Читать книгу Майсен. Часть 2. «Времена не выбирают, в них живут и умирают» - Виктор Вейнблат - Страница 5

«Крутой обрыв, как грубое надгробье.

Мне страшно…»

Евгений Евтушенко

Эту историю я записал со слов Мины Вейнблат, известной скрипачки в музыкальных кругах Грузии и Израиля. С волнением набираю номер её мобильного телефона. Долгий зуммер и мне отвечает болезненный голос Мины. Представился, коротко рассказал, собираю материал для книги о нашей фамилии. Мина внимательно выслушала, чувствовалось разговор заинтересовал её и она поделилась историей своей семьи в период тех страшных событий, о которых пойдёт повествование.

Ей было 13 лет, а её маленькой сестре 5 лет, когда девочки оказались в водовороте Холокоста. Кое-что она сама хорошо помнит, но большее по рассказам мамы, Веры Моисеевны, врача по профессии.

Работая над текстом, я сделал ещё несколько звонков в Израиль, но с каждым звонком Мина, ссылаясь на здоровье, могла уделить мне всё меньше времени. Когда моё повествование было готово, я распечатал текст, вложил в большой конверт и отправил Мине в Израиль на прочтение и одобрение. Однако, рукопись до адресата не дошла, Мина умерла.

При содействии Иды Карчемник, я встретился в городе Ессентуки с Александром Николаевичем Гайдиным, родственником Иды. Мы интересно пообщались и Александр Николаевич передал мне электронную копию единственной сохранившейся фотографии довоенных лет. Смотрю на лица людей нашего рода из далёкого прошлого, счастливые Мина, Ната, мама Вера Моисеевна и, в круглых очках, отец семейства Ишия Вейнблат,1903 года рождения, профессиональный музыкант, виртуоз скрипач. Фотография доносит нежные чувства отца к своим очаровательным дочуркам Мине и Наточке. За ними мама, она, как Родина Мать, раскинув руки, как бы закрывает своих девочек, от грядущих невзгод.

Не перестаю задавать себе один и тот же вопрос:

– За что этих интеллигентных, чистых людей, преступная германская армия и их ставропольские псы-полицаи вылавливали и уничтожали?

– За что?

Ответ я нашёл в протоколе из немецкого архива. В графе «Состав преступления», стояло одно слово – «Jude». В этом слове зашито преступление германского нацизма, которому нет и не будет оправдания.

Вера, 35-ти летняя, симпатичная женщина с дочками Миной и Наточкой, с бабушкой Златой Шмулевной в потоке беженцев уходили с Украины в сторону Кавказа. Её муж Ишия Вейнблат в дороге подхватил инфекцию и скоропостижно скончался.

Вера, без мужской помощи, с мамой и дочками, смогли добраться до Кавказских Минеральных Вод. В городе Ессентуки её приняли на работу в один из госпиталей.

Они поселились в пустовавшем доме на краю города, который бабушка вычистила, навела порядок, нашли в чём готовить еду и на чём спать. Вера сутками пропадала в госпитале. Работы было нескончаемо много, врачи сами едва стояли на ногах, а раненых, контуженных, инвалидов всё везли и везли.

Не верилось, что немцы возьмут Северный Кавказ, все ждали вот-вот наступит перелом и врага погонят бить на чужой территории. Но вопреки всему, в августе 1942 года положение на южном фронте ухудшилось. После жестоких затяжных боёв за город Ростов, советская армия, уходя от полного разгрома оставила город Ростов.

В госпиталях Кавказских Минеральных Вод началась поспешная эвакуация. Ходячих уводили через Клухорский горный перевал в Грузию. Лежащих грузили в санитарные эшелоны и через Минеральные Воды эвакуировали в Закавказье.

Как всегда, не хватало ни времени, ни санитарных вагонов, всё на эмоциях. В последний санитарный эшелон всех не смогли загрузить. Вагоны укатили, а на платформах остались лежать брошенные тяжёлораненые.

