Читать книгу Тлен - Виктория Королёва - Страница 5

Утро. Я понимаю это каким-то шестым чувством.

В горле сухо, настолько сильно, что сглотнуть получается не с первого раза. Дерёт. Пытаюсь оторвать голову от подушки, но она не подчиняется – тяжёлая, неподъёмная. Твою мать…

Пробую ещё и ещё, но каждое крохотное движение отдаёт хрустом и тупой болью в шее. Это всё не так страшно, страшно то, как ужасно меня морозит, буквально потряхивает изнутри. И во рту кошки нассали – клянусь.

– Да я нанимался что ли со всеми его шлюхами возиться? У меня ещё дел до жопы!

Глухой удар, а после очень осторожное:

– Да… давай я? – и более радостное: – Я хочу тебе помочь.

– На, – звон ключей разрезает воздух и раздаётся гулом в моей голове. – Только не обижай её.

– Конечно, а она красивая?

– Лёшка… просто девочка. Хорошо?

– У меня Юлька есть, – насупливается.

– Ой, блять. Ладно, хер с тобой. Я пошёл. Сделай как попросил, потом к Ромке её.

– Спасибо!

– Ага, давай.

Сглатываю, прислушиваясь к мужским голосам за дверью. За дверью в незнакомой комнате, в незнакомом, блять месте! Сука…

Дышу глубже, пытаясь встряхнуться. Голоса где-то совсем рядом. Прислушиваюсь, но от этого только сильнее шумит в ушах. Ни один голос не цепляется за память. Не он. Не те. Не понимаю, что именно пытаюсь найти, но то, что не нахожу искомое – факт.

Кое-как приподнимаюсь, с ужасом понимая, что из одежды только… ни-хе-ра! Судорожно натягиваю на себя покрывало кровати, слыша скрип в замке.

Твою мать. Твою мать! Они меня ещё и заперли?

В груди сжимается испуганно. Смотрю на дверь, не мигая, ожидая увидеть… твою нахрен мать… я сама не знаю кого. В памяти вспышками картинки: очень тёмные, почти чёрные глаза, руки на запястьях, жёлтые светильники, стекло. И мы… близко. Слишком близко, чтобы не понять, что именно происходит.

Господи… что я вчера натворила?

Подтягиваю шероховатую накидку выше к шее. Три удара сердца и на пороге появляется невысокий, щуплый парень в тёмно-синих джинсах и чёрной кофте явно не по размеру. Никаких чёрных глаз, никаких знакомых черт.

Ты ещё кто такой?

Замираю разглядываю вошедшего. Обычный… слишком обычный. Светленький и странненький. Лицо угловатое, нос чуть кривой, губы тонкие, волосы торчат в разные стороны. Сердце испуганно дёргается. Паренёк выглядит как актёр какого-нибудь ужастика про маньяков.

Он делает несколько шагов внутрь, оглядывается, проверяя, всё ли на месте, потом смотрит на меня – и застывает, приподняв брови. Он смотрит, и я смотрю на светло-голубые глаза, которые немного вытаращены. И всё-таки он странный. Не опасный, вроде бы как, просто немного… неформат. Напрягаюсь сильнее. Опасливо разглядывая дальше.

– Ух ты, какая шишка у тебя…

Чего?

Взгляд парня на секунду падает на мои ноги, которые частично видно из‑под покрывала. Прослеживаю взгляд и только сейчас замечаю: чуть выше колена, сбоку, красно‑фиолетовый синяк. Охренеть… Моментально прячу под покрывало.

Я не помню этого. Совсем.

В голове нарастающий вой. Что-то с остервенением долбит по железу прямо под черепом. Глаза режет от света. Парнишка то двоится, то снова кажется просто чудаковатым. У него лёгкая перекошенность уголка рта. Пока я затихла, незнакомец широко улыбается. Не злобно – нет, просто… как привычка? Или что это такое? Чувствую себя ещё более голой и беззащитной. Хотя, куда уж хуже-то… блять.

– Проснулась уже, да? Это хорошо, а-то уже обед. Тёмыч извёлся весь.

Бодрый, даже через край бодрый голосок паренька звучит со странной растяжкой в словах. Есть ощущение, что он проговаривает их чуть медленнее, чем думает. Как у человека, который не до конца считывает, что происходит, или не понимает, насколько всё хуёво со стороны.

В голове проносятся очередная вспышка: мужчина в темноте коридора, его руки на мне… дыхание на шее и то… как он нагнул меня над диваном и тра…

Блять.

– Тёмыч? – осипшим голосом.

