Читать книгу Лабиринты миров. Мир, в котором меня любят - Виктория Короткова - Страница 4

Меня разбудила нежная мелодия, замолкнувшая, как только я села на кровати. Обычные утренние дела медленно раскачивал серые клеточки, пока, наконец, я не почувствовала себя готовой к первому дню. Дверь зашуршала, и в комнату вошла девушка, во многом похожая на вчерашнюю. Осматривая ее униформу, я подумала, что и мы в одинаковой одежде выглядели для них на одно лицо.

Девушка поправила очки и приступила к работе. Ее взгляд метался по комнате, а правая рука заполняла пустые поля в табличке. В прозрачных стеклах что-то мелькнуло, и стало понятно, что на ней была отечественная разработка смарт-очков. Девушка принимала входящие параметры и вписывала нужные показатели.

– Доброе утро, – сказала я автоматически, но после ее безразличного взгляда осеклась, вспомнив предупреждающие слова. Было немного странно игнорировать живого человека, но мне предстояло с этим свыкнуться. В задумчивости я перевела взгляд на камеру и представила, что в этот момент за мной также наблюдают и другие сотрудники, и они отличаются только тем, что физически здесь не присутствуют.

Ощущения чужого взгляда так неприятно пронизывали тело, что я поторопилась к выходу. Запах еды в коридоре вывел меня к столовой. Это было большое пространство, сейчас освещаемое яркими лучами солнца, проходящими сквозь толстые стекла панорамных окон. Мне сразу вспомнился балкон проданной квартиры, но урчание живота вернуло меня в реальность. Я взяла поднос и встала в очередь. Передо мной стояло человек пятнадцать, но продвигались мы медленно. Виной тому было разнообразие блюд, сбивавшее с толку голодных посетителей. Выглядывая из-за спин студентов, я быстро определилась с завтраком и снова принялась осматривать помещение.

Высокие потолки и светлые стены оставляли чувство необъятности пространства, а окна, растянувшиеся на две стены, делали его бесконечным. Сердце застучало быстрее, когда взгляд наткнулся на проход, ведущий на открытую террасу. Я уже представила, как поглощаю еду, обвеваемая свежим воздухом, однако первый день осени радовал ясной погодой, и у многих возникла та же мысль.

Заполнив поднос яствами, я в нерешительности остановилась в поисках свободного места. Столики, плотно приставленные друг к другу, вытягивались длинными рядами и позволяли увеличить проходимость потока, но меня совсем не тянуло вклиниваться в чужие разговоры, слушать посторонние звуки, и я продолжала оглядываться. Мое внимание привлек укромный уголок, где заканчивались панорамные окна и начиналась глухая стена. Проход здесь был затруднен автоматизированными системами приема грязной посуды, тянувшимися колоннами до самого потолка, а, возможно, и сквозь несколько этажей, поэтому несколько рядов сократили до одного-двух столов.

Именно туда я и направилась – скрыться от глаз и расспросов. Мне нужно было время, чтобы адаптироваться к толпе, посмотреть со стороны, оценить свои силы. Ни о чем не думая, я перекусила, поглядывая в окно. Вид оставлял желать лучшего, открываясь лишь на соседние небоскребы – корпуса, отданные для научных изысканий в других сферах. Зато небо и солнце были настоящими, и этого было достаточно для хорошего настроения. Я взяла с собой планшет, чтобы почитать, но не могла оторваться от облаков, плывущих в тропосфере. Они могли выбирать форму, слоиться или кучиться, но никогда – скорость и направление. Они приносили живительную влагу, спасительную тень, а иногда смертельно опасные молнии, сжигавшие леса. Я знала людей, которым нравилось жить как облака, ведомые попутным ветром, но себя я представляла, скорее, деревом, глубоко пускающим корни, чтобы дать все лучшее своим плодам.

Вдруг столовая оживилась звуками срабатывающих напоминаний, что раздавались из браслетов, сообщая об окончании завтрака, и я поторопилась на свое первое теоретическое занятие.

