Читать книгу Крылом мелькнувшая - Виктор Красильников - Страница 5

Так и быть. Воскресим не то что забытую, а тщательно оберегаемую от лишних ушей историю. Со временем, по печальному естеству жизни, сотворивших эдакое не стало. Нет и подавно их грозного начальства. Стало быть, ни подводя никого, поведаю о людях, проявивших силу русского духа в отчаянных обстоятельствах. В ту арктическую навигацию спасатель «Протей», как всегда, нёс свою тревожную вахту. Уточнить на моменте – прохаживался возле Новой Земли. В зависимости от обстановки, менял свои точки на карте чуть южнее, уходя под бок Вайгача. Однако не бывает задач без морочных усложнений. На спасатель ещё навесили присмотр за проливами: Карские Ворота и Югорский Шар. Вот такое не очень-то охватное и сомнительное по предсказуемости пространство Арктики, в нарезке больших распорядительных умов. Как должно спасателю, «Протей» имел полный штат команды, вплоть до водолазов. Говоря технарским языком, целую водолазную станцию! Разумеется, экипированную надёжнейшим снаряжением даже для глубоководных спусков. Оным тогда почитались классические скафандры с медными круглыми шлемами, прозываемые трёхболтовки. И число тех молодцов связывалось с цифрой три. Не однажды мы ещё столкнёмся с тем совершенным счётом.

Ну, а сейчас пора на капитана с/c «Протей» пристальней взглянуть, ибо всё он замутил. Характерный тот мастер30 был живой подменою сударей пиратской удачи. Дерзкие, как помню, светлосиние глаза, хрипловатый голос, дублёные черты лица. Словно под заказ и нос, украшенный волевой горбинкой. Известной вещью, плюющая на здоровье привычка табачничать. Неравнодушен, точно, к водочке, да ни как хвастливый бражник на показ – гораздо проще. Нечто вроде мимоходом изопьёт всем нам нужной, полезной водицы. Буль-буль с растяжечкой стакашик – и дальше за дела. При подобном самоустроении, заделался Галайкин вечным каботажником. Одни арктические севЕра, где он для команды второй после Бога, помогали оставаться капитаном. Ни дня бы не потерпела советская кадровая система запредельного оригинала, будь за ним присмотр помполита. По трезвому размышлению, то была счастливая промашка конторских. Сколько сбереглось полярных волков оттого, что названый деловой катался лишь на судах, ходящих в загранку. Также честно признаем: команда спасателя состояла сплошь из козодёров. "Лучших" кадров СМП лишённых визы. Словом, тот ещё штрафной подборчик, всё с той же вольной харизмой.

Близилась пора подстраховывать последние возвращающиеся из дальней Арктики караваны. А там уж без прелюдий, попрут паковые31 льды и запечатают, вкупе с народившимися новыми, бродячие курсы «Протея». Самостийный Галайкин прикинул: «Верняк, меньше двух неделек осталось. С чем в Архангельск к семье пожаловать? Силён вопрос! Они ж не моряки-загранщики, что бычатся от нейлоновой отоварки в срамных антрепкинских32 пакетах. Тьфу! Прости им, Господи.

У спасателей форс куда круче. Буднично этак, чуть ли не в робе с увесистым мешком мечтательской нельмы33, омуля домой припереться. Да чтоб я сдох, если мы(!) ненастоящие мужики-добытчики». Однако также понималось: спокойно заняться рыбалкой «Морспас» не даст. На кривой объехать надо. По-умному. Кэповские стрелки сошлись на водолазах. Во-первых, ничем не занятые здоровяки без чужих пробоин измаялись. Во-вторых, все остальные включены в обстановку, расписаны по вахтам. Короче. Кашлянул он, чтоб голос металлом фонил, и по судовой трансляции объявляет: «Старшине станции в каюту капитана». И тотчас нужный явился, не роняя достоинство сугубо важного спеца.