И тут же спотыкаюсь о собственную мысль. Горло сжимает.

– Ага, – весело заключает парнишка. Как будто речь о ком-то, кто просто вчера нажрался, а не… – Ему люлей да…-да-али за тебя. Да-а-а, а как ты пришла к нам?

Помогите… твою мать! Помогите!

Сказать что-то откровенно страшно, не могу выдавить и слова. Но и не требуется – парень словно опомнившись, достаёт деньги и опускает их на тумбочку рядом. Делает это неловко, практически роняет их.

– Это тебе.

– Мне?

Кивает.

– Не хочешь брать? Я тогда себе возьму, можно?

И смотрит… как… как ребёнок.

Я теряюсь. В его взгляде нет ни капли понимания, что эти деньги сейчас для меня – как пощёчина, как гребучий ценник, что это оскорбление…

– Ну… если тебе нужны, то да… а я бы на них купил тележку. Большую. Знаешь большие есть, я тебе покажу, хочешь?

И тут до меня доходит, что не так… Твою дивизию!

– Да, конечно. Можно я оденусь? А потом покажешь. – как можно мягче проговариваю, стараюсь максимально аккуратно себя вести.

– Я тоже долго с тобой не могу, мне пойти надо. Я Тёму подменяю. Мне ещё ему помочь надо.

Да иди ты уже, Господи!

Но вместо этого, спрашиваю, пытаясь говорить с ним на одной волне:

– А зачем меня закрыли?

Парень хмурится, не хочет говорить, пытается придумать что-то. Думает пять, десять… пятнадцать секунд, а после широко, не совсем симметрично улыбается… Снова.

– Гриша наказал Тёму. Он тебя пропустил, а у нас такое нельзя.

– Почему?

Подносит палец к губам и оглянувшись влево-вправо, шепчет:

– Гриша большой босс. У него и пистолет есть и машина красивая, чёрная. Убить могут. Нам нельзя никого пускать.

Блядство…

– Ты красивая. – вдруг выдаёт.

Подвисаю.

У него резкая смена темы и настроения, и блять, я в ахуе. Только что – про убийства, пистолеты, наказания, а через секунду – «ты красивая».

– Спасибо, ты очень милый.

Улыбаюсь, но самой страшно до усрачки. Я понятия не имею, как себя вести с такими людьми, они меня пугают.

– Мне можно уйти? И это забрать? – киваю на деньги.

Он радостно кивает, но через секунду грустнеет.

– Может ещё останешься?

Я уссусь от страха сейчас.

– Мне к маме надо.

– Ну жалко… – говорит, растягивая слоги. – Я бы тоже к маме, но нельзя. Мне Тёме надо помочь.

Тяну губы в улыбке, вымученной на самом деле, но он не понимает. Этот парень несмотря на всё, ведёт себя куда как достойнее, чем все те мужики, что крутятся вокруг меня за последние сутки. Он странный, с психикой как у перекошенного дома, но при этом рядом с ним – честнее и безопаснее, чем все остальные.

Как итог, он, в смысле – Лёша, добродушно рассказывает, что мы не в доме, а в пристройке, что стены тут тоньше, зимой дует, зато «своя» комната у него есть. Как я тут оказалась, он не знает, а вот шмотки мои сам собирал. Этот момент с особой гордостью рассказывает. А ещё Лёша много-много говорит про Гришу и Тёма. Слова льются потоком:

какой Гриша хороший босс, если его не злить, Гриша берёт Тёму с собой, потому что Тёма умный, но есть ещё умный Тим, у Гриши «самый большой пистолет» и «тачка как в кино» … много он говорит. Лёша перескакивает с темы на тему, он то улыбается, то хмурится.

Язык не поворачивается спрашивать, кто такие эти люди. Я, блять, не хочу знать наверняка. Судя по домине, там какой-то пузатый урод… и с огромной долей вероятности, юзал он меня вполне себе радостно. Ублюдок.

Каждое уточнение – как минное поле. Хочется спросить: «А Гриша вчера здесь был? А Тёма где спал? А я что делала?» Но я сдерживаю себя… не знаю, что хуже… узнать, что он был один и кто он, либо то, что они меня тут всей сворой пользовали, пока я ныряла и выныривала. Внутри стянуто в тугой узел: один шаг в сторону и меня размотает. Любой лишний вопрос может сделать из меня «проблему», а проблемы здесь, судя по словам Лёшеньки… решают быстро.

Мне хочется скорее отсюда выбраться и всё. Просто уйти.

