Читать книгу Ночной мотоциклист (сборник) - Виктор Смирнов - Страница 9

– Не похищены ли у вашего мужа вместе с деньгами какие-либо драгоценности, дорогие вещи?

– Вещи?

Женщина в черном шерстяном платке и черном платье смотрит на меня, стараясь сквозь ворох собственных мыслей добраться до смысла вопроса. Вся наша суета так далека от нее, так ничтожна. Если бы мы приходили до. Не после, а до.

Дочь Осеева сидит чуть поодаль. Похожа на мать, такое же строгое красивое лицо, брови вразлет.

– Драгоценности?

Если бы убийца унес с собой хоть что-нибудь еще, кроме денег, мы получили бы в руки нить. Вещи оставляют заметный след.

– Разве что янтарные запонки, – говорит дочь.

Она смотрит на меня неподвижными глазами. Зачем все это? Для меня запонки – это запонки. Вещественное доказательство. Для них – ощутимое прикосновение к прошлому. Может быть, день рождения, торжественный вечер, свечи в праздничном пироге. Горе заслоняет им весь мир. А тут еще я со своими вопросами. Но я не могу ждать.

Я смотрю в опись, составленную при осмотре дома Осеева. Вот – «запонки янтарные, одна пара». На месте.

– Ваш муж никогда не делился с вами своими опасениями?.. Может быть, вражда, сложные отношения с кем-либо?

– Нет. Он ладил с людьми.

– Но вы уже несколько месяцев не видели его.

– Он регулярно писал. Дочь приезжала. Все было хорошо.

– Вы гостили в Колодине, – обращаюсь я к дочери. – Кому ваш отец без опасений мог открыть дверь ночью?

– Трудно сказать. Отец еще не обзавелся друзьями. Разве что Шабашникову.

У меня еще много вопросов, но Осеевы держатся из последних сил. Если бы мы приходили до…

– Я только об одном попрошу, – говорит мать. – Верните мне дневник мужа. Он дорог как память.

– Дневник?

Мне не надо заглядывать в опись: дневник никак не мог пройти мимо глаз.

– Вы уверены, что ваш муж вел дневник в последние дни?

– У него это вошло в привычку. Он много ездил по стройкам, много видел. Хотел составить маленькую летопись.

– Да, у отца был дневник, – подтверждает дочь. – Толстая тетрадь, он сам сшивал листы.

Мне становится как-то зябко. Словно дорожка, по которой я шел, вдруг оборвалась и оттуда, из темноты, из провала, веет холодом. Если дневник похищен преступником, значит, подтверждается опасение шефа: деньги только маскировка, ложный след! Но… дневник мог быть утерян Осеевым, сожжен. А что, если в дневнике лежали деньги и убийца прихватил его впопыхах? Десятки вопросов вспыхивают один за другим, как цифры на электронном табло.

– Ваш отец участвовал в строительстве некоторых предприятий, имеющих оборонное значение… Могли быть в его дневнике какие-либо данные об этих стройках, цифры, расчеты?

– Не думаю, – отвечает дочь. – Скорее всего, это были записи личного характера.

Я смотрю, как Осеевы садятся в машину. Милицейский шофер предупредительно распахивает дверцу фургончика перед двумя женщинами, одетыми в черное.

– Дневник, скорее всего, мог понадобиться человеку, который уже сталкивался с Осеевым, – говорит Комаровский. Он расхаживает по кабинету, долговязый, как цапля, и размахивает руками. – А Шабашников уже двадцать лет безвыездно живет в Колодине. Никаких связей с Осеевым в прошлом.

– А наши охотники?

– Анданов за последние годы жил в Рассолье, Рубахине, Карске. Обращаю внимание: он в отличие от Осеева не искал строек, а бежал от них. Рассолье, Рубахино и Карск – ныне города индустриальные. Кстати, Осеев там никогда не работал. Жарков несколько раз бывал в Нижнеручьинске и Слюсарке, где жил инженер. Но что тут удивительного? Жарков в недавнем прошлом цирковой артист, гастролер.

