Читать книгу Майсен. Часть 2. «Времена не выбирают, в них живут и умирают» - Виктор Вейнблат - Страница 3

Илья проявил невероятное упорство посадить свою жену Ольгу и маленького Славика в последний эшелон, уходивший из Ленинграда. При всей своей дальновидности, он даже не мог себе представить, какая страшная судьба уготовлена жителям Ленинграда, Колпино и особенно всем детям. Провожая взглядом ночной эшелон с заводским оборудованием, роились тяжёлые мысли.

– Всё понятно, раз вывозят станки, значит город будут сдавать. Это хорошо, что удалось семью отправить. Теперь я буду уверен, сын мой переживёт войну. Немца до Баку не пропустят, погонят добивать на чужой территории. Ну а мне, вероятнее всего, до счастья такого не дожить, здесь и погибать.

Избегая встретить ночной патруль, возвращался в свою коммуналку тёмными, кривыми улочками и всё думал, где оборвётся его жизнь, в цеху под авиа бомбой или в открытом бою с оружием в руках.

Пришёл. Не раздеваясь упал на скомканную постель и может быть, впервые за последний месяц крепко и спокойно заснул. Проснулся от шума хлопающих дверей коммуналки, возвращавшихся с ночной смены. На кухне грохотали кастрюлями и громко переругивались.

Вскочил.

– Проспал! – резко ударила по мозгам первая мысль.

– Будильник не завёл. Это плохо…

Время военное, за опоздание жестоко накажут. Значит на завод мне нельзя. Значит, в ополченцы.

Сложил в вещевой мешок паспорт, диплом инженера-технолога, остатки продуктов, нетронутый аптечный кулёк с лекарствами, осмотрел свою комнату и вышел. Закрыл на замок дверь, ключ на гвоздик, заглянул на кухню.

– Не поминайте лихом, дорогие соседи, я пошёл записываться в ополчение…

Красная армия отступала. Город с напряжением всех сил готовился к уличным боям, создавали оборонительные сооружения. Работали без сна и отдыха. Офицер, записывающий добровольцев, глянул на Илью, на его диплом инженера-механика и сразу выписал направление на площадку, где сварщики из полуметровых кусков рельс собирали противотанковые «Ежи». Грузили на машины эти нехитрые сооружения и развозили расставлять на танко-опасные направления.

Эта работа имела чрезвычайную важность для обороны. Простая, но очень эффективная конструкция, автором которой был инженер-механик Михаил Гориккер позволяла останавливать танки противника. «Ёж», попадая под днище тяжёлой боевой машины, ломал ходовую часть или пробивал днище. Танк останавливался.

Работы на оборонительных рубежах было очень много. Ноги, руки, спина, за короткий сон в казарме не восстанавливались, но на это уже никто не обращал внимание. В какой-то момент напряжение спало, ему выдали военную форму, документ с фотографией.

Написал письмо родителям в Баку предельно простыми солдатскими фразами, письма просматривалась цензурой и если возникали малейшие вопросы, откладывались в сторону. «Здравствуйте дорогие родители, -писал ополченец Илья. – В первых строках своего письма сообщаю, – жив, здоров и всем того же желаю. Как доехали Оля и Славик? Я очень волнуюсь за них. Я научился готовить себе «болтанку», варю кусочек мяса из офицерского пайка, забалтываю мукой и ем. Гадость не съедобная, но что поделаешь, война. Будем живы не помрём.

Обнимаю, целую, ваш сын Илья».

Приложил свою фотографию в полевой форме, сложил в треугольник, символ фронтового письма, подписал номер полевой почты, фамилию и отдал почтальону.

В первых числах сентября 1941 года войска вермахта взяли город в кольцо блокады и остановились. В Ставке А. Гитлера было принято решение в город не входить, окружить и методично артиллерией и авиацией уничтожать население. «Сравнять с землёй и передать Финляндии». Западные историки трактуют это решение Гитлер по «экономическим соображениям».

С участка «Ежей» инженер-механика И. Вейнблат перевели во фронтовые ремонтные мастерские, восстанавливать повреждённую боевую технику. Боевые группы механиков с автоматчиками уходили за линию фронта, проводили разведку брошенной в нейтральной зоне техники. Оценивали возможность восстановить в полевых условиях и перегнать к фронту.

В своих воспоминаниях инженер-механик А.С.Киселёв пишет «… даже получавшие серьезные повреждения, боевые машины, благодаря мастерству и мужеству фронтовых ремонтников, снова и снова возвращались в строй».