Так начались будни. Каждый день я вставала в одно и то же время, шла на завтрак. Затем были лекции, спорт, обед, лекции, ужин, свободное время. Никто не задерживался, никто не отбивался. Лекции были без домашнего задания, но на следующий день всегда кратко резюмировали пройденный материал. Одна тема плавно вытекала из другой, упорядоченно укладываясь в памяти. Я как примерная ученица записывала тезисы, определения, формулы и другие заметки в толстые тетради. Занимаясь чем-то механическим, исключала возникновение мыслей и наплыв воспоминаний, полностью сосредотачиваясь на предмете.

От насыщенности теоретической программы и того, что я не изучала эти предметы ранее, каждый вечер у меня болела голова. Она пухла от обильности информации, вкладываемой в нее за день. Мне приходилось перечитывать записи в тетрадках и рыться в книгах на планшете, чтобы заполнить пробелы и выстроить собственные цепочки смысла. Сквозь усталость и боль я не давала себе покоя, пока не находила нужных ответов, ведь понимала, что мне требовалось создать, во-первых, крепкий фундамент для дальнейших знаний, а во-вторых, репутацию, которая никогда не бывала лишней.

А вот спорт я невзлюбила. Но не потому, что не любила физическую нагрузку. А потому, что при однотипных движениях в монотонном ритме расслаблялась голова, и тогда приходили мысли. Вместе с ними оживлялась память, а это было уже чревато. Спорт – единственное время, когда я отвлекала себя и всех вокруг и назойливо задавала многочисленные вопросы. Я спрашивала, почему пикают приборы, что показывают мониторы, есть ли у меня лишний вес, готовят ли нас в космонавты, почему я попала в зеленую группу, есть ли группы других цветов, почему никто не носит бейджиков, сколько собеседований нужно было пройти, чтобы попасть сюда, – и это лишь маленькая толика того, что приходилось выслушивать персоналу. Я просто озвучивала первый возникающий в голове вопрос, чтобы забить ее глупостями и не впустить ничего другого. Меня ругали, говорили, что я сбиваю дыхание и это плохо для сердца. Но после одного случая мне стали прощать такое поведение, а инструкторы порой сами заводили разговор.

Это случилось в первую же неделю. Тело еще не привыкло к нагрузкам, и в начале бега в боку кололо. Я успешно отвлекалась от дискомфорта, спрашивая стоящих вокруг меня работников, из-за чего это происходит и как с этим бороться. Но когда мне пригрозили отчислением за лишние разговоры, я сдалась. Вперив взгляд в пустоту, настроила ритм бега под нужную скорость. Пытаясь мысленно успокоить шокированную печень, я расслабилась настолько, что внутренний блокиратор памяти тоже слетел. И на меня нахлынули чувства.

Первая беременность – самое волшебное и страшное время для любой женщины. Ты одновременно наслаждаешься растущим чудом и панически реагируешь на все, что происходит внутри и снаружи. Тогда мне вспомнилось, как однажды на позднем сроке заболел бок, совсем как сейчас, болел не сильно, но очень длительное время, и мое состояние постепенно ухудшалось. Помню по телефону скорой помощи на меня орали, что я рожаю, хотя это было далеко от правды; помню, как по пробкам меня везли в центр города и каждый час вкалывали обезболивающее; помню, как маленькая ручка через плаценту тянулась к больному боку, будто гладя меня изнутри и так хотелось ее в благодарность поцеловать…

В этот момент, все еще передвигая ногами по движущемуся полотну, я схватилась за сердце, потому что боль стала невыносимой. Остановка лишь на секунду – и дорожка на всей скорости откинула меня к стенке. Удар был неожиданным и сильным, но ничто не могло перекрыть потерю матери. Я лежала на полу с огромной шишкой на затылке и сочившейся из нее кровью, но думать могла лишь о том, как сильно хочу к детям. Слезы лились рекой, разум был затуманен от удара и эмоций, но, кажется, я кричала. Говорят, громко, даже истошно.

Из медблока меня отпустили со словами «не стоит так волноваться» и освободили от спорта на три дня. Я боялась, что меня отчислят по состоянию здоровья, но вместо этого назначили наблюдение у психолога, забрасывавшего вопросами о произошедшем. Не добившись успеха, Вишустин скрепя сердце вновь разрешил мне заниматься, но с пометкой «о ненаказании в случае отклонения от правил».