Стояла августовская жара, окровавленные бинты привлекли несметное количество насекомых. Жуки-кровососы пикировали на раны, стаи мух, неугомонно жужжа садились на пересохший рот и глаза.

Беспомощные молодые мужики, превозмогая боль, угрюмо терпели всё это, надежд на спасение уже не было, кто-то стонал, кто-то просто смотрел в небо, ожидая когда ангелы примут их души.

Врачу Вере с её двумя детьми и бабушкой, места в санитарном вагоне не нашлось, фактически и их бросили на растерзание германским нацистам.

По курортным городам поползли лёгкие танкетки, тягачи с пушками, грузовики с солдатами. Офицеры выходили из кабин оценивая обстановку. По городу замелькали мундиры грязно-зеленого цвета, зазвучала незнакомая речь. На немецком языке установили указатели по направлениям городов, общественных мест.

Запестрели плакаты с угрозами расстрела: «Если на территории города будет убит немецкий солдат, то за это немедленно будут расстреляны…».

Солдаты располагались на отдых в домах не тронутых войной. Зазвучали губные гармошки и с ними бравые солдатские песни. Оккупанты веселились, скоро конец войне, скоро победа. До нефтяных районов Грозного и Баку уже совсем не далеко. Со дня на день выступит турецкая армия, а значит, война для них закончится. Городок быстро накрыл мрак чужой власти.

Оккупанты хозяйничали не церемонясь, отстреливали собак, чтобы не гавкали, входили в дома, за съедобным. – Matka, davai kurka, eiki, mleko, kartoska…

Оккупационные власти, не мешкая, стали наводить свой порядок. По улицам стали расхаживать полицаи, набранные из местных.

Первыми указами приказали всем лицам еврейской национальности пришить на одежду жёлтую шестиконечную звезду и ждать распоряжений. Появление на улице без жёлтого знака— расстрел.

Собирая материал по Холокосту я обнаружил эпизод расправы с нашим родственником в Киеве:

«…З грудня 1941 р. було опубліковано наказ німецької комендатури, який зобов’язував усіх євреїв носити жовті зірки на грудях верхнього одягу діаметрів в 10 сантиметрів.5 грудня 1941 р. о 11-ій годині на Інтернаціональному майдані проти кінотеатру був повішений єврей Вейнблат, який їхав через Лебединський район і не знав про наказ носити жовту зірку…»

Вера как-то, во всё это не верила, ну не могут люди творить такое зло, да и советская пропаганда имела подлость всё это замалчивать. Массовая расправа фашистов над еврейским населением выдавалась за массовые расстрелы над советским народом. На то, у идеологов от ленинского коммунизма были свои расчёты. Остерегались вожди, в народе скажут, – да и чёрт с ними, с евреями, коль нас не тронут и под немцами проживём.

После короткого боя с курсантами пехотного училища в город Ессентуки вошла немецкая армия.

Вера на работу в госпиталь уже не пошла, молча присела у окна вырезать из жёлтой занавески шестиконечные звёзды, себе, маме, дочкам. В голове вертелась одна и та же мысль, значит, всё, что рассказывали раненые солдаты, правда.

Они же мне говорили, -доктор Вера, ты же еврейка, бросай всё и беги дальше, беги, не жди. Придут немцы и всех евреев, убьют, детей убьют, стариков убьют, тебя убьют, чтоб в Берлин отправить рапорт – Jden Frei…

Пришивала на одежду «Звёзду Давида», а слёзы душили, рвались выплеснуться из её больших глаз. Мучительно улыбалась, боялась передать страх неминуемой смерти своим маленьким девочкам. Дочки сами притихли, сидели рядышком, молча перекладывая в коробочках тряпочки, пуговки, фантики. Чувствовали приближение чего-то страшного.

Так бы и оборвалась жизнь и этой семьи, если бы не случай. В госпитале доктор Вера работала в паре с медсестрой Шурой Косиловой, молодой, симпатичной девушкой из местных. Сработались, сдружились, стали подругами-не разлей вода.