Господи, не знаю, как всё так получилось. У меня вчера мозг выключился! Кто-то подошёл, выдернул штекер и всё… Я помню Макса, помню девчонок, шампунь, смех, ор музыки, холод помню… А дальше – какими-то урывками, ссаными кусками! Коридор, руки, глаза эти чёрные, диван и тяжесть на мне…

Между воспоминаниями – провалы, чёрные дыры, в которые можно свалиться, если смотреть туда слишком долго.

Я в дерьме!

У меня нет трусов, телефона и ключей от дома… я не знаю, что случилось и что будет дальше. В голове крутится только: «как я сюда пришла» и «как теперь уйти без последствий». Ответа нет ни на первый, ни на второй вопрос. И не было бы, не заяви парень:

– Давай-давай, краси-и-ивая куколка, я поведу тебя Роме.

И он действительно повёл меня к этому самому Роме… Выйдя из пристройки огляделась, но видно было не так много, по сути, мы находились на огромном участке и там за домиком дом в несколько уровней, но мы идём не к нему, к воротам ведущим в лес.

Лёша тащит меня за руку, периодически оборачивается и что‑то бубнит себе под нос: что не успевает, что Гриша будет ругаться. Я выбираю самую безопасную тактику – киваю и улыбаюсь, когда он на меня смотрит, лишь бы не нервничал. Мало ли, вдруг у него перемкнёт и плакал котёночек…

Меня передают из рук в руки высокому, сутулому Роме. Мужик явно старше меня, лет на сто, блин. У него хреновый говор и вид тоже хреновый, но выбирать не приходится. У меня только одно желание – свалить отсюда как можно скорее.

Я настолько в жопе, что даже страшно.

Лёша остаётся у ворот и машет рукой на прощанье – слишком активно, по‑детски, с задором, блин… Всё это происходит на фоне того, как мы выезжаем в лес. И я не шучу: мы сворачиваем на узенькую дорогу в лесную, блять, чащу – сразу, как только ещё какой‑то мужик захлопывает за нами ворота.

Здрасти… просто, блин, здрасти!

Роман… как его там по батюшке – усмехается и выдаёт:

– Да не трясись Мальвинка, довезу тебя.

У Мальвины синие волосы – знаток, фигов.

Киваю, пытаясь выдавить из себя хоть что-то вроде благодарности, но слова лезут плохо. Всё-таки платье на голое тело, сапоги и кофта от добродушного Лёши совсем не располагают к свободе, чтоб вас…

До сих пор не поняла, что это за посёлок такой, из леса мы выехали на окраину города и уже оттуда, какими-то окольными путями, доехали до моего дома.

Знакомый проулок, облезлая детская площадка, мусорка у торца. Всю дорогу я думаю, что это какой-то ебанутый сон: ещё несколько минут назад я сидела в кафешке, весело пританцовывая, а сейчас выжатым лимоном прошу незнакомого бородача остановить у торца. Про кофту даже не заикаюсь. Надеюсь, этот странный мальчик простит воровство. Хотя, при всём желании, отдать я всё равно не смогу – поехать туда обратно у меня ни сил, ни желания, ни, блять, инстинкта самосохранения нет! До сих пор колошматит как не в себя.

Какой-то сюрреализм, клянусь.

До подъезда – бегом. Ноги трясутся, каблуки стучат по асфальту, отзываясь резкой болью в голове. Кофта мальчика Лёши на мне болтается; рукава длинные, но закрывают бледные кисти. Там синяки и вены проступили… пиздец радость.

Если ещё и мать спит… пиздец продолжится! Только уже в другом формате.

Хотя. Деньги, которые я зажимаю в кулаке, делают жизнь радостнее. Чуть-чуть. Будет на что телефон с курткой купить. Мои вещи едва-ли вернутся. Не стоит даже надеяться. Чёрт… жалко до безумия. Я эту куртку ждала месяц с Китая!

Смотрю на купюры – дали нормально… на несколько телефонов.

Хорошо, блять, оценили забредшую на огонёк девку.

Я же не дура, что-то всё-таки вспомнила и поняла: меня за шлюшку по вызову приняли, вот и оплатили… услуги. Это мерзко и кусает изнутри, но это всё уже случилось, а деньги… лучше с ними чем без них. Без них будет даже хуже.

И всё-таки противно…

Залетаю в подъезд – дверь хлопает, подгоняя мою голую задницу двигаться быстрее. У нас обычная пятиэтажка: облезлые стены, грязно‑белый потолок, граффити, чьи‑то матюки, воняет кошачьей мочой, сыростью и ещё какой‑то хернёй.

