Читать книгу Ключи от рая - Виктория Александровна Борисова - Страница 4

Ветер швыряет в лицо холодные капли дождя, и палые листья шуршат под ногами при каждом шаге… Девушка в промокшем плаще, надвинув капюшон на глаза, идет по бульвару, не глядя по сторонам. Кажется, она настолько погружена в себя, что даже не замечает непогоды.

Вот девушка присела на скамейку, достала пачку сигарет и зажигалку. Черт, не горит! Она чиркала снова и снова, но безуспешно.

– Девушка! Можно вам помочь?

Маленький огонек осветил строгое бледное лицо с тонкими чертами. Девушка торопливо прикурила и только потом посмотрела на незнакомца. Короткая, почти под ноль, стрижка, челюсть шире лба, кожанка чуть не трескается на крутых плечах, золотая цепь поблескивает на шее… Бандюган, не иначе – равнодушно подумала она. Впрочем, это уже не имеет никакого значения.

– Поздновато гуляешь, красотуля! Может, проводить? Или ко мне поедем?

Девушка не удостоила докучливого кавалера даже взглядом, лишь коротко бросила:

– Отвали.

– Да ты… – возмутился было парень, но посмотрев в ее лицо, белое и неподвижное, словно маска, заглянув в пустые глаза, вдруг почувствовал себя так, будто на него пахнуло холодом. Да не просто холодом – могилой… Ну ее, припадочная какая-то. Мало ли что выкинет! Засунув руки в карманы кожанки, он зашагал прочь и скоро исчез в темноте.

Девушка даже не обернулась в его сторону. Она курила жадно, взатяг, словно это сейчас было для нее важнее всего на свете. Когда сигарета догорела до самого фильтра и маленький огонек погас, она отбросила окурок в сторону, но с места не поднялась. Устала, ноги гудят… Умом она понимала, что время уже позднее еще немного – и метро закроется, а потому надо встать и идти, возвращаться к себе «на квартиру» – она даже в мыслях никогда не называла домом комнату в коммуналке, где коридор заставлен всяким хламом, штукатурка падает на голову и вечно пахнет то кошками, то вчерашними щами. Даже там она живет на птичьих правах, и не сегодня-завтра придется освободить жилплощадь (вот еще одно очень подходящее слово!), но это все ерунда, глупости! Трущобная богема неприхотлива в быту. Если есть где спать и куда повесить гитару – то все не так уж плохо. Другое дело, что там ее никто не ждет, и потому возвращаться в эту постылую конуру совсем не хочется.

Если честно, то и родной дом вряд ли был много лучше этого убогого обиталища. Марина родилась в далеком городке за Уралом, выросшем вокруг крупного горно-обогатительного комбината. Все его жители были так или иначе связаны с ним, и иначе как «кормильцем» родной завод не называли. Маринины родители тоже трудились там. Папа был теплоэнергетиком (Маринка в детстве никак не могла выговорить это длинное и сложное слово), а мама – инженером промышленной вентиляции. Семья жила небогато, но весело. В доме часто собирались друзья. Мама пекла пироги и печенье «поцелуйчики», на столе появлялась бутылка красного вина – одна на всю компанию, но и этого вполне хватало. В воздухе висел сигаретный дым, гости спорили до хрипоты и пели под гитару, а маленькая Маринка терла слипающиеся глаза кулачком, и все не хотела идти спать, как мама ни уговаривала.

Она и сама не помнит, когда впервые взяла гитару в руки. На ее прикосновение струна отозвалась глубоким и чистым звуком, и девочка испытала странное чувство – восторга и ужаса одновременно. Это было почти чудо! Тронь – и запоет…

С тех пор гитара стала ее неразлучной спутницей. Девочка пошла в музыкальный кружок при заводском клубе и старательно осваивала нотную грамоту. «Мариночка у нас способная, – говорила мама, – ей надо в институт культуры поступать. Вот соберемся с деньгами и пианино купим!»

