Читать книгу Земля последней надежды – 2. Время рыжего петуха. Всеслав Чародей 2.2 - Виктор Некрас - Страница 13

Горели вёски.

Горький и тошнотворный запах гари, особенно ясно ощутимый в морозном воздухе, полз длинными языками в лесах и распадках, разгонял сторожкое зверьё по берлогам и логовам. Дымы стояли столбами опричь всего стана великокняжьей рати, ополонившиеся вои продавали угрюмых кривских и дреговских мужиков, зарёванных баб и пугливо притихших детей рахдонитам тут же, прямо на стану. Вездесущие торговцы живым товаром раскинули шатры невдалеке от стана самого великого князя, день и ночь звенело серебро, и лились мёды и вина, невзирая на строжайшее прещение великого князя и главного походного воеводы черниговского князя Святослава.

Тут же распродавали по дешёвке награбленный в кривских вёсках скот.

Полона было много, купцы настоящей цены не давали – мало кто надеялся догнать всю эту ораву живьём хотя бы до Киева. Морозы стояли такие, что плевок замерзал на лету. Обогреться полону негде – путь рати Ярославичей распростёрся по кривской земле полосой выжженных деревень. Мало кто успел спрятаться в лесах. Да и не ждали кривичи и дреговичи такого от великого князя и его братьев.

Вои же распродавали полон охотно, даже бранясь – куда его и девать-то…

На кривскую землю навалилась зима – от мороза трещали леса. Синими вечерами ложились на дороги и сугробы длинные тени, блестели в сумеречных чащах волчьи глаза, стыли в морозном воздухе снеговые шапки на разлапистых елях и обволочённые густым куржаком березняки и осинники.

Время вторжения было выбрано с умом – сразу после Коляд, по-христиански же – после Крещения. Города и вёски кривичей, ещё недавно охваченные колядовским весельем, не ждали прихода врагов.

Три рати трёх братьев шли раздельно по всей ширине Березины, утаптывая снег конскими копытами, растекаясь неудержимым половодьем вдоль реки. Киевская рать Изяслава Ярославича с сыновьями – Святополком и особо обиженным полочанами Мстиславом – и смоленский полк Ярополка Изяславича. Черниговская рать Святослава Ярославича с сыновьями – Романом, Давыдом и Ольгом – и тьмутороканский полк Глеба Святославича. И переяславская рать Всеволода Ярославича с сыном – Владимиром Мономахом.

После Громниц же, а по-христиански – после Сретенья, рать великого князя и его братьев достигла устья Свислочи, остановилась, растекаясь длинными густыми окольчуженными щупальцами, щетинясь копьями и мечами, поджигая вёски, разоряя одиночные починки.

День ярости настал.

День гнева настал.

Сто лет копилась вражда меж Северной Русью и Южной. Восемьдесят лет копилась и тянулась ненависть меж христианами и язычниками, изредка прорываясь внезапными походами и одолениями на враги.

И вот – полыхнуло.

Владимир Всеволодич Мономах поморщился от доносящегося запаха гари – ишь, даже и сюда дотянет, в стан прямо.

Юный ростовский князь впервой видел войну в её неприглядном обличье. Русская рать зорила русское же княжество, обходясь с ним, словно с вражьей землёй – в Степи или где-нибудь на Угорщине, у ромеев ли. Мономаху претило то, что доводилось видеть ежедён – и вереницы понуро-угрюмых кривских мужиков и баб со связанными руками, набитые портами и узорочьем вьюки киевских, черниговских и переяславских воев, маслено-довольные лица купцов-рахдонитов, сотнями скупающих у воев живой товар.

Будут теперь эти мужики, если выживут, где-нибудь в Арране или Хузистане ковырять кетменём землю, а то в православной Империи ворочать весло на галерах базилевса, стяжая славу Святой Софии Константинопольской, или ломать камень где-нибудь в каменоломнях Феррарских для папы римского. И только немногим из них достанется судьба славная и горькая, если решит восточный покупатель крепкого да дерзкого парня сделать гулямом-воином. Но и им будут сниться ночами дреговские корбы, сосняки и берёзовые перелески, да морозные лунные ночи с синими тенями на сугробах… Сначала каждую ночь, потом всё реже и реже… а потом и вовсе – никогда… Останется только тяжёлая тоска на сердце.

Женщин иное ждёт.

Их красе тешить случайного покупателя, да плакать потом от боли и скрывать синяки на бёдрах да грудях от чужих жестоких пальцев, нянчить детей от чужеязыкого мужа альбо господина…

Мономах мотнул головой – не хотелось думать о тягостном. А как и не подумать, если вот оно, тягостное, само в очи лезет. И по четырнадцатой зиме тошно думать, что вот это и есть война, о которой грезил до сих пор, слушая рассказы бывалых воев да песни и старины бахарей. Эта – а не подвиги Муравленина да Яня Кожемяки.