Здравствуй, сука, дом…

У меня есть желание откусить всем головы, особенно Каринке, которая уболтала поехать к этим придуркам. Мы знакомились с парнями и тусили вместе, но так чтобы сорваться и поехать… Пьяные дуры! Решила Яна устроить личную жизнь на тёпленьком… устроила, твою мать! Как выжила – чёрт его знает.

Дальше всё идёт по привычному сценарию: тарабаню в дверь примерно минут пятнадцать. Кулаком, локтем, ногами! Каждая секунда – вечность. Где-то сверху скрипит соседская дверь, кто-то выглядывает, тут же захлопывает. Зло выдыхаю. Этот кто-то уже заебал. Будь у меня попроще с болью в голове, я бы поднялась и послала в глубокую жопу, смотря в глаза. Настроение конкретно то самое!

Но я быстро забиваю на соседку, когда наша дверь приоткрывается, и на пороге появляется заспанная мать.

Ещё один подарочек…

Знакомый халат в мелкий цветочек, волосы паклей, опухшее лицо, под глазами мешки. Вывод однозначный – бухала.

При виде меня у родной матери дёргается глаз и губы начинают раздражённо подрагивать. Впрочем, через секунду из неё вылетает:

– О-о-ох, ты блять… явилась. Где ты шлялась! Проститутка!

М‑да… думаю, она бы и не поплакала, если что, сразу за бутылкой сгоняла и сидела, пускала мутную слезу. Чудо‑матушка.

И да…слово «проститутка» она выплёвывает с особым наслаждением, как будто сама придумала. Мать, в общем, любит меня приложить чем-то.

Отодвигаю её в сторону и прошмыгивая внутрь. Стараюсь не смотреть в сторону кухни, где снова пизда… но запах догоняет без предупреждения. Потом с этим разберусь, мне бы сейчас к себе…

С этими радостными мыслями, я забываю, что у меня замок, от которого нет ключа, потому что нет сумки.

Как назло всё, блять.

Я когда-то его сама поставила, чтобы избежать неожиданных вламываний. Ёбари бесконечные, подружки и прочая шваль. Блевать тянет. Но это мой дом – мой единственный дом. Из которого выход либо удачно замуж, либо на панель. Я сейчас где-то между.

Прислоняюсь лбом к двери. Мать за спиной орёт громче, а у меня впервые за сутки сердце дрожит и слёзы накатывают. Всё, что было до этого – как будто не со мной. Снаружи. А вот эта дверь и голос за спиной – реальность, от которой не убежишь. И это, сука, бесит!

– Я тебя спрашиваю, где ты была?!

Не реагирую, что естественно дико раздражает женщину рискнувшую родить от такого морального урода как мой папаша. Мать подходит ближе, дёргает за плечо в попытке развернуть.

Отмахиваюсь. Ещё её заспанных нотаций не хватало. Я и так задолбалась выслушивать от соседей за её пьянки.

«Опять твоя мамочка орала в три ночи. Мне на работу между прочим!».

«Яна, ты бы на мать повлияла уже».

«Из-за вас тараканы, вы там хоть иногда убирайтесь».

Каждый раз хочется сказать: идите вы нахер, повлияйте сами. Но я киваю, извиняюсь, улыбаюсь сквозь зубы, а потом прихожу домой и думаю, что снесла бы этот ебучий подъезд вместе со всеми! Заепали в самую доску!

Я ненавижу, когда она пьяная, потому что трезвая мать… она другая – тише, мягче, даже может приготовить нормальный суп и спросить, как у меня дела. А пьяная – это этот вот зверь в халате, с выпученными глазами, с матами на полподъезда, с «проституткой» в каждом втором предложении.

– Где была, я спрашиваю?! С тобой мать разговаривает! Шалашовка неблагодарная! Я тебя растила и кормила. А ты спиной ко мне?! – снова дёргает за плечо. – Вчера ввалилась, сука, часов во сколько, а? Или не ввалилась? Или ты вообще не ночевала дома? С кем трахалась, дрянь?!

О-о-о… прошлого хахаля забыть не может. Щас продолжится…

Грёбаный Толик радостно в уши лил как я на него прыгаю, а она ему поверила. Мужик долго не удержался рядом – нашёл себе даму поспокойнее видимо, а вот мать после его исчезновения всех собак на меня повесила.

Слова летят плевками. С учётом моего состояния я не могу долго продержаться – невозможно такое. Стискиваю зубы, лбом всё ещё упираясь в свою дверь. Моя кровать, мои шмотки, мои личные вещи – всё там. Там, за замком, мой маленький мирок, в котором нет ни Гриши, ни Ромы, ни Лёши. Но, сука, даже спрячься я в комнате – всё равно будет она! Чёртово проклятие.