Не собрались. Хотя Марина действительно оказалась способной… Гитара в ее руках словно становилась чутким живым существом, отзываясь на каждое движение длинных и гибких пальцев. Вскоре она и сама стала сочинять стихи, аккуратно записывая их в школьную тетрадку, и подолгу подбирала музыку…

К пятнадцати годам девушка превратилась в настоящую красавицу. Куда только девался неуклюжий подросток, «щенок о пяти ног», как шутливо говорила мама! Стройная точеная фигурка, волосы падают на плечи иссиня-черной смоляной волной, а глаза совсем светлые, почти прозрачные… «Девка-то как писаная выросла!» – судачили соседки. В любой компании Марина стала настоящей звездой, лихо исполняя песни Высоцкого и «Поворот» модной тогда «Машины времени». Парни заглядывались на нее, но она словно бы не замечала, живя в собственном мире. Там были музыка и стихи, любимые книги и мама с папой, кошка Матрена… А главное – ожидание и предчувствие будущего. Так еще не раскрывшийся бутон терпеливо ждет того момента, когда ему суждено будет стать прекрасным цветком.

И все бы хорошо… Только вот мама вдруг стала какая-то грустная, бледная, жаловалась на слабость и головную боль, и подолгу лежала в постели. Поначалу казалось, что она просто устает на работе, и Марина, как могла, старалась помогать по дому, чтобы дать ей отдохнуть.

Для всей семьи начался настоящий ад. Больница, бесконечные обследования, врачи, прячущие глаза, операция, долгое мучительное лечение… Но все это не помогло. Мама слабела с каждым днем. К концу она сама на себя стала не похожа – высохшая тень с тихим шелестящим голосом, косыночка на лысой голове… Волосы выпали от химиотерапии, под глазами залегли черно-синие тени, и не верилось уже, что совсем недавно эта женщина смеялась, пела, наряжалась и пекла печенье. Казалось, что за эти страшные, черные два года она исстрадалась и измучилась настолько, что и сама хотела, чтобы все это поскорее кончилось.

«Ах, мама, мама, зачем ты ушла так рано?» Ее не стало в тот год, когда Марина закончила школу. Мела февральская метель, на улицах лежали сугробы, но мама почему-то вдруг немного приободрилась и даже заговорила о том, что хотела бы сходить в лес и увидеть, как зацветут ландыши. «Мне бы только до весны дожить!» – повторяла она, и на бледных запавших щеках появлялся слабенький, но живой румянец. Марина поверила в чудо, и они с мамой подолгу сидели, рассматривая старые фотографии, мечтали, строили какие-то планы…

Но до весны мама так и не дожила. Она умерла в промозглый и ветреный мартовский день. С неба падали хлопья мокрого снега, а Марина с отцом шли домой из больницы, обнявшись, и плакали. Казалось, что все кончено, и весна теперь уже больше никогда не наступит…

А время шло, и надо было как-то жить дальше. Впереди были выпускные экзамены, но вместо того, чтобы заниматься, Марина уходила на берег реки и подолгу сидела, глядя на серебристую гладь. Словно сами собой в голове складывались слова, и нанизывались на мелодии, словно бусины на нитку…

Странные получались песни – не то языческие заговоры, не то молитвы. «Ни черта не понятно, но круто!» – говорили друзья. Все чаще и чаще ее просили петь своё, и Марина пела. В такие моменты ей казалось, что душа улетает куда-то далеко-далеко, голос сливается с гитарным ритмом в одно целое, и даже горе отступает ненадолго.

Домой теперь она не спешила – после смерти мамы там стало пусто и холодно. Друзья после похорон почти не наведывались, а на столе вместо красного вина все чаще появлялась бутылка водки. Отец пил в одиночестве, и все смотрел перед собой прозрачными детскими глазами, словно не понимая, где он, и что происходит. Марина видела, что он все глубже погружается в алкогольный дурман, но помочь ему не умела. Да и чем тут поможешь?