За откровенной беседой под водочку, затем за фляжкой спирта для промывки водолазных шлангов, достигли полного понимания. Ведь исполнить срочнейшую задачу во благо команды – святое дело. Посему прочувствованно ударили по рукам. Несбиваемый никакой дозой алкОголя, Галайкин поднялся на мостик менять курс. Старшина Анатолий Коваленко направился посвящать своих в тонкости оговорённого замысла.

На дневной вахте второго штурмана, «Протей» прибыл к рыбному, давно разведанному Галайкиным местечку Югорского Шара. Могучая троица в морфлотовских ватниках, напрочь не сочетавшихся с престижными водолазными фесками, уже на кормовой палубе. Кроме отряжаемых, кэпа, дракона, расторопных матросов ещё массовка. Будто на матке подплава34, сгрузили в рабочую шлюпку рыболовные сетки, снасти, чуть-чуть съестного да анкерок с водою. Особо бережно отнеслись к ценному согревательному – литровой бутылке спирта. Капитанский дробовик, на всякий-де случай, понтовал у старшины наперевес. Именно таковский штрих добавлял задуманному предприятию духоподъёмной авантюрности.

Заключительная сцена проводов легко рисуется словами. Доставленная до берега троица, улыбалась во всю широту водолазных физиономий. «Протей», благодаря двум гребным винтам, разворачивается, как танцор на пяточке. При этом Галайкин не отказывает себе в удовольствии напрячь тифон. Басовитый гудок берёт, словно под купол всю тамошнюю бескрайность. В одномашку картинка начинает меняться. Спасатель на полном ходу резко терял свои размеры. Новоявленная рыболовная артель, подобрав непокладистый скарб, потащилась к обзываемому именем существительным.

Вблизи тот предмет походил на примитивную избушку. Причём, стёкла в оконцах выбиты, двери по частям из печурки давно дымом вышли. Удивляться излишне. Советская власть заботой о ненцах перебирала. А те, самой малостью на собственный лад, трогательное попечение подправляли. Ведь нет жилья лучше чума! Значит, смотрелки со стекляшками к чему? Дверь туда-сюда дёргать, дураков поищите. То ли дело завесить всё оленьими шкурами. Сразу тепло и глазам казисто. Попаслись олешки – опять двинулись на нетоптанный ягель35. Шкуры снятые в нартах поедут. Без всякой блазни и на новом месте ни стеколок, ни дверей. «Лишнего, однако, тундра не любит». Любой малолеток в малице о том вас просветит да ещё курнуть попросит.

Окаменели наши мужики перед сквозной всем ветрам холобудой. Недобрыми выражениями прошлись по кэпу, спроста ли затемнившему, с чем они столкнутся? По ощущениям, тамошний октябрь месяц, не уступал архангельскому декабрю. Поэтому, перво-наперво надо, хоть как-то согреться. В том переживаемом случае – спирт идеален. Вскрыли все три приснопамятные стеклянные банки вкуснейшей тогдашней тушёнки. Чуток огненную жидкость развели и выпили за удачность рыбалки. Такое сразу примирило их со всем на свете. Даже крайне прикольным казалось теперь само их обиталище. Холод смягчился лучшим настроем душ. Решили прикончить бутыль, чтоб завтра не было искушения, заодно и всю закуску. Ну, а с утречка поставят на мелководье сети. Да и ловись царская рыбка, экая по россказням Галайкина прёт нынче косяками из Карского моря. Само собой, отборной горячей ухой забалуются. Там и «Протей» подскочит, будя фактория по приёмке несметного улова. Они же гордо отбудут налегке. В судовой баньке с парком ужо как(!) поблаженствуют на полке, пока уши не начнут заворачиваться. Утешно погревшись воображаемым жаром, заняли себя тёрками на близкие водолазные темы.

