Читать книгу Как он будет есть черешню? - Виктория Лебедева - Страница 4

Утренний пост в фейсбуке запустил воспоминания, и они теперь крутятся в голове, не отключаются – всё, что стараюсь забыть последние несколько лет.

Что я делала в тот вечер? Я не помню. Совсем. Кажется, работала. Редактировала что-то. Перевод? Да, наверное, перевод. Но какой? Ту биографию знаменитого физика, где переводчица на пространстве тридцати авторских листов свалила в одну кучу лампы накаливания и лампы дневного света, и пришлось все это сверять вручную по оригиналу? Или забавный мануал «Как пить и не выглядеть идиотом», очень срочный? А впрочем, какая теперь разница – пытаясь вспомнить тот текст, я все равно не забуду того, о чем мне напомнили утром, и тогда к чему эти отсрочки; может быть, если прокрутить все заново, от начала и до конца, меня отпустит?

А Ванька… не то чтобы мы не доверяли Ваньке, мы всегда твердили ему: «Ты уже взрослый», и мы его не «пасли»: не звонили каждые полчаса, пытаясь узнать, где он и с кем, не лезли в ящики его стола во время уборки или в компьютер, не френдили его в соцсетях, чтобы вычислить круг общения, – ничего такого, но вечерами, если он задерживался, все равно не ложились, а досиживали до того момента, пока в дверях не начинал возиться ключ, а чтобы время не тянулось слишком медленно, работали – что еще делать по вечерам, так-то разобраться?

Звонок прозвенел сначала коротко и робко, и я, наверное, подумала, что Ваньке опять лень искать ключи по своим многочисленным карманам… то есть я не помню, конечно, о чем подумала конкретно, помню только, что открывать сразу не пошла, а поднялась с места лишь тогда, когда звук повторился – настойчивый и протяжный, а потом еще и еще раз. А что делал Андрей? Почему он-то не открыл? Я и этого не помню. Может быть, тоже работал – писал что-нибудь или читал. Или курил на балконе. Наверное, я тогда разозлилась на этот звук: свекровь уже уснула, весь день ее мучило давление, раскалывалась голова, и вот теперь, когда она с таким трудом отключилась, напившись таблеток, этот поросенок трезвонил в дверь, потому что ему лень… Наверное, пока я шла, я думала: «Ну ты у меня получишь!» – или что-то подобное, дело было к двенадцати ночи, и, понятно, кроме Ваньки звонить в дверь было некому, но я зачем-то все равно посмотрела в глазок…

На лестничной площадке, тускло и холодно освещенной (лампами дневного света, а не лампами накаливания, возможно, отметила я про себя, если редактировала тогда книгу про физика), стояли какие-то люди. Их черные силуэты, подсвеченные в спину, а потому безликие, производили нетерпеливое шевеление. К звонку потянулась рука, мужская, на мгновение сделавшись огромной и перекрыв обзор, и в коридоре опять раздался резкий звук.

– Кто там? – спросила я (или не спросила, не успела).

А с той стороны сказали громко и четко:

– Откройте, полиция!

Возможно, тут тоже был какой-нибудь диалог между нами, потому что, если рассуждать логически, ну кто поверит, что в двенадцать ночи черные силуэты за твоей входной дверью действительно полиция, а не бандиты какие-нибудь… кто поверит, если он нормальный, в смысле если он сам не бандит и вроде нас с Андреем даже дорогу всегда старается переходить по зебре? Возможно, мы некоторое время препирались с теми, кто в тот вечер стоял за дверью, и Андрей (а в какой-то момент, которого я тоже не помню, около меня в прихожей оказался Андрей) сам грозил пришельцам полицией и не торопился открывать. Собственно, я ничего не помню, в смысле никаких подробностей, кроме одной: как я опять смотрю в глазок, а там черные силуэты расступаются и за их спинами я вижу – чувствую, узнаю – Ваньку.

Ванька стоит, опустив голову, челка падает на глаза, и тот, кто держит его за руку повыше локтя, кажется мне огромным, а Ванька, наоборот, крошечным. И тогда мы наконец открываем.

Толпа за дверью мне только померещилась. Их всего трое, и Ванька с ними. Тот, кто стоит ближе к дверям, представляется и протягивает открытое удостоверение. Говорит положенные в подобном случае слова (которых я тоже, понятное дело, сейчас не помню, а тогда хоть и слышала, но смысла их сразу не поняла). Говорит: «Служба наркоконтроля», или «Отдел по борьбе с наркотиками», или что-то другое в этом духе – и прячет корочку в нагрудный карман. А тот, огромный, который держит Ваньку повыше локтя, спрашивает, знаком ли нам гражданин Григорьев Иван Андреевич.

– Да, это наш сын, – отвечает Андрей.

Гражданин Иван Андреевич Григорьев поднимает растерянное лицо и смотрит на отца – скорее недоуменно, чем испуганно. В очках отражается луч от лампы над лифтом. Полоснул и погас.

Нам называют статью, по которой гражданина Ивана Андреевича Григорьева задержали. Я тоже не чувствую испуга, а только холод – грудная клетка парализована холодом от солнечного сплетения и до шеи, и руки поэтому не шевелятся.

– Это ваше? – Огромный делает шаг в сторону, увлекая за собой Ваньку, и за его спиной оказывается велосипед. Он прислонен к стене и упирается задним колесом в дерматиновую дверь соседей напротив; на руле болтается Ванькина кепка.

Самое страшное во всей этой сцене то, что никакая она не зловещая, а совершенно обыденная. Мужчины за дверью ведут себя спокойно и уверенно: не угрожают, не делают резких движений, не повышают голоса, это просто люди на работе, при исполнении, и работа у них вот такая.

Нам сообщают, что Григорьев Иван Андреевич задержан по статье двести двадцать восьмой, часть первая, пункт второй, в ответ на наше невнятное растерянное бормотание, суть которого «не может быть» и «тут какая-то ошибка», вежливо, но бегло объясняют, куда сейчас везут Ваньку и во сколько туда подойти утром для выяснения всех обстоятельств (советуют даже, какие принести вещи для него); Ванька стоит, хлопает близорукими глазами из-под очков; он не пытается возражать и не вырывается, ничего такого, хотя и виноватым тоже не выглядит, а потом его уводят вниз по лестнице, звук шагов гулко разносится по подъезду и затихает. Хлопает железная дверь.

А мы стоим в коридоре и молчим.

Первым немного приходит в себя Андрей. Он берет велосипед за руль и ведет его в квартиру, словно покорного ишачка, вкатывает на привычное место. На руле раскачивается Ванькина кепка. Я начинаю дрожать. То есть «дрожать» – это не совсем правильное слово. Меня просто колотит, зуб не попадает на зуб. Запоздало бросаюсь на балкон и выглядываю во двор, но там уже никого нет, пусто. Стоянка спит, фонари желто светят, кто-то шарахается в кустах у подъезда – коты, наверное. Лето, ночь. Жарко. Меня еще сильнее колотит.

На прошлой неделе в школе был выпускной. А ровно три дня назад нашему Ваньке исполнилось восемнадцать.