Сроки подачи документов в институт культуры Марина пропустила и зачем-то поступила в местный политех, на отделение тяжелого машиностроения. Всего одного семестра ей оказалось достаточно, чтобы понять, что инженера из нее не выйдет. Зато в институте появились новые друзья из ансамбля политической песни «Но пасаран». Вместе они ездили по городам и весям, выступали где придется – в сельских клубах, а то и вовсе под открытым небом. Программа была отработана хорошо – сначала что-нибудь про борьбу за мир и солидарность, а уж потом – что душа просит.

Той зимой, перед самым Новым годом, в городе случилось настоящее событие – рок-фестиваль. Приехали даже известные музыканты из Москвы и Питера! Выйдя на сцену, Марина волновалась ужасно, даже коленки тряслись. Еще бы – первое настоящее выступление, а раньше так, самодеятельность… Было так страшно опозориться, что она даже хотела малодушно сбежать, но, увидев зал и сотни глаз, устремленные на нее, стряхнула застенчивость и запела. Больше не было ничего вокруг – только она сама и гитара… Да еще голос, летящий вверх, поднимающий ее над толпой. Когда Марина закончила петь, на минуту наступила тишина – а потом зал взорвался аплодисментами. В этот миг, стоя на деревянной, наспех сколоченной эстраде, она почувствовала себя совершенно счастливой. Будто крылья за спиной выросли…

Тот фестиваль, наверное, стал поворотной точкой в ее судьбе. После первого курса Марина бросила институт и поехала покорять Москву. На что она рассчитывала – и сама не знала. В кармане лежали пятьдесят рублей и адрес, что оставил ей веселый лохматый бас-гитарист из группы со странным названием «Перелом Пересвета». «Там все наши люди! – объяснил он, – будешь в Москве – заходи обязательно!»

Столица встретила ее не то чтобы с распростертыми объятиями, но вполне гостеприимно. В квартире на шестом этаже старого дома в самом центре (Марина и представить себе не могла, что в Москве бывают такие дома!) на дверях не было замка. Пока Марина стояла, раздумывая, что делать дальше, навстречу ей вышла хозяйка – женщина лет тридцати пяти в кожаных штанах, с буйной гривой кудрей, крашеных в душераздирающую рыжину.

– Привет! А ты откуда взялась? – весело спросила она.

– Из Ново-Октябрьска, – несмело ответила Марина, – мне ваш адрес Андрей дал. Кочкин.

– Кочкин… Кочкин… – женщина нахмурила лоб, – не помню. Да разве упомнишь всех… Ну, и черт с ним. Ладно, заходи, чего в дверях-то стоишь! Меня Вера зовут. Или просто Верыч – для друзей.

Так для Марины началась новая жизнь – непривычная, непонятная, но зато очень интересная. Обитатели странной квартиры жили как птицы небесные: встанут – поют, что Бог пошлет – то и поедят. Люди приходили и уходили когда хотели, оставались жить неделями и месяцами. Сердцем и душой этой разношерстной компании, конечно, была сама Вера. Она вечно кого-то кормила, обогревала, утешала, устраивала «квартирники», хлопотала, договаривалась… Сюда же захаживали и знаменитые музыканты, перед которыми Марина почти благоговела.

И новые песни рождались сами по себе. Марина еле успевала записывать. Она охотно исполняла их для всей буйной компании, когда просили – а просили все чаще и чаще.

Даже Вера одобрительно качала рыжей гривой.

– Молодец, девчонка! Можешь делать вещи!

Пела Маринка и другое… Само время располагало. После неудавшегося путча в августе девяносто первого года Москва гудела, словно потревоженный улей. На улицах и площадях собирались митинги, газеты пестрели кричащими заголовками, и было совершенно ясно, что возврата к прошлому, к той стране, где родилось и выросло не одно поколение советских людей, нет и уже не будет… И что дальше – непонятно. Были и надежды, и страхи. А Маринка вспоминала родной город, завод, друзей и соседей, что тяжко трудились, безропотно терпели условия жизни, которые в любой другой стране мира, наверное, отнесли бы к пыточным, а потом так же безропотно и безвременно сходили в могилу. Как мама… А ведь ей едва исполнилось сорок! Теперь завод представлялся уже не кормильцем, а кровожадным Молохом, требующим человеческих жертвоприношений.