В этот день, Шура решила навестить подругу, узнать что и как. Пробегая по городу, случайно натолкнулась на знакомого ещё со школы парня. Он издали приметил её стройную фигурку, сделал круг и вышел навстречу, как бы случайно, в новенькой форме полицая, с винтовкой через плечо.

Школьный друг давно выказывал Шурочке свои знаки внимания, а нынче, при власти, решил проявить настойчивость перед «зазнобой».

– Привет красава. Ну, чо скажешь, как я тебе в форме?

– Ну, Гришан, ты прям, вылитый ариец! Глаз от тебя не оторвать.

Они ещё побалагурили, перекинулись фразами, посмеялись. Парень сделался серьёзным и спросил, – в гости примешь?

– Ну, …приму, коль напросился. А сам-то по дому поможешь? Крыша прохудилась, с потолка капает. Забор покосился, упадёт со следующего урагана, подпорки бы выставить. Сам видишь, мужиков на войну сгребли, инвалиды одни шастают, а какой с них толк. Я сейчас к подруге, ночевать у неё останусь, а завтра приходи, пирожков нажарю с капустой, как ты любишь.

Полицай задумался.

– Не, завтра никак, служба, панимаешь

– А в самоволку, слабо?

– Не, с фрицами такое не проходит, дисциплина у них, понимаешь. С ними разговор короткий. А для тебя я найду пару дней и ночей, шеф пообещал дать отдых.

– А чего это так, а?

– На днях всю городскую «жидовню», усех до еденного, вывозить начнём на отстрел в Минводу. Работы там будет много. Завтра, с утреца за город в дозор станем, чтоб никто не сбежал, а как эшелоны с жидами пойдут на Минводы, и нас туда же. Когда вертаюсь не знаю, но ты жди.

Услышав от полицая такую информацию, Шура подавила в себе волнение и попрощалась.

Пришла к своей подруге, докторше Вере.

С порога, трудом сдерживая волнение, полушёпотом стала говорить:

– Верка, что делаешь?

– Шью, носити жовту зірку.

– Давай, бросай шить, знакомого полицая встретила, он такое проболтался, я посей пор еле живая. Собираться и уходить из города надо, сегодня ночью. На днях будут сгонять на вокзал евреев, вывозить на расстрел в Минводы. Сегодня не уйдёшь, завтра днём за городом посты выставят, тогда всё, уже не проскочить.

Стемнеет и уходи, – шепотом повторяла одно и тоже Шура.

Верка обняла Шурку и со слезами ответила.

– Спасибо, дорогая, что предупредила. Да только куда мы пойдём, местность не знаю, в темноте собьёмся, круг в поле сделаем и зараз на посты к твоему полицаю и выйдем. А ещё маленькую на руках нести, да бабушка, как на своих больных ногах, не знаю. Не уйдём далеко, убьют нас всех. Так уж наша судьба развернулась. А ты, Шура, иди, не дай бог и тебя с нами схватят, кто там разбираться будет.

Подруги обнялись и разревелись. Потом Шура оттолкнула Верку:

– Ты что такое говоришь, я тебя не брошу, с тобой пойду. Я могу отсидеться, но ежели тебя и твоих девочек по дороге возьмут, до конца дней своих, казнить себя буду…

Короче, уходим вместе, ежели чо, вместе сгинем в чистом поле. Мне надеяться то же не на кого, а быть подстилкой у Гришки-полицая, не моё это.

Куда идти я знаю, нас школьный физрук водили в походы с ночёвкой, не думала тогда, что в жизни всё так пригодится. Я даже к себе домой не пойду за вещами, мало ли что случится, а вы пропадёте без меня. Сопли вытерли, зови маму, обмозгуем наш побег и собираемся. Выбора нет, дорогуша, коль не дойдём до наших, значит не судьба.

Успокоились, обсудили и за дело. Определились так, бабушка понесёте продукты, Вера с Шурой тёплые вещи, одеяло. Наточку к спине привязываем, как горянки делают и несём по очереди. Мина, уже большенькая, сама дойдёт. Главное в темноте через брод, в воду не свалиться.