Занимательной оказалась история про спасение теплохода «Архангельсклес», пропоротого адской машинкой, подсунутой (по догадке) норгами. Разом на два трюма пробоина, гарантировала каюк за минуты. Это ни какое-то там чтиво, высосанное писакой из пальца. Живым свидетелем и ликвидатором тихушного ЧП – сам рассказчик Анатолий. Главным дядькою, старшиной был Пётр Рогальский, третьим – Иван Вербицкий. И всё на том же самом «Протее». Одной станцией без сна и роздыха, как заранее списанные в расход зэки, помогли судну до порта дотащиться. Подключать в помощь другие станции, да и любую замену тем водолазам, строжайше запретили смотрящие выше некуда.

Очевидно, в Москве семидесятых годов больше всего убоялись обидеть натовскою карлицу Норвегию засветкой её подлянки. Местным простакам втолковали на низовом уровне начальства удобоваримое: «Угольный газ в трюмах рванул. Во!» А то, что крайчики семиметровой пробоины почему-то во внутрь загнуты, необсуждаемый молчок. С какого-такого перепуга не проявилась ни в чём накачка массы Советского Союза?! Не поняли ни те давешние парни, ни редкие, кого поневоле к тайне рваного борта допустили. Неужели так политесно деликатничали изо концессии добывать на шпице36 убыточный дряной уголёк?! Поматерившись в верхний партийный адрес, героические водолазы перешли к фишечкам мелких житейских луж. Развлекли себя анекдотами и, утеснившись друг к другу, заснули в реальном полярном вытрезвителе.

Сыграть побудку пришлось преждевременно. Ни с того ни с сего, завыл ветрище. Касательно их слуха, точно в жуткой аэродинамической трубе. Шторм! Только его не хватало. Вся прекрасно расписанная Галайкиным вылазка на берег, украдена чертями. Кошмарней облома то, что матросам «Протея» не подойти за ними на шлюпке. Так вляпаться! Жратвы вовсе нет. Спасибо, хоть одеты и совсем недавно были сытые, по водолазную мерку хмельные. С практичной смёткой уселись спиной к подветренной стеночке избушки. Теперь та осознавалась ни столь критично и даже тянула на подарок судьбы. Двоим от третьего, захотелось проявления, что ни на есть власти:

– Чего делать, старшина?

– Чего делать, чего делать, – передразнил Анатолий, – Смолить и к стенке ставить. Грубоватая шутливость помогла. И, как вовсе сообразное ночному времечку, старшинское веление:

– Досыпать будем.

Утром, избавленные от завтрака, подались до кромки берега. Одно гуляние волн, украшенных гребешками и пеной, выглядело для них тоскливей любого болота. Уж лучше обратно. Под прикрытием стеночки стали коротать неспешное времечко, занимая себя разговором. Около 12-ти кто-то в подначку напомнил:

– Поди, сейчас в столовой команды поварёшками восьмёрки в супнице выписывают. От подобного каламбура все насупились и долго молчали. Каждый про себя прикинул: «На трое суток, не иначе, погодка разгулялась. Ё-моё!»

Если чудесным образом они могли бы заглянуть в капитанскую каюту «Протея», то увидели бы мрачного Галайкина. Только что он совершил поступок чести: отказался от обеда в кают-компании. Бурлящие чувства кэпа состояли из переживаний об оставленных в проливе. Ему, как никому другому, понималось: мужики голодают. Спиртяга, конечно, по-русски сразу выпита, съестное исчезло закуской. Раньше трёх суток их не вызволить. Совсем некстати радиограмма, указующая сходить до секретной точки на Новой Земле. Ещё и там можно время потерять. Всенепременно, так оно и сложится в одну кучу. Прежний его расчёт уже ничего не стоил. «Эх, да пропади пропадом эта рыба! Что я, подлец, сотворил во благих ретивостях о команде?! Нет мне прощенья! Пока водолазы на борту не очутятся, я с ними наравных. Ни куска в рот не пихну! Разве остатки водочки, вместо компота, себе позволю. Лишь бы самоспасаться в тундру не подались. Не выйти им оттуда».