– Но мы еще ничего не знаем о незнакомце.

– Да! Звонили из областного управления, – спохватывается Комаровский. – Помилуйко намерен прилететь. Заменит Комолова.

Помилуйко. Как бы неуверенно ни чувствовал я себя, оставшись без Комолова, мне бы не хотелось, чтобы Помилуйко заменил шефа. Помилуйко любит работать в одиночку, превращая остальных сотрудников в простых подсобников. Он слишком напорист, этот майор, и к тому же у него постоянные нелады с Комоловым.

– Паша, это ваше первое самостоятельное дело, по крайней мере до приезда Помилуйко. Не волнуйтесь, все будет в порядке.

Комаровский наклоняется надо мной, такой добрый, усталый и домашний, что милицейский китель, который топорщится на его костлявых плечах, кажется реквизитом, позаимствованным в местном народном театре. И я впервые думаю, что он почти вдвое старше меня. Он уже был «дядей Степой-милиционером», когда я только пошел в первый класс.

«Первое дело»? Нет… Но, кажется, это первое по-настоящему сложное дело. Если мне не удастся найти подтверждение версии о преступнике, похитившем нож и сапоги у старика… Тогда останется один подозреваемый, Шабашников. Выходит, его репутация и судьба в моих руках.

– Вы не волнуйтесь, Паша… А вот пообедать вам надо бы!

– Как-нибудь доедем, – уверяет меня шофер. Ему лет девятнадцать, и он большой оптимист.

Задний мост скрежещет, как будто там, под днищем, работают жернова. Худо у колодинской милиции с транспортом.

Вокзал находится в четырнадцати километрах от города, это, собственно, самостоятельная станция, и называется она Коробьяниково. Но в Колодине говорят «наш вокзал». Городу хочется быть значительным.

В десять тридцать на станцию приходит тридцать второй поезд: тот, в котором ехал Анданов. Сегодня я могу застать ту же бригаду проводников, и мне надо обязательно успеть, иначе бригада сменится и проверка усложнится.

Ухабистая дорога, присыпанная щебенкой, мотает машину, словно катер на волне.

– Вот пришлют новую, – бормочет шофер. – Мигалку поставим на крышу, радиостанцию. Как в Москве!

– Здорово! – говорю я. – Как бы побыстрее? Опаздываем.

Шофер, сделав свирепое лицо, разгоняет машину. «Козлик» совершает лихие прыжки, оправдывая свое название. Потом скрежет переходит в поросячий визг. Мы останавливаемся.

– Теперь, значит, не успеем, – говорит шофер.

Улица темна и пустынна. Автобус к поезду, вероятно, уже ушел. И ни одной машины. Справа тянется длинный унылый забор. Склад… Но ведь там должен быть телефон!

Я отыскиваю проходную. Кому звонить? И тут меня осеняет: Ленка – возмутительница тишины. У Самариных есть телефон… Это мне просто повезло, что какой-то местный руководящий деятель воспылал охотничьей страстью и ему потребовалась помощь Дмитрия Ивановича. «Деятеля» давно нет, а телефон остался. В этом великое преимущество механизмов перед должностными лицами: коль их поставили, они всегда на месте.

– Помнишь, ты обещала научить ездить на мотоцикле?

– Десять часов вечера – самое удобное время.

– Но ты должна меня выручить!

Через несколько минут Ленка лихо тормозит около газика. На ней белый марсианский шлем.

– Давай сяду за руль, – говорю я.

– Ты не умеешь.

– Посмотрим, чему нас учили в милиции.

– Не забудь: на нем катушечный акселератор. Приемистость! Стокилометровая скорость через одиннадцать секунд разгона. Да ты заправский мотоциклист!

– Это моя вторая профессия. Я серьезно, не смейся.

Черные рукоятки руля согреты Ленкиными ладонями.

Мы летим в ночь, неся перед собой узенький коридорчик света. Поднимаемся на сопки и спускаемся в распадки, словно в воду ныряем – холодный сырой воздух бьет в лицо. Километровые столбы возникают как белые привидения.