Как стемнело, мешки за спину и скользнули в осеннюю ночь. Шура уверенно взяла направление на Кисловодск, а потом свернула на юго-восток в сторону реки Баксан. Сентябрь 1942, в этих местах не холодный, изредка срывался дождь, но это не мешало им быстро уходить в сторону линии фронта, которой как таковой и не было. Сознание отключилось от реальности происходящего, шаг за шагом в полном молчание. Не обращая внимание на боль в ногах, упрямо шли всю ночь. Страха не было, даже маленькая Натачка понимала, плакать нельзя, собаки услышат, лаять начнут, людей поднимут.

Это была игра со смертью, выжить любой ценой, не нарваться на патруль, не наступить на пехотную мину…

До первых утренних солнечных лучей беглянки прошагали почти до Кабардино-Балкарии. В полном изнеможении добрались до невысоких горных хребтов, и здесь, в узкой лощине, у родника, остановились. По-светлому уже идти нельзя, заметят.

Сели, улыбаются, из сознания стало улетучиваться что-то такое гадкое, чёрное, тягучее. Светлый лучик добра стал пробиваться в их души. Радуясь они и не подозревали, что их отслеживают в полевой бинокль.

Разведчики, заметили группу и незаметно пошли на сближение…

Боже ты мой, сколько было радости у беглянок при виде сильных, бесстрашных, весёлых бойцов, и куда делась усталость. Руки сами потянулись к расчёске.

Рассказали всё, что знали о ситуации в городе, про свой ночной маршрут. Дальше идти было уже легче, балагурили, шутили, если кто будет ранен, лечиться попросятся только к Шурочке с Верой.

Их вывели на дорогу и попрощались. -Трудно поверить, что мы вышли из ада, – сказала доктор Вера.

В то время, когда они шли пешком ехали, в Кисловодске разворачивались драматические события.

Оставшиеся в госпиталях медработники, приходили работать с ранеными. Перевязки, уколы, капельницы, стерилизовали шприцы, стирали бинты. Среди медперсонала был и пожилой врач Михаил Вейнблат.

Михаил получил место в санитарном эшелоне, перед отправкой втолкнул свою двадцатилетнюю дочь, а сам остался. Думал, зачем немцу пожилой человек, в Первую Мировую они с гражданским населением вели себя достаточно корректно. Да всё как-то обойдётся.

После обхода палат в ординаторской заполнял медицинские назначения и официальные документы. Погружённый в работу над документами, он вздрогнул от непревычного шума во дворе, резкого топота сапог, скрипа въезжающих конных телег.

Михаил услышал команду на немецком, – разойтись по палатам и ликвидировать больных и инвалидов.

В ординаторскую ввалились два полицая. Искажая привычный русский язык местными интонациями, тыча винтовкой, приказали медикам выйти во двор.

Из палат доносились одиночные выстрелы, крики о помощи, хрип умирающих.

Бросили убитых на конные телеги и отправили со двора, а медперсоналу приказали зачистить, вымыть всё и больше не приходить. Закончив с уборкой, Михаила и ещё нескольких не отпустили. Повели в комендатуру и передали молодому офицеру в наглаженной форме войск SS. Через переводчика он коротко сказал Михаилу и спутникам несколько фраз о несмываемой вине евреев перед Великой Германией и предложил вступить в «еврейский комитет». Они будут собирать для Германии драгоценности, золото, предметы искусства, принадлежащее еврейским семьям. Услышав такое, неожиданное предложение, Михаил перешёл на немецкий, объяснил офицеру, что не сможет этим заниматься. В Первую Мировую имел ранение в ногу, потом развился артрит. – Ich bitte um Verstendnis, прошу меня понять…

Удивлённый хорошим немецким, офицер махнул на него рукой:

– Нашейте на одежду жёлтую шестиконечную звезду, и без этого знака не появляйтесь на улицах, иначе вам будет расстрел. Следить за объявлениями, строго всё выполнять. Можете идти домой…

Офицер SS, уже набрал себе группу продажных евреев, готовых под любым предлогом спасать свою шкуру.