После инцидента меня стали еще больше сторониться, шептались за моей спиной, отводили глаза и точно не пытались сесть рядом или заговорить. Это было к лучшему, я могла полностью отдаться учебе, книгам и мыслям о параллельных вселенных.

Моим любимым временем был ужин. Это как утро пятницы в пятидневную рабочую неделю: если ты проснулся и доехал до работы, то, считай, день состоялся. Так и здесь, за ужином уже можно было не думать о физике, биологии, высшей математике, истории, психологии и других предметах. Обычно после всех занятий я успевала сбегать за планшетом, чтобы заполнить пустое время придуманными писателями мирами.

Порой я украдкой наблюдала, как формируются компании по интересам – естественное желание найти себе подобного. Люди знакомились, общались, и в столовой всегда было шумно от жарких споров и громкого смеха. Иногда мне даже приходилось отвлекаться от чтения, когда гул голосов перерастал в гвалт, и я обращала внимание на кучные компании молодых людей, беззаботно болтающих на повседневные темы. Сейчас они думали только о том, как здорово было сюда попасть. Они жили моментом, радуясь каждой крошке живого общения и загадывая наперед не дальше следующего утра. Они подчинялись правилам, лишь потому что не хотели выбирать сами, чтобы потом со счастливой улыбкой рассказывать, как они пытались, хоть и не дошли до конца.

Я вглядывалась в их лица, не понимая, зачем они тратят свое время, когда могут проводить его как угодно и с кем угодно. Я видела, как горят их глаза, раскрывая, что им есть, что терять в этом мире. Зачем же тогда они стремятся в другой? Зачем отпускают синицу в руках ради журавля в небе?

Потому что они могли. Я сама была такой же. Раньше. Сейчас я научилась абстрагироваться от настоящего момента и видеть картину в целом, идти к финишу, а не топтаться на месте. И этот эксперимент воспринимался мной лишь как ступень к мечте. Она была только моя, и идти следовало в одиночестве.

Все же изредка я представляла себя в одной из таких групп, придумывая реплики и шутки. Но развивая эту тему в воображении, четко видела момент расставания с теми, кто не проходил отбор. Разлука омрачит общение друзей, оставив горький осадок. Но цикл сближения и отталкивания будет повторяться вновь и вновь, пока проект не достигнет финиша с небольшой группой выживших с измотанными нервами и наполненных разочарованием. Такая перспектива отбивала у меня желание заводить знакомства, и я с тяжелым выдохом возвращалась к тетрадям.

Порой мне хотелось рассказать о своем дне: как сложно бывает успевать за мыслью преподавателя, когда слушаешь и пытаешься записывать, как странно ведет себя утренний персонал, так что возникает чувство, будто живешь в доме с привидениями, как неприятны тычки и подножки, когда идешь к первой парте, как мурашки бегут от холодного взгляда, преследующего в толпе, как удивительно вкусно готовят, и я бы осталась здесь навсегда. Но никто не спрашивал, поэтому я читала.

Наконец открыли библиотеку, так что я любила заходить в читательский зал и листать толстые фолианты. Многие любят искусство: картины, архитектуру, а ведь книги – это печатный шедевр. Кроме содержания, издательства работали над шрифтами, заголовками, расположением текста, украшением страниц рамками. Мне особенно нравилось, когда выделяли первые буквы новой главы. Например, украшали розами, если речь в главе шла о дивном саде, или плющом, если рассказывалось о заброшенном замке.

Я проводила в библиотеке много времени, наслаждаясь запахом старины, шелестом пожелтевших страниц и литературными дневниками писателей. Порой меня увлекали их биографии. Трудно было представить, что тексты, полюбившиеся миллионам, когда-то были десятки раз отвергнуты издателями. Страшно было представить, как авторы умудрялись сохранять веру в себя и в силу своих произведений и шли к следующему редактору. В книгах этих писателей хотелось отыскать разгадку внутренней стойкости и уверенности в достойности собственных суждений и целей.