Ее начали приглашать на сборные концерты, на вечеринки в клубах… Марина радостно отзывалась на любое предложение – не из-за денег, она даже стеснялась их брать поначалу! – а ради того, чтобы снова и снова пережить волшебную власть над слушателями и чувствовать, как ее песня находит отклик в сердцах других людей.

А потом пришла любовь. Его звали Егор, он был высок, широкоплеч, играл непонятную музыку, и сам себя называл гением-авангардистом. Он очень любил поговорить о высоком искусстве, непонятном обывателю, о том, что деньги – мусор и что «не стоит прогибаться под изменчивый мир»… Да в общем-то прогибаться ему никогда и не приходилось. Сыну высокопоставленного чиновника незачем опасаться за свое будущее! Все расписано заранее – английская школа, престижный ВУЗ, потом – карьера. И так до самой персональной пенсии, до почтенной старости, убеленной благородными сединами. Но и ведь «золотой молодежи» хочется иногда пошалить, даже слегка взбунтоваться против родительского диктата, сбежать из чинной и скучной атмосферы высотки на Котельнической, чтобы окунуться в вольную богемную жизнь…

Тогда Марина, конечно, всего этого не знала. Просто увидела красивого парня, заглянула в его глаза – синие-синие, как небо после грозы – и почувствовала, что пропала. Егор казался ей принцем из сказки, материализовавшимся по невероятному стечению обстоятельств. Когда он улыбнулся, взял ее за руку и увел за собой, Марина шла, не чувствуя под собой земли.

Совсем как в песне.

И были сумасшедшие дни и ночи… Марина и сейчас не могла бы припомнить в деталях, как прожила эти три недели. Чужие квартиры, дешевые забегаловки, нежность и страсть… Как рассказать про любовь? Как передать жар тела и трепет сердца? Сколько слов ни сказано об этом от сотворения мира до наших дней – все впустую!

Марина не думала о будущем, не строила никаких планов – просто была счастлива всем своим существом, до последней клеточки и кровинки. Лишь однажды она испугалась, увидев в руках Егора медицинский шприц. На мгновение перед глазами встала больничная палата, железная кровать, мамина голова на подушке…

– Ты что, болен? – вымолвила она белыми от ужаса губами.

В ответ любимый лишь улыбнулся.

– Нет, с чего ты взяла!

– А это что?

– Допинг, малыш! Особенная штука, скажу я тебе. В жизни надо все попробовать. Хочешь?

Марина кивнула и протянула руку. Какая-то часть ее существа, сохранившая здравый рассудок, предупреждала: не смей, не надо! Но рядом был Егор, и с ним она готова была разделить все, что угодно. Тихий робкий голос разума послушно затих. Боли от укола она почти не почувствовала, даже когда игла вошла в вену. Ничего страшного, можно и потерпеть, почти как в поликлинике, когда кровь сдаешь, – успела подумать она.

А потом произошло нечто невероятное. По всему телу растеклось живое и нежное тепло. Казалось, что каким-то невероятным образом под кожей поселилась ласковая чужая жизнь. Появилось чувство невероятного счастья и покоя. Хотелось лечь, не двигаться, чтобы не расплескать это ощущение, словно драгоценную влагу, чтобы оно продолжалось как можно дольше, до бесконечности…

Они с Егором рядом, обнявшись, его синие глаза смотрели прямо в душу, нежные руки касались ее тела. Есть ли на свете счастье больше?

– Что со мной? – спросила она, еле ворочая языком.

– Приход, – отозвался он непонятно, – Ну, что, понравилось?