Владимир закусил губу. Невольно вспомнился ответ отца, когда Мономах несколько дней тому затеребил отца в тоске – а надо ли столь жестоко с кривской землёй?! Ведь свои же, русичи?!

И тогда отец, незнакомо сжав губы и сузив глаза, долго глядел на сына, а после негромко сказал:

– Ведаешь ли, сыне, про разгул язычества в земле кривской?

– Но… – попытался было возразить Мономах, – и в наших землях, и даже у дяди Изяслава…

– То – чернь, пусть их! – отверг Всеволод. – Бояре, гридни и князья – христиане, а со временем и к смердам то придёт! В Кривской земле иное – не только люд, но и гридни с боярами от христианства отверглись, но и сам князь полоцкий!

Владимир молчал. Слушать отца было странно – одновременно было ясно, что отец прав, и хотелось хоть что-нибудь возразить.

– Откуда ведомо-то? – спросил он всё же.

– Верные люди рассказали, – хмуро ответил переяславский князь. – Языческие обряды сам справлял, святой Софии новогородской язык вырвал и ослепил – ни крестов, ни колоколов, ни паникадил! В Софии языческие требы жрали – жертвы на кострах жгли прямо в храме, и добро, если не человечьи!

– Пусть его наказывает господь! – возразил запальчиво Владимир. – Попадёт в пекло, туда ему и дорога!

Несколько мгновений Всеволод смотрел на сына с сочувствием и даже с сожалением.

– Не понял ты меня, сыне, – сказал он тихо. – Ну что же, поясню…

Он помолчал ещё, отыскивая нужные слова.

– Народ – это, конечно, сила, – произнёс младший Ярославич с расстановкой. – Да только сила эта – мясо без костей. А кости – это вятшие. Это гридни, это бояре, это вои… А голова всему – князь.

Мономах вскинул голову, начиная понимать.

– Лет тридцать тому в ляшских и мазовецких землях было восстание, – продолжал Всеволод всё так же тихо. – Язычники поднялись – против короля Казимира, против шляхты и можновладцев… против христианства. Головой – некий Моислав…

– Княжье имя, – задумчиво сказал сын.

– Вот именно, – усмехнулся отец. – Он княжьего рода и был… мазовецкий князь. К нему ещё поморяне примкнули, ятвяги, пруссы… И если бы не помощь немцев, угров и Руси… неведомо, удержался ли бы престол Пястов да и сама вера христианская в мазовецких и ляшских землях.

– Всеслав не имеет прав на великий стол! – запальчиво возразил Мономах, вмиг поняв недосказанное отцом.

– Сколь много значат эти наши придуманные права? – усмехнулся Всеволод. – Ты слыхал, я чаю, что нынешним летом у варягов сотворилось?

– Князь Готшалк, сын Уто, из Наконичей, очень успешен был, – говорил отец спокойно, невзирая на кивок сына, но от спокойствия этого веяло могильным холодом. – И глинян покорил, и хижан с чрезпенянами. Только ни во что это всё пошло из-за того, что христианам покровительствовал, церковь святую к невегласам варяжским привёл, истинную веру своим соотечественникам принёс. Собственный зять Блюссо его убил, князя вместе с епископом Иппо у алтаря зарезали, и остальных священников редарянеи доленчане побили всех из головы в голову. А княгиню Сигрид, вместе с придворными девушками, нагишом гнали до самых доньских2 земель. И на престол вече язычника с Руяна усадило, Круко из Ререгов. Чужака, руянца на престол посадили только потому, что язычник. Ныне сыновья Готшалка, Генрих и Будивой, в чужих землях прячутся да помощи ищут, один – у данов, другой – у саксов. И первенец Всеславль, Рогволод, там в первых головах ходил, мечом махал. Того ли ты и для себя да братии своей хочешь?

Владимир подавленно молчал. Про эти события он, вестимо, слышал, только вот значения особого не придавал.

– Понял теперь? – устало спросил Всеволод. – Всеслав-князь, готовый вождь для язычников, которых в наших землях – уйма! Они верят, что полоцкий оборотень – прямой потомок этого рогатого демона Велеса, рождённый от волшбы некой! И оборотень-то он, и чародей! И – родич наш, а то, что отец его на великом столе не был – то пустяком станет, если он до того стола великого доберётся. Круко вовсе никоторых прав на престол варяжский не имел. А Всеславу, по слухам, Судислав свои права на великий стол завещал.

– Да тут и многие христиане-двоеверы отвергнутся, – пробормотал Мономах, напуганный открывшейся перед ним бездной.

– Вот! – Всеволод поднял вверх палец, окинул грустным взглядом морозный лес. – В корень зришь! А уж с гриднями да боярами полоцкими… Потому Всеслав должен получить предметный урок! И кривская земля – тоже!