Ход мыслей старшины станции более чем отличался. При прогулке ещё приметил: ягель в округе, впрямь, не топтанный. Выходит, за здешнее лето ни одного стада не копытилось. Ни «культурного» с пастухами-ненцами, ни дикого. Скоро тут всё под снег уйдёт. Не может быть, чтоб ни какие рогатые напоследок не подбежали. С приобщёнными к цивилии – накормят. В диком варианте выручит ружьишко. Пока же надо занять моих разговорами. Говорят, в тюрьме – первейшее средство от принудительного отдыха. Под знаком разных историй миновали первые полные сутки их робинзонаты.

На вторые сутки почти тоже самое: прогулка до штормящего пролива, байки без вранья, анекдотцы. И уже в строгую меру водицы из дубового анкерка. Эк, чё-то в следующие 24 часа перестали воспринимать весёленькое. Теперь нравились обстоятельные истории, которые разбирали до голой сути. Шторм приметно терял силу, даже запросматривало низковатое солнце. Ещё оно бы грело.

Четвёртая зарубка суток была богата на выплеск нервов, от почти что задвига сбыточности. На быстрых копытцах пожаловала, наконец-то, мимолётность удачи, точнее мясного обеда. В бывшем оконце, с навсегда застывшим видом, вдруг киношно замелькали десятки оленей. Немой вопрос: «Чьи будут?» Прояснился сразу – дикие! Тревога в одно ружьё! Анатолий, не хуже морпеха, выскочил исполнить извечный долг мужчины. Вот только диспозиция не подыгрывала ему. Много раз обижаемое людьми стадо, держалось кучно. Отказав себе в удовольствии щипать ягель, на сопочке замер крупный самец-вожак. Произошла суровая дуэль выдержки. Анатоль машинально пригнулся. Таё совсем выдало умысел двуногого.

Чтоб выстрелить жиганом наверняка, нужно подойти хотя бы на сорок метров. Необъяснимо как, об этом знал учённый человеческой жестокостью олень. Каждый шаг стоил старшине нелишнего месяца жизни. Сердце аритмично колотилось, как у сердечника с диагнозом последней стадии. Нечто подобное по напрягу относилось и к вожаку. До ближайшей по расстоянию матки-оленихи требовалось ещё несколько шагов. И тут раздался атасный рёв-хрип с обзорной сопочки. Стадо моментально рвануло прочь. А гордый выигранным поединком олень, победно трубя, потрясая рогами, подался за своими.

Обломанный этаким нечаемым исходом, Анатоль виновато побрёл восвояси. Встретили его с пониманием. Ажно благодарили. Мол, будь иначе, нажрались бы до заворота кишков. А так, глядишь, ещё поживём. Не показывая печали, разменяли пятые сутки. В основном теперь молчали. Но и в том была своя терапия. Каждый уходил в личное. Мечталось о доме, женщине, детях. Словом, о простом, всем нужном нам счастье.

В полдень безуспешно пробовали наладить рыбалку. Прошедший шторм навредил им уже задним числом. Подход к воде забило «добром», который сбросили за навигацию со всех бортов и полярных зимовок. Будто на адрес невинный отправили: "Доставить к воронке пролива такого-то Шара". Неопределяемая гадость, радужная откачка судовых льял и шламовых цистерн, брёвна, тара, поддоны, пустые бочки под пробкой, – всё вышвырнуло море. Выходило: разновидовой мир природы, как мог, защищался от людей. Хрупкое равновесие жизни планеты пока не понималось их мозгами. Немудрёна к тому причина, если Бог лишь для совсем отсталых. Продвинутым, берущим всё нахрапом силы, флаг в руки и туда: по миражной дороге к «светлому» будущему. Чуть ли не за полвеком, через исторический облом, выйдет безоговорочный пересмотр отношения к матушке-природе. А наша робинзонская история опять вильнёт к пиковому моменту.

