Читать книгу Ночной мотоциклист (сборник) - Виктор Смирнов - Страница 4

Вгостиницу я возвращаюсь поздно, на улицах горят фонари, дождь гасит их и без того тусклый свет. Мерцает неоновая реклама, установленная над зданием. «Для Аэрофлота нет расстояний. Москва – через десять часов».

Да, десять часов полета над таежным морем… Но как бы ни быстры были самолеты, все-таки расстояние остается расстоянием. В такой дождь до Москвы не десять часов, а все десять суток.

Эн Эс не один, с ним врач – знакомый уже мне молодой человек, который говорит нараспев.

– Вы зря отказываетесь лечь в больницу, – говорит он, ставя на рецептурном бланке пометку «Cito». – Вам это необходимо, необходимо.

– Не смотрите на меня так мрачно, доктор, – почтительно отвечает Эн Эс. – На сей раз я пригласил вас не как патологоанатома, а просто как хорошего врача.

– Ну уж, ну уж…

– Мне нужен денек-другой. А потом отдых. Поддержите пока мой мотор, ладно?

…Прежде всего Эн Эс заставляет меня вскипятить чайник и переодеться. Плащ я выжимаю, как половую тряпку.

– Хватит с нас одного больного.

Майор не дает мне говорить, пока я не выпиваю две чашки густого чая, заваренного по особому, разработанному Комоловым способу, который у нас в управлении носит название «пришел с февральского дежурства».

– Теперь давай по порядку. Помни: я ничего не видел.

– Кажется, мы скоро можем закончить это дело, Николай Семенович.

– Ишь ты. Veni, vidi, vici[1].

Любовь к латыни он сохранил еще с рабфаковских времен, когда собирался податься в фармацевты. «Не язык, а сама логика».

– Выводы потом. Давай по порядку!

– Хорошо…

– И помни: я ничего не видел…

Домишко Шабашникова стоял за ветхим забором, ворота висели на одной петле, открывая вход во двор. Повсюду были разбросаны какие-то хомуты, поленья, миски с собачьей едой.

Достаточно было лишь беглого взгляда, чтобы убедиться: здесь живет бобыль.

За сараем, через два или три двора, виднелась «круглая», на четыре ската, крыша. Это был дом убитого инженера Осеева.

– Он чем занимается, Шабашников? – спросил я у капитана.

– Да так… Охотник. Можно сказать, профессионал. Шкурки сдает. Собаки у него знаменитые, щенками торгует. Сейчас увидите Найду – лучшая, говорят, лайка в Сибири, универсал.

– Один живет?

– Один.

Мы вошли в дом после того, как на стук никто не отозвался. В доме было сумрачно. Хозяин сидел на кровати и, держа на коленях фокстерьера, разговаривал с ним. Поджарая лайка настороженно следила из-за шкафа. У ее ног барахтались два щенка. Здесь было собачье царство. Да и сам Шабашников показался мне похожим на служебного пса, получившего отставку по возрасту. Обвислые щеки, слезящиеся глаза, весь пожухлый, мятый.

Он был не то чтобы сильно пьян, но и трезв тоже не был.

– Извините, что побеспокоили, – мягко сказал Комаровский. – Нам известно, что у вас имеется охотничий нож…

– У меня разрешение, – буркнул Шабашников, не поднимая головы. – На карабин и нож.

– Идет проверка… Оружие у вас? Покажите, пожалуйста.

Шабашников принес карабин и стал рыться в брезентовой полевой сумке. Комаровский, бегло осмотрев ружье, с интересом следил за поисками. Наступила тишина.

– Нет ножа, – растерянно пробормотал Шабашников.

– Поищите хорошенько.

Ножа, как мы и ожидали, нигде не оказалось. Через несколько минут мы уже знали, что у охотника исчезли также старые кирзовые сапоги сорок второго размера, и получили заодно подробное описание ножа: золингеновская сталь, лев и пальма на лезвии, наборная рукоятка.