Илья рассказал о себе такую историю:

«Как-то с группой разведчиков отправили за линию фронта оценить техническое состояние брошенных боевых машин, нанести на карту и определиться, что перетащить, а что своим ходом отогнать. Командование собирало технику.

Получили снаряжение, продукты на трое суток и ушли через линию фронта. Вышли в заданный район, осмотрелись. Всё тихо. Нервное напряжение давало о себе знать, всем жрать захотелось, сил нет бороться с голодом.

Хитрые разведчики глянули на нас, механиков, и предложили разом съесть весь трёхдневный паёк.

– Мы всегда так делаем, – балагурили бойцы, – убьют, будет обидно, немцы сожрут нашу тушенку. Короче долго никого уговаривать не пришлось, сели в укромном местечке и хорошо поели. Было удивительно приятно почувствовать давно забытое ощущение сытости.

Выполнили боевое задание быстрее чем планировалось, назад удачно просочились через линию фронта. В штабе я доложил информацию. Выслушали, поблагодарили и отпустили отдохнуть. Разведка ушла к себе, а я поспешил на склад получить паёк.

– Товарищ старшина, выдайте паёк, я вернулся из разведки, были в тылу у немца, есть хочу, никаких сил терпеть.

Но не тут-то было. Завсклад, полистал свою замусоленную тетрадку, потыкал огрызком химического карандаша и ответил, лейтенант, паек вам уже выдали. Следующий получите через две сутки.

Ох, уж эти «две сутки», дотерпеть было не просто, – смеялся Илья. – Жил на горячей воде, выпью и пару папирос в рот, затягиваюсь дымом, пока чувство голода не проходит.

В свои юношеские годы, трудно было понять, сходил в тыл врага, задание выполнил, вернулись живыми и не накормили.

На скорую помощь советской армии ленинградцы уже не надеялись, вермахт продвигался к Москве, Сталинграду. В горах Кавказа горные стрелки «Эдельвейс» занимали перевалы. К зиме город Ленинград окончательно погрузился в мрак Голода и Холода. Житель получал «Продуктовую Карточку» строго по ленинградской прописке. Взрослому работающему на сутки выдавали 125 грамм хлеба, и даже этот кусочек наполовину состоял из древесной муки и целлюлозы. Многочисленным беженцам с приграничных территорий, даже в таком скудном питании было отказано. Большая часть среди беженцев были семьи евреев, их голод выкашивал с особой жестокостью.

И когда меня спрашивают, а чо это, в Израиле памятник Блокадному Ленинграду поставили?

Отвечаю, в память о беженцах, которые искали в Ленинграде спасение, а нашли голодную смерть.

У магазинов с ночи выстраивались очереди за пайкой хлеба. Вначале ставили подростков, потом подходили взрослые. Хорошо, если было кому подойти, погреться у костра. Люди становились раздражительными. Нередки провалы памяти, не заметил, как выронил из кармана ватника, не помнил куда засунул, или вор вытащил. Без «Хлебной Карточки», считай сам себе огласил смертный приговор, дожить до следующей «картонки», было нереально.

Обезумевшие от голода, люди научились жрать бродячих собак, кошек, крыс. В очередях перешептывались о людоедах, убивавших детей, молодых женщин.

На глазах у Ильи, лошадь подскользнулась подковами на льду и упала. Её, в миг, живую порубили, порезали на куски и растащили. Он говорил мне, – сразу не сообразил, откуда у прохожих в руках появились остро наточенные топорики. Потом понял, без топорика за спиной, из дома на улицу не выходили.

Знакомая девушка пожаловалась Илье, – пригласил зайти в гости одинокий мужчина, сосед. Открыл мне дверь, зашла. Он глянул на меня и говорит, проходи, садись, я сейчас. Ушёл на кухню. Слышу, вжик-вжик, нож точит. От ужаса пулей выскочила…

Нежданно, почтальон с улыбкой до ушей протянул полковому механику полевой треугольничек. Илья смотрел на безукоризненный почерк отца и не мог поверить, что письмо смогло проскочить через блокаду. Он не знал, решением правительства перевозка писем в осаждённый город, по значимости была приравнена к доставкам боеприпасов.