– Думаю, на ужин будет курятина, – буднично объявил Анатоль товарищам. Как можно мягче, его поддели:

– Не хочется чего-то. Психбольница уж больно далековата.

– Экие, вы у меня, – буркнул старшина под доброго папашу и подался со стволом на прибрежный променад. Мало бах, бах растянутым дуплетом. Является с двумя убиенными чайками.

– Щиплите кур, бездельники.

В избушке оживление. Как-то умудрились сварить. После наскоро приконченного ужина, благодать так и не снизошла. Из каждого живота – подвывание о добавке. По сиюминутной памяти, само блюдо, варёное в морской воде, отдавало дикой солью, рыбной ворванью. Да чего там. Даже обсуждать не стали. Поинтересовались только: «Как насчёт курятины назавтра?»

– Скоро её жёнам закажите. А у меня заряды спалились, защитился старшина, от восхотевших гурманить в постоянку. Всё равно, как бальзамом души смазал. Тем отправил их, да и себя под архангельские крыши. Сразу поверилось, что на всю топливную отсечку дизелей к ним спешит родной спасатель.

Потому шестые сутки провели в ожидании обещанного. Явно, по какой-то нехилой причине они до сих пор тут, переживают предел-пределов. Пытаться рыбачить – не то, что сил нет, – уже силёнок. Хуже голода доканывал сквозной могильный холод.

Недавних отборных здоровяков, с запавшими, щетинистыми щёками, непохожих на себя, качало от слабости. Пили аккуратно водицу и лежали на полу. Частым коротким сном забывались. Всем снилась, как наяву, красная надстройка «Протея». Из еле-еле заметной, она вырастала на глазах. На крыле мостика стоял Галайкин, вылитым крестным отцом. Суровая пиратская рожа избавителя выражала виновато-радостное: «Ребятушки, как я по вас испереживался! Котлет шеф наделал. Банька включена. И вообще, – в Архангельск (!) идём».

Это и сбылось, на седьмые сутки в конце вечерней старпомовской вахты. Голодный до крайности, злой кэп, сдержавший данное самому себе слово, вдруг стал счастливым. Ещё бы! В рабочей шлюпке, помимо матросов, сидела троица водолазов. Грудь старшины украшал всё также дробовик наперевес. Наведённый бинокль выхватывал их полуулыбки, толи из-за бородатости, толи ослабелости. Сети, даже анкерок, были при них. Отсутствие мечтательских рыбин ничуть не задевало. Ведь главное все, кто значатся в судовой роли, живы. И все они – его команда, а он её капитан. Вот урок, так урок: на всю оставшуюся стальную службу "Протея".

Уже ни при делах, Галайкин был просто обвешан историями, которые и рассказать-то нельзя. Мало ли что… Потому совесть пирата по складу характера, спокойно курила вечную, задумчивую трубочку. Вспоминались передряги, в какие попадал «Протей». Всё обошлось, всех сохранил Господь и отчасти он. Отчётливо помнил каждого из своей, часто меняющейся, штрафной команды. По именам даже, будто в живую окликал. Как дальше судьба с ёрниками определилась, очень интересовало кэпа былого спасателя. Острое то чувство было верным признаком, отчаливших от прежней настоящей жизни, стариковских лет. По неволе к книжкам пристрастился. Болел за вымышленных героев и отчего-то избегал вчитываться в лирику. Видать, помягчеть пуще всего боялся. Три рюмахи за день уж обязательным правилом опрокинет. Бывало скажет, точно, некие ограничители выставит:

– За всех пить, так набраться можно, а за станцию водолазов – в аккурат.

Да любил с душевной игрой воображения слушать песню, что дарила лёгкость ещё раз прокрутить судьбу: