался нашим признанным лидером. Хотя к завоеванию авторитета он не прикладывал ни малейших усилий, чем мне и нравился. Витя был в хорошем смысле «помешан» на спорте. Благодаря ему, жизнь нашей ребятни стала похожа на жизнь римских спартанцев. Из тракторных катков и трубы он смастерил штангу, и мы все в свободное время, а его у нас было более чем достаточно, осваивали всякие там жимы, толчки и рывки. Через год или два, каждый из нас сравнительно легко мог поднять свой вес, а кто и больше.

Позже он где-то раздобыл учебник с описанием футбольных правил и тактики этой игры, заставил нас выучить их назубок, после чего мы, все его верноподданные, перековались в футболистов. Обзавелись мячом и формой, сами сделали футбольное поле с настоящими воротами, а постоянные игры подготовили из нас, если не профессионалов, то вполне сносных игроков, которым было доверено отстаивать честь не только своего селения, но и школы соседнего поселка.

Купание и ловля рыбы в Ишиме, набеги на бахчу, штанга, футбол летом, а лыжи зимой, сделали свое дело – мы были выносливы, как мулы. На удивление, и откуда у нас на всё хватало времени и силы, кроме всех перечисленных выше занятий, мы участвовали в распашке степи, посевах и сборе урожая, покосах сена. Сначала вместе с взрослыми, а потом и сами. В последующие непростые годы учебы и работы все это позволяло собирать волю в кулак и выдерживать нагрузки, которые сейчас представляются нереальными. Во многом это заслуга моего товарища и нашего домашнего тренера – Вити Георге, а также школы трудового воспитания, принятой нашими педагогами на вооружение. Витя впоследствии стал учителем математики. Сейчас наш тренер и учитель уравнений обосновался где-то под Берлином. Я очень люблю читать в интернете поздравления и отзывы его учеников, из которых следует, что он и все последующее время оставался образцом хорошего учителя-товарища для своих воспитанников. И я горжусь тем, что был близким товарищем этого замечательного человека. Впоследствии из нас получились педагоги, врачи, юристы, ученные и просто хорошие люди, а ведь это, пожалуй, и есть самое главное. Конечно, во многом всему этому мы были обязаны нашим учителям.

Между тем я далек от идеализации взаимоотношений между педагогами и нами. Были между ними персонажи, фанатично преданные каким-то своим представлениям об идеальных школярах. Вот эти «непримиримые», не жалея сил и времени, пытались вылепить из нас, по их разумению, единственно правильный образ человека. К этому типу учителей относился завуч нашей школы. У него была молоденькая, только что окончившая институт жена, в которую я и, как потом оказалось, не только я, был тайно влюблен.

В селение изредка прибывала передвижная киноустановка, которая перед началом демонстрации фильмов посредством киножурналов знакомила наших односельчан с последними достижениями страны. Обычно начало показа выбиралось ближе к полуночи, когда труженики возвращались с полей по домам и, наскоро перекусив, отправлялись в клуб. Понятия о детских сеансах в те времена не существовало вовсе. Поселковый клуб представлял собой глиняный параллелепипед достаточно внушительных размеров с несколькими высокорасположенными окнами и, конечно, входом. Внутри находилась просторная деревянная сцена и скамейки для зрителей.

Понятное дело, что и нам хотелось познакомиться с новостями страны и посмотреть доставленный к нам фильм. Ассортимент фильмов в прокате был не велик. Мне кажется, что их по кругу возили по соседним поселкам, и бобины с пленками со строгой периодичностью возвращались к нам снова и снова. Таких фильмов было всего два или три. Я запомнил известный всем фильм «Чапаев» и особо любимые мной – «По ту сторону» и «Человек амфибия». Знали эти фильмы мы наизусть, и поэтому сопереживали нашим героям даже с большим энтузиазмом.

Было много способов просочиться в зал, а когда наш школьный завуч отлавливал и выдворял оттуда, мы придумывали новые. Что вызывает мое полное недоумение и поныне, так это поведение нашего завуча. Вместо того, чтобы вечером, взявши под руку свою красавицу жену, пройтись с ней по единственной центральной улице и, обнявши за талию, просмотреть в зале нашего клуба увлекательный фильм; или, в атмосфере любви и взаимопонимания провести несравненный вечер в ее обществе дома – он отправлялся на борьбу с вверенными ему чумазыми воспитанниками.

Какое-то время мы пользовались приемом, который из-за яркости впечатлений крепко врезался в мою память, и об этом мне хочется вам рассказать. Задолго до начала фильма мы с помощью подручных средств добирались до высокорасположенного окна, вытаскивали из него стекло и влезали в помещение клуба. В то время мы обнаружили, что под обширной деревянной сценой легко мог расположиться солидный по численности отряд, а не только кучка сорванцов. Пространство под сценой было завалено разным хламом: вышедшими из обихода предметами, сломанными стульями, книгами – и все это было покрыто вековой пылью. Особенно много там находилось керосиновых ламп, как пустых, так и частично наполненных горючим, оставшихся еще с тех времен, когда наша республика не знала электричества.

Разбившись на маленькие группы, мы, каждый в своем углу, зажигали лампы, и первым делом, по всем правилам военного искусства, окапывались на случай внезапного нападения противника. Попытки выкурить нас из-под сцены предпринимались неоднократно. Однако всякого, кто пытался проникнуть под сцену, встречал шквал огня из предметов, в изобилии валявшихся у нас под руками. Когда наступало затишье, мы принимались за раскопки. Помимо хлама, о котором я уже сказал, под сценой были реальные сокровища! В то время мы все увлекались коллекционированием этикеток от спичечных коробков, а этого добра там за многие годы собралось выше крыши. Я уверен, нашим коллекциям этикеток не было равных в сопредельных поселках.

Раскопки под сценой продолжались до тех пор, пока не заканчивался последний киножурнал. К этому моменту запоздалые любители кино собирались в глиняной коробке, шум голосов стихал, и мы, по одному, тайно покидали свое убежище. Свободных мест в зале обычно не было, поэтому мы располагались прямо на сцене, лежа на полу, подложив руки под голову, в непосредственной близости от экрана. До известной степени это неудобство компенсировалось тем, что мы как бы всегда находились в эпицентре разворачивающихся на экране событий. Со стороны зала эта картина очень сильно напоминала лежбище котиков, которую позже, при путешествии на Камчатку и Чукотку, а также в век телевидения, я видел в передачах о дикой природе островов северных морей.

Если не случалось ничего непредвиденного, нас оставляли в покое. Если же нас выдворяли, мы снаружи устраивали небольшой фейерверк, набросив кусок проводника на подходящие к клубу электропровода. В вынужденном перерыве зрители в кромешной темноте на ощупь выходили из зала глотнуть свежего воздуха и возвращались обратно, с ними также и мы пробирались в зал, а после восстановления электричества досматривали прерванный фильм.