Отец писал из Баку: « Ольга, и Славик добирались до Баку почти полтора месяца. Поезда шли медленно, стояли в тупиках. Оля, на таких стоянках бегала купить Славику кислого молока и чуть не потеряла ребёнка, когда поезд без предупреждения тронулся, стал уходить от германских самолётов. Догнала. Натерпелась страху. Под бомбы не попали, но Славик подхватил гулявшую по поездам инфекцию, и когда они появились на пороге, ребёнок был чуть живой. Хорошо, сохранился врачебный неприкосновенный запас рыбьего жира. Каждый день по маленькой ложечке поставили Славика на ноги. Он очень добрый мальчик, не слезает с рук заботливой бабушки, всё спрашивает – а где мой папа? Когда он приедет? Оля смогла устроиться в столовую, кормит нефтяников. Нам, кое-что приносит поесть…

Мы ежедневно слушаем сообщения о Ленинградском фронте, о блокаде. В этих страшных условиях будь предельно организованным. Как врач, настойчиво рекомендую, меньше жидкой болтанки с мукой, о которых нам писал. Кусочек мяса в пайке кушай в сыром виде. Будешь варить – пропадёшь, опухнешь и погибнешь. Прислушайся к моему совету, иначе не выживешь. Наши победят и мы обязательно встретимся…».

Илья найдёт тихое местечко, сядет и перечитывает. Ему было важно заставить себя не падать духом, не сдаваться. Чувствовать себя нужным своей семье. И что бы не стояло на пути, надо выжить, встретиться, обнять всех. По совету старого доктора, так стал и делать. Отбивал ножом кусочек сырого мясо, густо посыпал солью, перцем, добра этого было предостаточно, давился тошнотой, но глотал. Письмо, как Глас с Небес, стал чувствовать себя немного лучше.

Как-то от такой еды началась такая диарея, что… Жизнь, день два и закончится. Помог ему русский ополченец, сосед по койке в казарме. Видя как Илья мучается, сказал, у тебя в вещь-мешке я видел аптечный кулёк, покажи мне, что там. Илья достал лекарства, завёрнутые ещё знакомой аптекаршей и высыпал на кровать. – «Ну милейший, господин поручик, вы совершенно не осведомлены в медицине. Принимайте вот эти порошки, должны помочь.» Кто был этот бескорыстный человек, который фактически жизнь спас, история не сохранила. Будем думать, из доброй, старой Санкт-Петербургской интеллигенции.

Моя школьная учительница по литературе, Евдокия Александровна Добкина, весной 1941 года, с отличием закончила Московский Литературный Институт. С началом войны, записалась на курсы медицинских сестёр и с группой таких же хрупких двадцатилетних девчат, вызвалась добровольно ехать в блокадный Ленинград. Группу девушек-медсестёр предупреждали, но они проявили мужество и прошли в блокадный город, где их распределили по госпиталям. Она многое рассказывала на своих уроках, чему была свидетелем. С годами многое забылось и когда её дочь, Лариса Зверкова (Добкина) переслала мне в электронном формате «Рукопись о блокаде», читать записки без содрогания было невозможно. Каждая строчка била наотмашь жестокой правдой.

«В блокадном Ленинграде уже больше года. Уже несколько раз на работе теряла сознание, а на ногах появились красные шишки. Их много, этих красных шишек, такие большие, что пришлось одеть чулки. Я подумала, от укусов комаров, но после четвёртого обморока, доктор сказал, это цинга, дистрофия.

Положили в палату Ивана Петровича Виноградова, где лежали врачи, профессора, медики-ученные со всего Ленинграда. Ивана Петровича в госпитале нет, он на передовой фронта. Лечить было нечем, силы иссякли, тело невесомое, не могу пошевелить пальцем, закрыть глаза. Сама насмотрелась, как умирают от дистрофии. У меня наступило полное равнодушие, безразличие, понимаю, что умираю, но не испытываю страха. К своей пище уже не прикасаюсь. Смотрю, как к тумбочке подходит крайне истощённый наш врач и жадно жрёт мою баланду…

Было уже совсем худо, когда услышала голос Ивана Петровича:

– Выдать для нашей сестрицы из НЗ (неприкосновенный запас) 10 уколов аскорбиновой кислоты и глюкозы. Эти 10 ампул глюкозы и аскорбиновой кислоты подарили мне жизнь».