Я только взяла в руки новую книгу для изучения, когда браслет сигналом пригласил на ужин. С сожалением вернув книгу на полку, я взяла ранее отобранные книги и подошла к конторке. Девушка улыбнулась, придвинула ближе к себе стопочку и начала оформлять выдачу. Процесс занял не больше минуты, и книги с отсканированным штрих-кодом очень быстро попали ко мне в руки. Я уже протянула руку для считывания моих данных с браслета для завершения процедуры, как девушку что-то смутило, и она отложила последнюю книгу.

– Простите, я не могу выдать вам Замятина, – она виновато посмотрела на меня.

– Почему? – удивилась я. – Это же классика.

– На данном этапе вашего эмоционального состояния произведение «Мы» может негативно сказаться на вашей… реакции.

– Это Вишустин запретил? – вдруг сообразила я.

Девушка не ответила, но заговорщически поводила глазами туда-сюда и потом слегка кивнула. Я догадалась, что за каждым ее движением так же следили, и кивнула ей в ответ.

– Простите, – сказала она громче обычного, продолжая быстро писать, – я не имею права разглашать эту информацию.

– Да тут и разглашать ничего не надо. Никто другой так обо мне не заботится, как он. Золотой человек, – шутливо добавила я, вызвав улыбку библиотекаря.

Все еще улыбаясь, она приблизила мою руку к сканеру, и вскоре я шагала с новыми книгами в столовую. Но мне не давало покоя, почему нельзя было читать Замятина. Это же не история любви. Или… Что могло быть в этой книге, что могло негативно сказаться на моем состоянии? Бред какой-то, думала я.

До этого момента я много слышала об этой книге, но руки до нее не доходили. Дома всегда было чем заняться, и читала я редко. Теперь, когда требовалось разгрузить голову от постоянной учебы, я открывала для себя новые имена и погружалась в художественные произведения, о которых так много слышала. Не всегда книги производили ожидаемого эффекта, но всегда цепляли словами, героями или их поступками. Я даже завела литературный дневник и, ведомая здешними обычаями, стала от руки заполнять его в блокноте.

За ужином я по привычке начала читать еще в очереди. «Зов полярных широт» Владимира Санина мне посоветовала библиотекарь, чье имя я стеснялась спросить, боясь попасть в немилость местным правилам. По ее словам дух книги был близок тому, чем мы занимались в программе, и помогал укрепиться в личной мотивации. С первых страниц книга разочаровывала: затянутая завязка и потерявшие актуальность детали советского прошлого отталкивали от чтения. Я постоянно отвлекалась, осматриваясь вокруг. От меня не ускользнуло, что некоторые студенты намеренно игнорировали мое положение и нагло вставали к знакомым впереди очереди. Было обидно и непонятно, с чего было такое отношение, и ничего не оставалось, кроме как возвращаться к исследованиям Антарктиды.

К счастью, сражение с текстом закончилось, как только повествование достигло вековых льдов, и я тут же потерялась во времени и пространстве, оказавшись в бесконечно белом и предельно суровом мире.

– Кхе-кхе… Простите, можно?

Я подняла глаза и несколько секунд фокусировала их на человеческом лице, но все еще видела строчки из букв. Мне пришлось опустить веки, чтобы перезагрузить свое восприятие, и когда вновь открыла глаза, случайно выдала свое недовольство тем, кто так грубо нарушил мое уединение. Это был сосед. Я потратила еще какое-то время на переваривание этого факта.

Автоматически оглядев зал и увидев много свободных мест по всей столовой, я не сразу догадалась о причине его вторжения. От группы девушек донесся громкий смех, и мне стало ясно, от чего он решился на этот шаг. Они не сводили с него глаз, обмениваясь шутливыми замечаниями. Мгновенно среагировав, я пригласила его присоединиться к моей избе-читальне. Он не ответил, но я уловила, как его рот слегка растянулся в легкой улыбке. Поставив поднос на край стола, он положил планшет перед собой и сел наискосок, насколько позволяла длина стола. Я чувствовала, что будет продолжение разговора, поэтому выжидающе молчала.

– Я просто хочу покоя. Рядом с вами, – он запнулся, – тишина.