Здорово это – скорость! В пути у тебя всегда есть четкая и желанная цель. И все, что мучило недавно, становится простым и понятным. Изобретатель колеса был великим человеком…

Я чувствую затылком дыхание Ленки. Руки закоченели, и весь я закоченел, но мне удивительно хорошо. Вокзал выплывает, как каравелла времен Колумба. Это неуклюжее бревенчатое строение со множеством надстроек и переходов.

Кассирша меланхолично щелкает компостером.

– Как с билетами на тридцать второй?

– В августе всегда свободно…

– А в шестой вагон?

– Тем более. Это мягкий.

Странно, что Анданов взял мягкий вагон, когда были свободны купированные. Он не похож на человека, который с легким сердцем извлекает из кармана бумажник.

Глухо гудят рельсы, дальний свет паровоза шарит по сопкам. Вскоре платформу заливает сияние прожектора и фигуры людей становятся просто черными силуэтами. За палисадником я вижу Ленку. Лунно сияет ее шлем. Дурацкая песенка почему-то приходит на память: «И марсианочка с фотонною ракетою ко мне летит, летит…»

Проводник мягкого вагона на редкость словоохотлив. Он фонтанирует, как тюменская скважина. Вид милицейского удостоверения приводит его в восторг. Этот курносый увалень любит приключения.

Да, он помнит: такой высокий строгий пассажир, а жена его маленькая, и он поддерживал ее за руку, потому что она была больна. Да, это он на фотокарточке, факт. Наверно, научный работник. Почему? Ну, такой серьезный и ехал в мягком. Не остался ли пассажир на перроне? Нет, он ехал до конца. Билет у них был в третье купе, там ехал какой-то инженер, который пил много чая, просто даже подозрительно!

Значит, пассажир с больной женой вошли в купе, а инженер выскочил оттуда со своим чемоданом и подстаканником. У него был собственный серебряный подстаканник – тяжелый, как гиря. Даже подозрительно… Инженер сказал, что не хочет ехать в одном купе с женщиной, которая больна и громко стонет. Вообще-то можно понять человека. Нынче эти вирусы в моде – страшное дело, так и косят, так и косят. У него, у проводника, у самого первый муж родной тетки… Ладно, он больше не будет отклоняться от темы, он понимает, что время дорого.

Значит, инженера перевели в другое купе, а строгий пассажир с женой ехали одни. Вагон-то свободный! Выходил ли пассажир из купе? Ну, этого он не знает, потому что вскоре пошел спать, а дежурить заступил напарник.

На станции бьют в колокол.

– Да где же напарник?

– Он за кипятком помчался… Федя!

Я вижу, как мчится Федя с ведром. Поезд лязгает и трогается. В два прыжка я оказываюсь у палисадника.

– Ленка! Я поехал. Соскочу на первой станции и завтра вернусь. Спасибо!

– Выходи в Лихом! – кричит Ленка. – Подожди на станции. Я скоро буду там… Вернусь в Колодин, а оттуда по тропинке.

– Не надо!

– Жди!

В служебном купе напарник Федя косит на меня глазом. Он осторожен, себе на уме и в отличие от приятеля не склонен радоваться приключениям.

– Значит, я заступил. Зашел в купе: не нужно ли чего? Нет, говорит, не нужно. Жена хворая лежала. В третьем часу он вышел из купе. Спросил бинта. Ногу он поранил, прыгая с полки. Соды спросил для жены.

– Вы точно видели пассажира в третьем часу?

– А вот как вас вижу, так и его. На фотоснимке – он, точно.

Вот и все. Можно возвращаться. Круг сузился. Теперь их остается только двое: Жарков и незнакомец.

– Вы извините, конечно, – говорит курносый проводник, чрезвычайно довольный происшествием. – Он, что, преступник большой? Замечу где – поймаю! Я такой…

– Лучше не ловите. И про разговор этот забудьте.

Пусть «почтмейстер» спокойно охотится на медведей.

Сортирует письма. Рассылает телеграммы. Нависшее над ним подозрение в эту минуту рассыпалось прахом.