Читать книгу Пансионат «Кавказский рай» - Виктор Васильевич Кабакин - Страница 3

(остросюжетная повесть)

Ночной звонок, – увы, отнюдь не означает приятное известие. Никто не будет звонить ночью, чтобы поздравить тебя, к примеру, с праздником (если это, конечно, не Новый год) или сообщить о выигрыше в лотерею. Я должен был давно привыкнуть к ночным звонкам, они сопутствуют мне на протяжении уже добрых десяти лет, что делать – работа у меня такая. Однако каждый раз, когда спросонья хватаешь трубку, сердце замирает в тревожном ожидании. Что случилось на этот раз?

Сегодняшний звонок мне совершенно ни к чему. Накануне мы с женой отмечали очередную годовщину свадьбы. У нас три официальных семейных праздника: день нашей встречи, затем годовщина помолвки (это когда я сделал предложение моей Светлане) и, наконец, то, что мы праздновали вчера. Мы допоздна засиделись в недорогом кафе, танцевали, пили шампанское. Вернувшись домой, занимались любовью. Потом я пошлепал на кухню за новой бутылкой вина, мы разговаривали в полутьме шепотом и дурачились, уснули, естественно, далеко за полночь.

В отключенный мозг звонок телефона ворвался грохочущим тяжеловесным составом, который мчался на меня, грозя неумолимо сокрушить. С аппаратом в руке я натолкнулся в темноте на угол стола, чертыхнулся и посмотрел на жену, – конечно, она проснулась, хотя виду не показывает. Прикрыв за собой дверь, я включил в кухне бра, сел на диванчик у стены, пододвинул поближе «дежурную» тетрадку для записей, ручку и только тогда выдохнул в трубку:

– Давай, Максимыч, выкладывай свои нехорошие новости.

– Почему нехорошие? – низкий мужской голос в трубке устало усмехнулся.

– За последние пять лет ни разу не помню, чтобы ты хоть раз позвонил по радостному поводу.

Работать с Комлевым и легко, и трудно. Он никогда не вредничает, не способен на подлость и ненавидит разные подковерные игры. Однако он наделен своеобразным чувством юмора, и то, что ему говорят, понимает буквально. Вот и сейчас он наставительно стал объяснять:

– Любая информация сама по себе нейтральна, все зависит от того, как к ней относиться. Может, я хочу предложить тебе съездить на курорт. Чем плохо? – он засмеялся, радуясь своей шутке.

– Ради этого ты звонишь мне в три часа ночи. – Я придал своему голосу как можно больше язвительности. – Мог бы подождать до завтра.

– Завтра ты должен быть уже там. – Голос в аппарате стал суховато-деловым. – Ты слышал, конечно, о самоубийстве певицы Софии Разумовской…

Я невольно вздрогнул. Вот этого мне только не хватало.

– Что молчишь?

– Слышал, – я постарался, чтобы Комлев не почувствовал волнения в моем голосе. Он, конечно, заметил, но выяснять причину не стал. Может, я поклонник ее таланта. Александр Максимович снова повторил фразу, правда, несколько изменив акценты в ней.

– О самоубийстве Разумовской или…, – Комлев помолчал, давая мне время проникнуться важностью сообщаемой информации, – ее убийстве.

И совсем уже будничным, бесцветным голосом, каким он обычно информировал собеседника о принятом и не подлежащим обсуждению решении, продолжил:

– Так вот, Сережа, требуется твоя помощь. По горячим следам ничего накопать не удалось. Да и разные подводные течения начинают проявляться. (Это надо понимать в том смысле, что к делу проявляют повышенный интерес некие влиятельные лица). Поэтому переходим к затяжной осаде. А ты у нас, как всегда, главное стенобитное орудие. Завтра полетишь в Ессентуки. С твоим начальством согласовано. Поживешь в шикарном пансионате, подлечишься, попьешь целебной водички. Глядишь, кое-что и разузнаешь. Ты доволен? Завидую: на курорт едешь да еще в бархатный сезон. Детали обсудим утром у меня в кабинете. А сейчас извини, сильно занят.