Его слова отозвались в душе. Я ведь тоже глушила голоса, особенно по ночам. Чтобы ты ни делал, нельзя просто стереть звуки, которые приносили столько радости. Смех, шепот, тембр голоса. Тишина – это благо, ее нужно заслужить. Внешнее радио очень раздражает: среди тысячи звуков мозг всегда пытается услышать привычные нотки, заставляя тебя вслушиваться, искать, обращаясь в слух, и жаждать улавливания знакомой речи. Даже при том, что он знает, что их больше нет.

– Понимаю.

Поэтому я читаю. Поэтому читает мой сосед.

– А где вы взяли бумажную книгу?

– В библиотеке, вестимо, – не отводя взгляда от страницы, ответила я.

Он схватил планшет и стал раздражающе тыкать в экран. Сообразив, что он не успокоится, пока не найдет информацию о местонахождении книжного рая, я подняла глаза и максимально коротко и четко рассказала, как до него добраться. Он поблагодарил, хотя при этом у него промелькнуло удивление, и принялся за ужин. Перед тем как вернуться к вечному холоду, я поймала себя на мысли, что приятно наблюдать за жующим человеком, сидящим так близко от тебя. Но долго это не продлилось. Проглатывая пищу, будто не жуя вовсе, мой сосед скоропалительно исчез из столовой еще до того, как я сделала первый глоток чая. Он сбежал не попрощавшись, но я точно знала, где он собирался пропадать ближайшие часы.

Так мы стали проводить вечера – рядом. Отвлекаясь от книги, я стала замечать направленные на нас взгляды. Люди смотрели с презрением ко мне и с жалостью к нему. Порой я еле сдерживалась от смеха, как будто то, что они думали, имело для нас какое-то значение.

Наш союз стал спасением для обоих. Он подавал мне руку, отодвигал стул, приоткрывал дверь. В этом не было чувства, он делал все механически, но я всегда могла рассчитывать на то, что он появится в нужный момент, чтобы избавить меня от усилий. Он в свою очередь знал, что к нему не подойдут, с ним не заговорят, не станут донимать, и мог рассчитывать на свободное место.

Единственное, что мы делали редко, это смотрели в глаза друг другу. Для нас прямой контакт казался непозволительной роскошью. Это было больше необходимостью, чем нежеланием. Мы просто не могли видеть собственные отражения, мгновенно чувствуя подкатывающие волны прошлого, поглощавшие и меня, и его. Мы прятали глаза в книгах или отворачивались. Именно так я заметила, что плотность в коридорах и на занятиях таяла.

Прошло три месяца с начала учебы, и пошли первые отчисления. Сокращались учебные группы, кучки смешливых подружек редели, настроение падало, напряжение росло. Это не институт, где шли навстречу, давая шанс на еще один семестр. От качества знаний зависело будущее, и ошибок, праздности и рассеянности здесь не прощали. Настал тот момент, когда занятия и тесты давали свои результаты. Все, кто не сумел выдержать высокий темп и усвоить материал, мгновенно вылетали. Сегодня аудитория была заполнена до отказа, но уже завтра треть могла пустовать.

С высоким процентом правильных ответов я была спокойна за свое место под солнцем и даже находила немного времени на чтение. Вот и сейчас у меня в руках была книга, однако я перевернула последнюю страницу. Дочитав, обняла печатное издание, как делала обычно, и медленно отпускала полюбившихся героев, ведь они останутся здесь, а мне – идти дальше.

Хлопок заставил меня оглянуться на звук. Это сосед бросил на стол книгу, а затем с грустью выдохнул. Я знала это чувство. Такая печаль наведывалась, когда хорошая книга подходила к концу, а расставаться с ней не хотелось. Я улыбнулась, потому что как никто поняла его, а еще потому, что я вдруг не была одна.

Впервые за долгое время наши взгляды встретились. Мои объятья разжались, и книга скользнула на стол по соседству с другой.

– Вы тоже? – обрадовался он.

– Тоже, – кивнула я.

Его улыбка показалась впервые. И что-то внутри изменилось. Не могу точно описать, проснулось ли что-то новое или шевельнулось что-то спящее, но где-то глубоко отметила эту перемену, хотя в тот момент не придала ей большого значения. Он толкнул свой роман в мою сторону и дотянулся до сборника.