А дальше снова была любовь…  Казалось что время умерло, пространство чудесным образом свернулось в одну точку и в целом мире есть место лишь для них двоих.

Но, как заметил кто-то мудрый, ничто не длится вечно. Когда лето сменилось затяжными осенними дождями, они с Егором стали видеться все реже и реже. Он отговаривался вечным недосугом – диплом, институт, семейные проблемы… Но Марина уже чувствовала – что-то главное между ними закончилось. Егор стал очень быстро меняться. Теперь он бывал нетерпим, язвителен, даже груб. Мог устроить скандал при посторонних, накричать… В конце концов он ушел, хлопнув дверью, и больше не появился. Много позже, стороной, от общих знакомых Марина узнала что Егор закончил институт, женился на дочке замминистра и уехал по распределению работать в посольстве где-то не то в Катаре, не то в Кувейте. Даже проститься не пришел, и от этого почему-то было особенно обидно.

Марина страдала, но разыскивать любимого, просить и унижаться не позволяла гордость. Большая и шумная квартира Верыча больше не казалась ей веселой. Хотелось скрыться, спрятаться, чтобы никого не видеть и не слышать, не отвечать на дурацкие вопросы… Как булгаковская Маргарита, теперь она мысленно просила любимого только об одном – чтобы он отпустил ее, дал дышать воздухом…

И песни были уже совсем другие:

Теперь у нее был только один друг, зато надежный, настоящий – белый порошок в маленьких пакетиках. Сначала Марина старалась употреблять как можно реже, но постепенно втянулась. В тусовке всегда у кого-нибудь есть с собой маленькая порция счастья… Сначала все друзья и рады угостить, а потом приходится расплачиваться. Денег у Маринки не было, зато рядом скоро появился Гарик Шпурман – ушлый и шустрый молодой человек, с вечной, словно бы приклеенной улыбочкой на тонких губах и уклончивыми глазами. Как ни старайся – взгляд поймать невозможно, и кажется, что смотрит он то в сторону, то поверх головы, словно там и есть самое интересное… Для Марины он оказался просто незаменимым – договаривался о выступлениях, рассчитывался с устроителями концертов и вечеринок, снял для Марины комнату (хотя сначала обещал отдельную квартиру!) … Но главное – бесперебойно снабжал ее очередной дозой. А еще – выдавал денег «на жизнь», каждый раз вздыхая, что дела идут – хуже некуда и он опять страдает через свою доброту. Марина догадывалась, что на ней он зарабатывает много больше, но не протестовала. Ей было почти безразлично.

Иногда хотелось бросить все и вернуться домой. Она и поехала… Потом сильно жалела об этом. Родной город встретил ее холодом и безнадегой. Даже дома выглядели какими-то покосившимися и обветшалыми. Завод стал, отец, как и многие, потерял работу, и теперь перебивался случайными заработками в одной-единственной надежде – дотянуть как-нибудь до пенсии. Но еще хуже было другое – за это время из крепкого и нестарого еще мужчины он успел превратиться в трясущегося алкоголика. Маринка даже узнала его с трудом. Она, как могла, прибралась в доме, оставила отцу немного денег (больше просто не было!), и уехала, чтобы никогда не возвращаться.

«Милый, бедный папа! Что с тобой стало? И жив ли ты теперь?» Марина не видела отца уже три года и чувствовала себя виноватой. Бросила, можно сказать на произвол судьбы… Но как помочь человеку, который упорно себя толкает в пропасть?

И сама такая же. Марина зябко поежилась, но не холод был тому причиной. Третий день без дозы, совсем скоро начнет ломать не по-детски… По всему телу бежит противный озноб, болят все суставы и мышцы, и голова просто раскалывается.

