Читать книгу О мастерах старинных 1714 – 1812 - Виктор Шкловский - Страница 9

В ней то, что задумано великими изобретателями, еще не стало повседневным великим делом.

Не своим льдом обыкновенно становится Нева – смерзшим Ладожским.

Поздняя осень 1785 года; Нева еще не стала, по ней шел ладожский лед. Льдины набегали на шпунтовый ряд, которым отделялась от воды гранитная кладка новой набережной на стрелке Васильевского острова. Льдины набегали и рассыпались, шурша и звеня; некоторые льдины причаливали к смоленым доскам, другие задевали за них и уходили, крутясь дальше в туман, к Кронштадту.

На высоком берегу, около здания Кунсткамеры, стоял безбородый рослый человек в синей, недорогого сукна чуйке и смотрел на ледоход.

Он смотрел на льдины, на невысокую, прижатую к левому берегу гранитную стену Петропавловской крепости, которая сама будто плыла туда, вверх к Ладоге, льду навстречу.

К нему подошел другой – приземистый, рыжеволосый, в черном франтовски сшитом кафтане.

– Здравствуй, Леонтьев, здравствуй, Яша, – сказал человек в чуйке. – А у нас в Туле Упа уже небось стала! А здесь Нева ладожским льдом становится… Все здесь не по-нашему…

– Не в льде дело, – ответил рыжеволосый.

– Ну, так в чем же дело, неспокойная твоя душа?

– В тревоге, Алеша.

– Тревога твоя, Леонтьев, всегда пустая!

– Вот как бы не Леонтьева спрашивали, а Сурнина, ты бы не так говорил.

– Кто тебя спрашивает?

– Вот слушай, Алеша. Иду я тихо-мирно к Самборскому, к себе на квартиру. Вижу, еще до нашего угла не дойдя, дворник Аким метет улицу…

– Ну и что?

– Да ведь он не перед своим забором метет. Я, конечно, к нему подхожу, спрашиваю: «Кто тебя, Аким, нанял или так для кого стараешься?» А он говорит: «Для тебя». – «Как, говорю, для меня?» – «А вот, говорит, за тобой приходили, я вышел тебя предупредить». – «Что, будочник приходил?» – «Хуже, говорит, приходил чиновник, весь полосатый, сердитый, и спрашивал туляков».

– Значит, и меня спрашивал?

– Ну, может, и тебя, только я знаю – во мне дело.

– Да с чего?

– Вот слушай, Алеша. Ты был в Питер позван первым…

– Ну, так что ж?

– А вот что. Когда уже не было тебя, жаловались мы, замочные отдельщики, на мастеров-ковщиков и подали челобитную, а она была нам возвращена с бранью, как бунтовщическая. Тогда мы тихо-мирно сдачу замков прекратили, а наместник Кречетников на нас наложил разные тяготы. Говорил он с нами с великим криком, железа нам для работы не отпускал и грозил нас самих сдать в рекруты. И попал я тут под арест.

– Били тебя?

– Больше томили расспросами, но я отперся, а как я по своему делу лучший и дамаск мы, Леонтьевы, делать умеем, то отпустили меня.

– Ну и что?

– А тут Михайлу Никитичу Кречетникову, тульскому наместнику, сам Потемкин приказ прислал – слать четырех мастеров, тульских художников, – а по шпажному делу мастеров не было. Вот и послали меня, разыскавши.

– Значит, забыто то дело?

– А вот теперь опять ищут.

– Беда, Яша…

– Беда, Алеша!.. Дай денег, а я убегу и на квартиру не зайду, пускай пропадут вещички.

– Денег я тебе достану. Вот в Кунсткамеру зайду – там мне должны, принесу их тебе вот сюда, на это место, а ты покамест стой между народом, разговаривай, что, мол, льдины идут и очень это любопытно.

Льдины шли по реке, как толпа мастеровых, – угрюмо и неохотно.

Рыжий человек остался на месте, поглядывая на ледоход и поеживаясь от холода.

Алексей Сурнин вздохнул и пошел в Кунсткамеру.

Привычно глянул он на притолоку: на притолоке медный гвоздь обозначал рост императора Петра I, который умер более шестидесяти лет тому назад.

Кунсткамера состояла из коллекций, когда-то собранных императором, и из его личных вещей.

Про Петра в Петербурге любили вспоминать. Говорили о его росте и неукротимом характере. Осталась отметка его роста.

Гвоздь на притолоке человеку, вошедшему в комнату, приходился выше головы на пядь.

Окна портретной комнаты выходили на северо-запад. За окнами – деревья, уже голые, за сетью веток – двенадцать крыш длинного здания, протянувшегося от Невы до Невки.

Комната полна зеленым светом; на окнах зеленые занавески, на полу зеленое сукно, стены обшиты досками и тоже покрашены матовой зеленой краской.