Читать книгу Воображая город. Введение в теорию концептуализации - Виктор Вахштайн - Страница 23

Поселок городского типа (ПГТ) Мишелевка расположен в Усольском районе Иркутской области. Численность населения поселка 7,8 тыс. человек. Расстояние до райцентра Усолья-Сибирского – 46 километров, до федеральной трассы М-53 и железнодорожной станции – более 30 километров. Градообразующее предприятие поселка – Хайтинский фарфоровый завод, работавший с 60‐х годов XIX века, – в начале 1990‐х годов стал постепенно останавливать производство. В 1990–1994 годах завод работал лишь частично. С 1993 года началась продажа оборудования. За 1995–2006 годы весь персонал, кроме части административного аппарата, был уволен. Более 3000 человек остались без работы.

Таково описание объекта исследования Дарьи Димке и Ирины Корюхиной, антропологов, попытавшихся ответить на вопрос, что происходит с сообществом, лишенным общего темпорального знаменателя [Димке, Корюхина 2012: 257].

Ранее для жителей Мишелевки общим знаменателем был заводской гудок:

Гудок был сигналом к началу дня, который строился по определенному порядку, неизменному в течение долгих лет. Просыпаясь по гудку, большинство жителей поселка шли на работу, то есть на завод, отмечались на проходной и занимали свое рабочее место. Вечером, опять по гудку, они уходили с работы. Завод определял ход времени, задавал ритм жизни, из которого практически невозможно было выпасть [там же: 258].

За «выпадавшими» из общего ритма (и переходившими на иной ритм – запоя) наблюдал участковый, о котором сегодня жители Мишелевки вспоминают с ностальгией.

Что происходит с сообществом после закрытия завода?

1. Поскольку подавляющее большинство его членов теряют работу, исчезает институциональное принуждение просыпаться в определенный момент. Так как в ПГТ практически никто не занимается сельским хозяйством, иная – деревенская – темпоральная машинерия не приходит на смену заводской. Соответственно, начинается радикальная рассинхронизация жизни сообщества. Продавщица открывает местный магазин не тогда, когда он должен открываться по расписанию, а когда кто-то из покупателей стучит в окно ее дома.

2. Так как ежемесячная зарплата больше не является «метрономом», отмеряющим хозяйственный цикл домохозяйства, исчезают практики месячного планирования жизни:

В отсутствие постоянного места занятости, при общей неопределенности, с нехваткой самого разного рода ресурсов – от материальных до образовательных – возможным остается только краткосрочное планирование. И даже такое планирование постепенно становится для жителей поселка ненужным… Понятия «растягивания» зарплаты у большинства жителей поселка нет. Не принято покупать мясные продукты понемногу, чтобы хватило до следующей зарплаты или получки. Деньги тратятся практически сразу, и за неделей питания пельменями и котлетами следуют три, когда на столе только картошка. Заготовки овощей и фруктов и приготовление более сложной еды, чем каша или картошка, распространены мало [там же: 260].

3. Появляется поколенческая стратификация сообщества:

У старшего поколения помимо жизни при заводе есть опыт Великой Отечественной войны. Можно предположить, что именно благодаря ему старики гораздо легче перенесли закрытие завода. И именно поэтому их образ жизни сегодня так отличается от образа жизни большинства жителей поселка. Для представителей среднего поколения жизнь при заводе была единственной исторической реальностью. Завод обеспечивал их работой и создавал повседневный временной ритм. Они были приспособлены к этому миру, знали его правила и лазейки, умели жить в его повседневности и следовать ходу его времени. В отличие от стариков у них не было опыта жизни вне завода, который бы позволил научиться самостоятельно структурировать время. Молодое поколение, не заставшее «золотого века» поселка, имеет о нем лишь смутные представления. У этого поколения нет навыков планирования времени. Перед их глазами разворачивалась жизнь их родителей, которые жили сегодняшним днем [там же: 261–262].

4. Исчезает понятие свободного времени. Простейшие и обычно не требующие больших временных затрат повседневные операции – мытье посуды, мелкий хозяйственный ремонт, прополка небольшого придомового огорода – могут занимать несколько дней, поскольку не ограничены во времени никакой иной формой активности.

Вместе с исчезновением общего временного горизонта жизни сообщества начинается и распад социальных связей. Два этих процесса идут параллельно. Так возникает явление гетерохронии.

Гетерохрония, описанная исследователями-антропологами в Мишелевке, куда реже наблюдается в больших городах. (Противоположное явление – принудительной институциональной синхронизации – хорошо знакомо тем, кто жил в религиозных общинах; яркий пример подобной синхронизации – соблюдение Шаббата в ортодоксальных кварталах Иерусалима.) Однако мы периодически становимся свидетелями (и участниками) детемпорализации, распада общего временного горизонта городской жизни. Например, в период длительных новогодних праздников, в отсутствие институционального принуждения, ритмы жизни отдельных семей и индивидов перестают подчиняться общей логике синхронизации: отход ко сну и пробуждение уже не заданы жесткими социальными императивами.

В отличие от антропологов [Hall 1983], социологи куда чаще уступали искушению «объяснить» темпоральное измерение жизни сообщества его, сообщества, собственной морфологией [Zerubavel 2003]. Отсюда идея множественности социального времени: сколько сообществ – столько темпоральностей. В отношениях сообщества и времени второе, как правило, мыслилось в качестве производного от первого. Однако заметим, в приведенной выше объяснительной модели время не является зависимой переменной. Д. Димке и И. Корюхина не говорят: остановился завод => распались социальные связи => деформировалась временная перспектива. Скорее, наоборот, рассинхронизация и детемпорализация были одной из предпосылок распада социальных связей и локального сообщества. Но такое утверждение предполагает принципиально иную концептуализацию времени.