Но еще хуже было ощущение полной безнадежности и бессмысленности собственного существования. Как жить, если впереди только пустые дни и ночи, и ничто больше не доставляет радости? Даже белый порошок оказался обманщиком! Теперь очередная доза уже не приносит блаженства, а лишь избавляет от страданий – и то ненадолго. И новые песни уже не рождаются, словно где-то там, наверху, закрылось маленькое окошко, через которое иногда удавалось увидеть ясный свет, поднимающий ее над собой, куда-то к небу… Больше всего Марина страдала именно из-за этого. Зачем жить, если то, ради чего она родилась, стало недоступно? Люди вокруг только раздражают. Никого не хочется видеть.

Разве что Глеб… Он особенный, не такой как все.

Марина чуть улыбнулась, вспомнив тот холодный зимний вечер, когда познакомилась с ним. В прокуренном подвале, носившем гордое название «Арт-кафе», яблоку негде было упасть. Здесь собирались молодые дарования, обремененные большими амбициями, но не признанием и деньгами – поэты, художники, музыканты… Собственно, клуб был открыт вовсе не для них. Это заведение было еще одним коммерческим проектом вездесущего Шпурмана. Его идея показать нуворишам настоящую «трущобную богему», воссоздать дух декаданса «серебряного века» в Москве разгульных девяностых оказалась довольно прибыльной. Среди новоявленных бизнесменов, разбогатевших на торговле спиртом «Рояль» и куриными окорочками, оказалось немало желающих поглазеть на «людей искусства», словно на зверей в зоопарке.

Зато и творческим личностям теперь было где собираться. Здесь не только спорили, разговаривали «за жизнь» и выпивали, но еще играли, пели… Выходило гораздо лучше чем на проплаченных концертах. «Ведь не сытую публику потешаем, для себя поем, для друзей…» Для души, словом.

В тот раз пела и Марина. «Небо в ладонях» – свое любимое… На Глеба она сразу обратила внимание. Он был совсем не похож ни на лохматых полупьяных «гениев», исполненных сознанием собственного величия, ни на случайных любопытствующих посетителей. На нее только глянул один раз – цепко и внимательно, устроился за столиком, посидел, послушал… Потом подошел и сказал:

– Здорово. Знаешь, ты очень талантливая!

– Правда? – Маринка вспыхнула как девочка. Почему-то эта похвала тронула ее сердце. Она видела, что Глеб говорит искренне, но дело было не только в этом. Парень был симпатичный, но в его лице она увидела отражение чего-то большего… Наверное, того самого ясного света, которого была лишена с некоторых пор.

Виделись они нечасто, и в отношениях не было ничего даже отдаленно похожего на любовный роман или хотя бы легкий флирт. Зато была какая-то особенная близость. Они могли разговаривать часами обо всем на свете, читали друг другу свои стихи, и некоторые он даже дарил ей – для песен… Глеб знал о ее болезни (с некоторых пор пристрастие к белому порошку Марина стала считать именно болезнью, и очень стеснялась ее), но никогда не читал мораль, не произносил правильных и бесполезных слов о том, что надо взять себя в руки и бросить. Знал, что для нее это невозможно.

А сейчас он согласился взять ее с собой в самое последнее путешествие.

Марина сунула руку в карман плаща. За оторвавшейся подкладкой пальцы нащупали маленький пакетик. Это что такое? Она вытащила нежданную находку – и чуть не вскрикнула от радости. Есть еще одна доза последняя! Ее она берегла на самый крайний случай, даже сделала вид, что забыла о ней. А потом и вправду забыла…

Маринка даже приободрилась. О том, что произойдет через несколько часов, она думала без страха. Даже с любопытством. В самом деле, чего бояться? Она так устала!

А пока можно пойти домой, в давно опостылевшую комнату. Там, по крайней мере, тепло и сухо. Один укол – и станет легко, все тревоги и печали отступят, и несколько часов можно будет провести в приятной полудреме…

Нет, не нужно. Марина вдруг почувствовала, что это было бы неправильно. Повинуясь внезапному порыву, она выбросила пакетик в ближайшую урну, и решительно пошла прочь.

На метро еще можно успеть.