Он бросил трубку. Я не обиделся на него. Мне ли не знать Комлева, следователя – «важняка» Генеральной прокуратуры, с которым приходилось раскрывать не одно убийство: и корреспондента популярной молодежной газеты, и модного тележурналиста, и известного политического деятеля… Мне ли не ведать, что Александр может сутками не вылезать из кабинета, анализируя сотни показаний свидетелей, оперативные сводки, заключения экспертиз, массу другой информации, планируя очередные ходы следствия и руководя своей немногочисленной командой. Для него не существует нераскрываемых преступлений. Он знает преступников – «клиентов» своих дел, как говорится, в лицо. Он, – и я не побоюсь этого определения, – гений следственной работы, талант от Бога.

Не его беда, что многие так называемые «громкие» дела до сих пор официально числятся нераскрытыми. Слишком влиятельны те люди, которые, как это нередко бывает, не желают, чтобы правда вышла наружу. У Комлева своя логика: не «прогибаясь» перед сильными мира сего, он и не лезет наобум, норовя сломать голову. Иногда лучше выждать, не предавая себя и будучи верным своему долгу…

Очень мало осталось таких, как он, людей, отдающих себя делу не за большие деньги, а только потому, что по-иному не могут. Из-за того, может, личная жизнь не сложилась у Александра Максимовича. Так и не нашлось женщины, которая сполна бы оценила редкие качества Комлева. Впрочем, какая женщина выдержала бы бешеную конкуренцию со стороны его работы, к тому же невысокооплачиваемой. Так и стала для бобыля Комлева работа женой, подругой и всем на свете.

Представить, что творится в эти дни в его кабинете нетрудно. Разбросанные по всему столу бумаги, поленница окурков в пепельнице, пол-литровая (его любимый объем) кружка с остывшим чаем, воздух, прокисший от табачного дыма, несмотря на вечно открытую форточку, и звонки по всем трем телефонам. Отовсюду: от своего начальства и чужого, из Думы и правительства, редакций газет, радио и телевидения, просто любопытных… Так бывает всегда, когда возникает «громкое» дело.

Я встал из-за стола и вышел на балкон. Августовская бархатно-золотистая московская ночь была в разгаре. Звезды висели прямо над головой, и их мерцающий свет окутал столицу. Дневной солнечный свет прозрачен и неделим, ночью же каждый звездный лучик индивидуален, как будто солирует свою партию, а все вместе они играют чарующую симфонию. Сейчас мелодия, которую они выводили, была грустной.

В моем рабочем столе лежала толстая папка газетных и журнальных вырезок о жизни Софии Разумовской за несколько лет. И другая папка – со статьями и заметками последних трех дней, прошедших после ее смерти. Не только профессиональным интересом руководствовался я, занимаясь этим не совсем обычным коллекционированием. Нет, не был я поклонником Разумовской, чем можно было бы объяснить пристрастие к данному занятию, которое свойственно фанату, влюбленному в поп-звезду и собирающему любые мелочи, касающиеся ее жизни…

Меня словно ударило током. На небе что-то изменилось. Звезды как будто почувствовали перемену в моем состоянии. В музыке ночи послышались пронзительно-ностальгические нотки, как будто кто-то, очень далекий, тихо и печально заиграл на флейте. Я вдруг отчетливо понял, скорее даже почувствовал, что никакого самоубийства Разумовской, о чем трубили все газеты, не было.

Было убийство – жестокое и коварное. Информация об этом словно пришла оттуда, из звездной беспредельности…

Сзади раздался легкий шорох. Я оглянулся: за моей спиной в ночной рубашке стояла жена и широко распахнутыми глазами смотрела на меня. Моя чуткая, внимательная жена сразу поняла, что случилось что-то неординарное, связанное не просто с работой. Более того, она сразу догадалась, что именно.

– Разумовская?

– Да, – кивнул я головой.

– Когда уезжаешь?

– Сегодня днем.

Она обняла меня. Моя жена знала все, что касалось моей личной жизни до нашей с ней встречи. В том числе, и о Разумовской.

* * *

Я люблю ночное звездное небо. Днем мы окружены суетой и повседневными заботами, звездная ночь как бы приобщает нас к секретам мироздания и в то же время помогает разгадать тайну вечности. Наверное, к этой тайне мы вплотную приближаемся в двух случаях: когда встречаемся со смертью и когда переполнены любовным чувством.