Внутри гудит. У меня такое ощущение, что если я сейчас повернусь и посмотрю ей в глаза, то либо заору, либо расплачусь. А ни того, ни другого допускать нельзя. Я и так сутки на соплях держусь. Как не сдохла – не знаю.

– Отстань, –хрипло выдыхаю, даже не оборачиваясь. – Я спать хочу.

– Спать она хочет! – передразнивает мать, коверкая голос. – Ты глянь на себя, в зеркало! Вся растрёпанная, синяя, платье на жопе висит! Ты чё меня позоришь?!

Да иди ты… лесом.

Дверь надо открыть иначе спать негде…

Отталкиваюсь, иду к коробке у шкафа. В ней традиционный набор «рукастого человека»: отвёртки, пассатижи, гвозди, куски проволоки. Я не умею особо, но что-то базовое делать всё равно приходится. Мамины «друзья», кроме как выпить в тёплом месте – ничего не могут.

Вытаскиваю молоток, возвращаюсь к двери. Расфигачу цепь и войду. Завтра разберусь что с этим делать. Но мать, угомониться отказывается. Загораживает мне дорогу, упирая руки в боки.

– Отъебись, поняла?

Мать прищуривается. Мы не дерёмся, я думаю, что не смогу ударить – отпихнуть, когда она совсем в ноль, но ударить…

– Ах ты неблагодарная!

Обхожу.

До свидания!

Комплект стандартный: «Я тебя растила», «ты мне должна», «вот выросла и мать ни во что не ставишь!». Я этот текст знаю лучше любого школьного урока. В другой день, может, меня бы прорвало на ругань, но сегодня всё уже выжжено.

Сжимаю рукоятку молотка так, что костяшки белеют.

– Отвали, понимаешь или как?!

– На мать руку поднимать будешь?!

– Отойди!

Стоит упрямо на своём. Мы стоим друг напротив друга в узком коридоре. Сбоку облезлые обои, под ногами старый линолеум, кривой провод от лампочки… Она впервые за долгое время делает правильное движение: отступает. Не сильно, на полшага, но этого хватает, чтобы воздух между нами хоть чуть-чуть разрядился.

– Ой, блять… – бурчит, отворачиваясь. – С катушек слетела… ну и катись нахуй тогда…

Разворачиваюсь к замку и пока сдираю цепь, слушаю стучащий в висках пульс. Дверь поддаётся, пропуская меня внутрь. Захожу и тут же закрываюсь на щеколду.

Я потом поплакала – всё как полагается. Пожалела свою хрупкую девичью душу, поплевалась ядом и проклятиями в уродских мудаков и выдала себе разрешение забыть это всё. Вычеркнуть! Иначе… как в зеркало смотреть?

Твою мать… как?

Я знаю, если это не вычеркнуть и не вытащить куда‑то подальше, то что с этим делать? Ходить и носить на себе, как вторую кожу? Вспоминать и мучиться?

Нет… Я не хочу жить с этим!

В телевизоре всё красиво: пережила, стала сильнее, приняла себя, травма превратилась в опыт. А в жизни – ты просто стоишь в душевой, трясёшься и боишься к себе прикоснуться. Смотришь на синяки на запястьях и блевать хочется.

Я не хочу быть «девочкой, с которой это случилось». Не хочу это вспоминать! Не хочу, чтобы шептались. Про нас и так несёт из разных углов, если ещё и это будет…

И да, я понимаю, что это неправильно. Что где‑то там сидит правильный психолог и качает головой: «так нельзя, это вытеснение, это потом аукнется». Пусть качает. Пусть все знают, как «надо». Я сейчас не потяну «надо». Я тяну только «как‑нибудь» – и то на соплях, на собственных костях, блин!

А ещё, я точно знаю, что алкоголь так не влияет… точно не он. Меня повело, а он видел и удачно воспользовался ситуацией.

Грёбаные мужики, которые только и могут что бегать со своими стручками, которые вечно куда-то нужно пристроить. Уроды.

Надеюсь, меня ничем не наградили… лечиться ещё придётся. Вот будет радость, блять. С талончиками в поликлинику, с очередями, с врачами, которые смотрят на тебя так, будто ты сама виновата, что родилась в женской оболочке. Обожаю. Мечта просто.

На хрена я попёрлась загород… идиотка. Пошла бы домой и проблем на жопу не получила.