Преступная армия Вермахта обстрелами уничтожала город. Городские улицы, промышленные предприятия, склады с продовольствием и прочие важные объекты методично обстреливают тяжёлой осадной артиллерией. Бомбовозы сбрасывают на город свой смертоносный груз. Попавшие под взрывы, оставались лежать на улицах. Туда же сбрасывали трупы с этажей домов. Никто из жителей не мог знать, когда, и по какому району начнётся обстрел.

И ещё из рукописи моей учительницы: «…Семнадцатилетняя девушка, кассирша продуктового магазина, в сопровождении мамы, вышла на улицу отнести дневную выручку в сберкассу. Неожиданно они попали под обстрел. Мать была убита сразу, а девушку без рук и обеих ног, с осколком в боку привезли к нам в госпиталь. Глядя на этот жалкий обрубочек, завёрнутый в кровоточащие бинты, мы, медсёстры, рыдая, молили Бога не дать, ей проснуться, дать умереть во сне. Но к утру, она очнулась и стала кричать: „Мама, мама, где деньги? Деньги целы? Мама ты где?“. Через несколько часов девушка скончалась».

А с противоположной стороны, европейцы, откусывая шоколад, сытые, одетые в тёплую амуницию спокойно, без сожаления наблюдали в бинокли, как вымирает население огромного города. Ещё и гордились своей работой. И это потомки выдающихся просветителей, авторы первых Конституций, многовековой христианской культурой. С Папским Ватиканом в конце-концов… Нет, такое мы не должны забывать, сколько бы лет не прошло. И нам, сыновьям блокадников, и нашим потомкам следует помнить

– Wer ist das der Europäer.

Ленинградский фронт бил врага, мужественно сражался. В старших классах средней школы, на летних каникулах, я работал два месяца на монтаже электростанции, ТЭЦ-1 Сумгаит. Мотивация у родителей была простой, «нехрен» три месяца болтаться по дворам и улицам, иди осваивай рабочую профессию, пригодится в жизни.

Проходя в обеденный перерыв через турбинный цех, я остановился и с восхищением стал рассматривать рельефный торс, оператора электрогенератора No 8. Лето было жаркое, оператор аккуратно вешал тельняшку подсушить на сквознячке. Его шрамы по торсу просто завораживали.

Заметил меня он жестом подозвал:

– И что стоим? Давай, подходи. Я тебя знаю, твой отец Блокадник, не так ли?

Я кивнул, подошёл. Так, мне посчастливилось познакомиться с ветераном ленинградского фронта, морским пехотинцем, слушать его истории. В следующие дни в обеденный час я уже спешил к турбине No 8 со своими кулёчком домашних котлет, луком, солью и хлебом. Отхлёбывая чай из термоса, мы говорили о жизни и, конечно же о войне на Ленинградском фронте. К сожалению, прошло много лет, и когда пишу эти строки, ни имени, ни фамилии героя вспомнить не могу, только внешность. Было ему лет 35, сильный, добрый, чем-то похож на бойца в тяжёлом весе, Федора Емельяненко.

Один из его рассказов я запомнил на всю жизнь: «Мы, молча, в белой маскировке пошли на немца, огибая убитых на снегу. Они, конечно, тоже нас заметили, не стреляли. Их унтер увидел в нас «лёгкую добычу», решил потренировать своих пехотинцев в рукопашной. Здоровые, хорошо обученные солдаты с победоносным рёвом повыпрыгивали из траншеи, с азартом на сытых лицах устремились на нас. Улыбались, гады. Нас как током пробило.

Заорали «УРА!» и со звериным оскалом, с матюгами схлестнулись в рукопашной. Все смешались в смертельном клубке. Бились штыками, прикладами, сапёрными лопатками, кому как сподручнее. В моём сознании бой завертелся в замедленном виде, глухие удары, вопли с разных сторон, кровь по снегу. Больше инстинктом, чем глазами, ощутил как их унтер, долговязый немец, разбрасывая наших, упрямо продвигается в мою сторону.

– На меня идёт, – пробило в сознании. – Сильный! Тренированный!

На мгновенье встретились взглядами…

Долговязый просчитался. Я с яростью вогнал ему меж рёбер штык, а выдернуть не могу. Дёрнул, не выходит, дёрнул… Вспышка в мозгах, искры из глаз, рухнул и потерял сознание…

Короче, крепко получил прикладом по голове. Каска спасла.

Очухался, приподнялся. Остатки немецких пехотинцев удирали со всех ног. Наши не преследовали, своих ещё живых подхватывали и в свои траншеи. Мне помогли встать на ноги. Бойцы рассказали, как унтер-вожак свалился, немцы дрогнули и побежали к своим траншеям.