Около десяти лет назад в летнюю ночь мы лежали с Соней Разумовской, тогда еще отнюдь не знаменитой певицей, а обычной девчонкой, на пляже в Крыму. Позади нас был знаменитый Воронцовский парк, выше – гора Ай-Петри с огоньком на вершине, который из-за большого расстояния походил на одну из многочисленных звезд, охранявших наше любовное пристанище. Лунная дорожка, начинавшаяся в двух метрах от нас, устремлялась по асфальтовой поверхности моря к горизонту. Словно хотела показать, где мы находимся. Но мы меньше всего желали, чтобы кто-то нарушил наше уединение. Мы были молоды, веселы и беззаботны.

Мы познакомились сегодня утром на пляже, весь день провели вместе, были на вершине Ай-Петри, где ели в кафе мясо с тушеной картошкой, приготовленное особым способом в горшочках, и пили мацестовский херес.

Поздно вечером купались голышом в тепло-молочном море и теперь лежали, обнявшись под простыней, и смотрели друг другу в глаза. За весь день я так и не понял, какая она – Соня. Казалось, в ней уживаются совершенно разные, взаимоисключающие личности: от вульгарной девицы, способной при случае на грубость, да еще с матерком, до нежной души, замирающей в восторге от тонкого запаха цветка или вида живописного стебелька. Порывистые подростковые движения вдруг сменялись продолжительной задумчивостью, тогда она становилась вялой и отвечала невпопад. Сейчас она робко обнимала меня и словно неопытной рукой касалась моего тела. Однако за внешней стеснительностью скрывалась натура чувственная и глубокая, не терпящая половинчатости, отдающая себя всю, но и требующая взамен полной отдачи.

– Я знаю тебя всю жизнь, – шептали ее губы, а глаза сияли теплым серебром. И хотя это было неправдой, я вдруг поверил, что действительно и я знал ее всегда, причем до мельчайших подробностей – до малейшего изгиба ее тела, движения руки или оттенка голоса. Вдыхая тонкий аромат лаванды, которой пахли волосы Софьи, я провел рукой по ее спине. Она порывисто повернулась ко мне, и мы замерли в объятиях. Она действительно оказалась опытнее в любовных играх, чем можно было предположить вначале. Ее тонкие знающие пальцы устремлялись именно туда, где мне хотелось, чтобы они были. Собственно и мои руки не оставались без дела.

Когда я хотел перейти к следующему акту нашего упоительного спектакля, она решительно пресекла мои попытки. Так всесильная госпожа осаживает дерзкого слугу. Она исчерпывала до конца каждое любовное мгновение, испивала медленными глотками каждый бокал наслаждения. Поэтому, когда мы перешли к завершающему эпизоду этой сладостной дегустации, я был так переполнен чувствами, что они вылились у меня потоком бессвязных слов. Изнемогая от страсти, я желал продлить ее бесконечно долго, впервые не хотел того восхитительного конца, после которого наступает расслабляющее облегчение, и, как мог, оттягивал окончание игры. Я сжимал ладонями голову Сони, мои жаркие губы, уткнувшись в ее ухо, плели сладкую паутину самых откровенных признаний.

Я шептал, что мы родились друг для друга, что нам суждено вечно быть вместе, а если мы все же умрем, то только от любви, но и там, в другом мире, наши судьбы будут неразделимы.

– Боже, как это красиво, – в изнеможении стонала она.

В тот момент я действительно чувствовал, что способен немедленно умереть от любви. Это были мгновения, вмещающие вечность.

…Единственная ночь с Соней Разумовской. На другой день она внезапно уехала, даже не попрощавшись, и исчезла из моей жизни навсегда. Позднее она стала появляться на экранах телевидения, ее голос лился из радиоприемников и магнитофонов. Однако никогда больше я не встречался с ней лично. Сначала страшно переживал, а потом понял, что наши отношения полностью исчерпали себя в ту, никогда незабываемую мною ночь любви, когда я готов был умереть. Однако умер не я, а София.

…Моя жена ушла спать, а я продолжал стоять на балконе. Побледневшие от надвигающегося утра звезды слегка подмигивали, словно желая по-братски утешить меня. В голове мелькнула мысль, что, может, мне не стоит завтра лететь в Ессентуки. Но, как случайный путник на обочине, она тут же исчезла. Я знал, что поеду и обязательно раскрою тайну гибели певицы Софии Разумовской.