– Когда вы в последний раз видели нож?

Шабашников наморщил лоб.

– Да вот позавчера…

– Восьмого августа? – Комаровский бросил взгляд в мою сторону. Преступление было совершено в ночь с восьмого на девятое.

– Ну да, восьмого… Я ходил к соседям, к Зуенковым, проводку чинить и брал нож для зачистки провода.

– Может быть, забыли там?

Комаровский предоставлял ему возможность выкрутиться.

– Нет, принес, положил в сумку.

– Ну а дальше? Вспомните подробности. Вечером и в ночь с восьмого на девятое вы были дома?

Комаровский задавал короткие вопросы, словно гвозди вбивал. Он толково вел этот разведывательный допрос. Я чувствовал, что еще немного – и Шабашников сам загонит себя в угол.

– Дома… Вообще-то плохо помню… Под хмелем был.

И тут я увидел, как в нем шевельнулся страх, выполз из-под спиртной дремы. Глаза меняли выражение – словно диафрагма открылась в объективе и реальная жизнь вместе с сумрачным светом дождливого дня хлынула внутрь. Диафрагма открывалась все шире, и чем больше вбирали в себя глаза Шабашникова, тем сильнее росла в них тревога. Он был не так уж стар, это ясно чувствовалось сейчас.

– Щеночков я продавал в тот день, – сказал охотник. – Щеночков. Жалко мне их всегда, вот и…

Он вдруг улыбнулся мне. Улыбка была жалкая, заискивающая. Да, вот так оно и бывает. Пьяная дурь, неожиданная вспышка алчности и жестокости. И ничто не остановило его, одурманенный мозг не поставил ни одного барьера.

– Собаки! – забормотал хозяин, протягивая мне фокстерьера. – Посмотрите: Тюлька, такого фокстерьера нигде не увидите. Любого лиса возьмет! Люблю я собачек…

Он сказал это так, будто любовь к собакам могла оправдать любой его поступок.

Тюлькины смешливые глазки-бусинки затерялись в завитушках белой шерсти. Шабашников и впрямь любил собак – фокстерьер был чист и вычесан. А в доме творилось черт знает что.

– Значит, в ночь с восьмого на девятое вы были дома? – еще раз спросил Комаровский.

– Где же еще?

– И выходит, только в тот вечер или ночью ваш нож и сапоги могли быть похищены?

– Не знаю, – пробормотал Шабашников. – Наверно.

– В таком случае необходимо задержать вора. Мы осмотрим место происшествия…

– Да зачем? – замахал руками Шабашников. – Мелочь какая! Не надо, ни к чему, идите себе занимайтесь делом.

– Вы понимаете всю важность происшедшего? Украдено оружие. Оно может быть использовано похитителем.

– Нож – тоже мне оружие!..

– Все-таки!

Шабашников нехотя написал заявление в милицию. Привезли разыскную собаку. Проводника предупредили, как вести поиски. Вскоре овчарка, рыскавшая по двору, настороженно принюхиваясь, принялась разрывать лапами груду щебня, сваленного у сарая. Мы извлекли из-под щебня небольшой сверток. В обрывок полотенца, того самого, махрового, голубого, была завернута пачка денег. Десять четвертных.

– Это ваши деньги? – спросил Комаровский.

Шабашников побледнел. Руки его тряслись, и он никак не мог унять эту дрожь.

– Нет, не мои… Никогда их не видел в глаза!

– Откуда же они взялись?

Шабашников молчал. «Возможно, он действительно ничего не помнит, – подумал я. – Бывает ведь… Алкогольное помешательство. Это может пройти так же быстро, как и пришло».

Я был очень удивлен, когда Комаровский ограничился лишь тем, что попросил Шабашникова далеко не отлучаться. По дороге в отделение я сказал об этом капитану.

– За Шабашниковым мы посмотрим, – ответил Комаровский. – Но что-то мне не верится в его злодейство.

Я подумал: «не верится» – слабый аргумент против улик.