– А тот, кто вас по голове прикладом, почему не добил?

– В рукопашной на упавшего не отвлекаются, вертеться надо, драться …один упал, ряды сомкнулись, – и засмеялся.

А я смотрел на оператора турбогенератора No 8 и в голове вертелось фраза «…изведал враг в тот день немало, что значит русский бой удалый. Наш рукопашный бой…».

Дома пересказал отцу эту историю. Да, -сказал отец, -я его знаю, он настоящий герой…

Офицерского пайка тридцатилетнему Илье явно не хватало, он мучительно сдвигался к дистрофии. А тут по делам службы командировали в штаб «Смольный». Зашёл и чуть не свалился в голодный обморок от струившегося по коридорам власти запаха жареных котлет и свежего борща. Штаб «Смольный» был островком Сытости в бушующем море Голода…

Я не собираюсь с осуждением комментировать этот эпизод. Враг терпеливо дожидался момента, когда воля блокадников иссякнет. Вместе с бомбами сбрасывались «миролюбивые» листовки, призыв к гражданам выходить из города. Всем была обещана работа в теплой и сытой Европе. Нужен был хаос, паника, отказ от сопротивления.

Жёсткое управление городом и обороной пресекала панику, мародёрство. В ином случае в город вошли бы финские головорезы и директива фюрера была бы досрочно выполнена.

Я просил Илью написать записку о Блокаде, но он отнекивался. То, что говорит пропаганда, это лишь половина правды. Я знаю о блокаде такое, за что арестуют и сгноят. Да и трудно это вспоминать, в памяти блокадный месяц пролетал, как один день, а что было пару дней назад не вспомнишь.

Прошло с десяток лет и мы узнали, что обоих руководителей Ленинграда, сразу после снятия блокады, вызвали в Москву и расстреляли. Историки трактуют, – вождь убирал свидетелей разыгравшейся трагедии. Получается Илья был прав, когда отказывался оставить записку о блокаде.

В зимою 1941 и 1942 года в блокадном городе от голода погибло максимальное число горожан. Мертвых надо было собрать, погрузить и вывезти. Горы замороженных трупов. В Колпино, рассказывал Илья, трупы жгли в промышленных котельных. Крематории-котельные коптили без остановочно и днём и ночью, пепел и несгоревшие фрагменты человеческих тел сбрасывали куда придётся. Похоронные команды из молодых женщин, долбили мёрзлую землю, взрывали, пробивали в мёрзлой земле рвы, раскладывали штабелями один на другой и, как могли, засыпали землёй. А трупы всё везли и везли и не видно было конца этой ужасающей пляски смерти…

В конце шестидесятых годов, 20 века, после успешной защиты диплома «Горного инженера», купили мне туристическую путёвку в Ленинград. В один из последних дней своего путешествия, я приехал на Пискарёвское кладбище и пошёл между бесконечно длинных холмов братских могил. Шёл в сторону монумента «Родина-Мать», символа той ужасающей трагедии. Под каждым из холмов тысячи трупов. Был тёплый летний день, от пробивавшегося сквозь насыпь сладковатого трупного запаха, я стал терять рассудок. Признаюсь, как наяву прочувствовал всю боль за тех, кто в тех рвах. Подошёл к монументу «Родина Мать», у которого ещё трудились строители.

На каменном лице скорбный укор тем, кто позволил уничтожать гражданское население, пленных военнослужащих. Брать в «котлы» боеспособную советскую армию и расстреливать подготовленных к бою солдат и офицеров, как на учебном полигоне…

Через два года, в штабе Первого Белорусского фронта майору Илье Вейнблат вручили памятную медаль:

АКТ

Мною, начальником отдела кадров БТ и МВ 1-го Белорусского фронта полковником ОХМАН И.Г., на основании Указа Президиума Верховного Совета Союза ССР от 22.12. 1942 года, вручены медали «ЗА ОБОРОНУ ЛЕНИНГРАДА» офицерскому составу Бронетанковых и Механизированных войск 1 Белорусского Фронта.

1. Вейнблат Илья Максимович Инж-майор Командир 60 РВТБ

Подпись: НАЧ ОТДЕЛА КАДРОВ БТ И МВ 1 БЕЛ ФРОНТА

ПОЛКОВНИК – ОХМАН. 06 июня 1944 г.