На выходе из комендатуры, Михаила негромко окликнул германский офицер-медик примерного возраста. На ломаном русском представился, сын врача, из Санкт Петербурге. Попросил сказать пару слов о лечебных свойствах минеральной воды «Нарзан».

Михаил был добрым человеком, злость пропала, ему стало интересно пообщаться с коллегой. Перебросились фразами на немецком, латыни.

Михаил вдруг отчётливо понял, что армейский врач специально затеял разговор о воде, чтоб предупредить коллегу быстро исчезнуть, это сохранит ваша жизнь.

Михаил тяжело улыбнулся, оценив поступок немецкого коллеги. Конечно, очень даже хотелось исчезнуть, спрятаться, уйти. Но шансов на спасение у него не было. Уйти ночью, незаметно в горы не хватит сил, а как местные выследят, забьют самосудом. Разговоры о таких беглецах уже ходили по рынку. Он шёл домой с тоской посматривал на изящный дом «дачу Шаляпина», занятый под штаб. На крыльце стояли входили-выходили подтянутые германские офицеры, его будущие палачи.

Улицы давно никто не подметал. Покрытые опавшими листьями клена и дуба, желтым ковром шуршали под его ногами. И до него, со всей безысходностью, вдруг дошло, – в один из таких чудесных дней кавказской осени его жизнь закончится. Смотрел на чужих солдат и был рад, что отправил дочку. Потом стал вспоминать, как легкомысленно отнёсся к тому, что рассказывали беженцы. Какая была наивность верить в порядочность немца.

Дома он ничего не рассказывал своей жене Софье, не хотел видеть её слёзы. Только попросил нашить ему из жёлтого материала шестиконечную звезду.

Жена Михаила, была из татов, Берлин по горским евреям ещё не принял решение, пока их не трогали. Сидел, правил свою рукопись, читал книги из тех, что ещё не прочёл. Каждое утро добросовестно выходил из дома до места, где немцы вывешивали свои объявления.

Возвращаясь он думал о том, как всю жизнь делал людям добро. Ночью прибегут, стучат в окно, умоляют помочь. Вставал и шёл… В любую погоду, в дождь и снег, в гололёд. Никогда, никому и ни в чём не отказывал. Спасал травмированных, выхаживал, принимал роды. А сегодня, когда я на краю гибели, вокруг меня пустота, никто не предлагает своей помощи. Даже во взглядах нет сочувствия. Злобно глянут на нашивку и отворачиваются.

Вот он, итог моей клятвы Гиппократа, бескорыстно служить людям.

В тот день, когда Мина, Шура, девочки с бабушкой тряслись в грузовичке по пыльной дороге, он прочёл объявление – «Лицам еврейской национальности Кисловодска явиться в 5 утра по берлинскому времени на железнодорожную станцию для …заселения малонаселенных районов Украины».

Это была откровенная ложь. На самом деле весь древний народ с оккупированной территории собирали для окончательного уничтожение. В назначенный день и час в сопровождении охраны, всех, семьями с детьми и подростками загнали в товарные вагоны и на открытые платформы. Добирая людей на других станциях, эшелон остановился за городком Минеральные Воды у корпусов построенного до революции Стекольного Завода.

Резкая команды полицаев раздеться, сложить вещи и выходить из вагонов.

Несчастных погнали к противотанковой траншее. Грохнули первые выстрелы. Люди всё поняли, паника, крики.

– Нас Убивают, Спасайтесь …!!!

Молодые женщины подхватив детей на руки, бежали по полю, пытаясь спастись. Полицаи из местных, догоняли, били штыками, ножами, глумились, подтаскивали к яме и сбрасывали ещё живых… Дети, девушки, юноши, мужчины и женщины, люди преклонного возраста, были здесь убиты. За три дня глубокие противотанковые рвы, траншеи за Стекольным Заводом заполнились телами несчастных. В одну из траншей упал смертельно раненый Михаил…