Читать книгу Музей нашей жизни - Виктория Николаевна Эйлер - Страница 2

Прохожие шли через площадь Бретани медленно, преодолевая высокие сугробы. Во всём Рене, к окнам прильнули люди, всматриваясь в идущий снег. Огромные белые хлопья кружились в своём танце. Эмиль открыл раму окна и вытянул в проём руку. Летящий снег оставил на ладони свои следы.

– Ты не понимаешь про себя самого главного! – сказала ему как-то Соланж.

– Поделишься своим наблюдением?

– Если ты будешь продолжать как сейчас, то тебе не стать видным учёным. Ты полагаешь, что наука – слуга и в этом минус. Ты предпочтёшь человека. Настоящий учёный предпочтёт эксперимент!

– Предлагаешь перестать быть человеком?

– Служение науке и есть искусство, так говорят в нашей семье. А то искусство, которым увлекаешься ты, имеет весьма спорную репутацию.

– Твой отец мне часто говорит об этом. Что ты думаешь сама?

– Нужно быть более собранным. Я не против книг и картин. Просто не понимаю, зачем ты тратишь на это время.

Кабинет известного в городе врача-невролога производил на гостей впечатление особого умиротворения.

Всё чаще к нему ехали из разных уголков Франции. После войны многих привозили родственники. Изувеченные тела и души. Первая мировая война отняла не только прежнюю жизнь, близких людей и дома. Она отвоёвывала у людей их личность. Безумие после пережитого лечилось с трудом.

Расстройство личности никогда прежде не становилось основанием для назначения военных пенсий. Теперь таких людей официально признавали больными, а не симулянтами. Основным диагнозом многих стал “снарядный шок”, за которым стояло описание посттравматического стрессового расстройства. Ошеломлённый, застывший взгляд. Отойти от такого без последствий, задача по силам единицам.

Английский психиатр Майерс ввёл новый термин в оборот этой Великой войной, тогда её звали совсем недавно. Медицина далека от математики. Тут нет точных схем. Всегда есть вариант плюс один.

Эмилю временами нравилась такая непредсказуемость. Она давала надежду и желание продолжать работу в самых безнадёжных случаях.

Отдых от чужих несчастий он находил в искусстве и роскоши. Он не был согласен с едкими мнениями Соланж, хотя привык к ним с детства.

Как наука может объяснить человеку уровень выше собственных знаний и его понимания? Она способна сделать предположение, выстроить теорию и сформировать гипотезу. Многие из них ошибочны. Собственно, само всё знание человека – это предположения, которые временами обретают подтверждение. Впрочем, даже подтверждения оказываются преждевременными выводами.

Мир всегда становился комфортнее для следующих поколений именно за счёт научных достижений, но не науки самой по себе, а по мере развития человека. Наука ради науки способна уничтожить мир, в котором самому человеку может быть отказано в праве жить, и это не находило у него одобрения. Публикации про евгенику вызывали у него настороженное отношение, на людях он не позволял себе пускать в комментарии, предпочитая шутливо-легкую беседу.

Напротив окна в кабинете Эмиля размещался большой трехместный диван, обитый ярким малиновым велюром. На диване лежали подушки из шёлка в персидском синем и коралловом цвете. Самая большая из всех, цвета фиалки особенно выделялась белым львом, вышитым длинными ровными стежками глади. Подарок от сестры Элен.

Символ силы, мужества и великодушия. Эти качества необходимы каждому, в том числе врачу. За мягким тембром голоса доктора Дюбуа скрывалось огромное терпение и желание удержать в себе человека. Как бы не стать формуляром. Это он отчасти опасался. На вышивку на подушке он смотрел в иные минуты врачебной консультации, когда усталость от людей давала знать о себе.

Пациенты часто вызывали в нём чувство сострадания, куда реже уважение и расположение. Недавний пациент из Леона с маской в половину лица приглянулся Эмилю умением держаться после пережитого.

Хирургия и пересадка кожи после войны стала для многих шансом вернуть утраченную на войне внешность. В некоторых случаях, медицина оказывалась бессильна. Тогда бывшие солдаты прибегали к маскам, скрывавшим изуродованные лица. Скульптор Дервент Вуд, владевший студией “Магазин оловянных носов” помогал британским военным, чьи лица получили увечья во время войны. Он первый занялся этим благородным делом, а затем в Париже открылась студия Анны Коулман.

Там восстанавливают лица и его части. Сначала создают гипсовый слепок с изувеченного лица. Потом Анна изучает довоенные фотографии и плёнки, затем изготавливают гуттаперчевую маску. Её выдерживают в меди и затем наносят краску. Выходит вполне естественный тон кожи лица. Средняя цена маски около 18 долларов. Многие благотворительные организации и Красный Крест спонсируют салон. По желанию к маске можно добавить усы. Если затрагивается зона губ, то могут сделать отверстие для папиросы. Большинство закрепляют маску с помощью очков, в других случаях используют проволоку или ленту. Эмиль впервые столкнулся с первым вариантом и с трудом скрыл, насколько его поразило лицо под маской пациента из Леона.

Его работа напрямую не касалась телесных увечий. Он лишь соприкоснулся и ужаснулся последствиям. Он занимался невидимым миром, который определял дальнейший жизненный путь человека. Попытки разобраться с психологическим миром внутри человека, становились актуальны как никогда прежде.

В это субботнее утро, Эмиль был одет в зелёный бархатный халат, наброшенный поверх шёлковой пижамы. Частная практика врача-невролога делала его частную жизнь довольно комфортной. Утро пяти дней принадлежало ему в полной мере. Лишь два раза в неделю выходил он на дневное дежурство в больницу. В другие дни его можно было застать там только в случае срочной консультации.

С левой стороны дивана, лежал белый шерстяной плед, перекинутый через подлокотник. Над диваном весела картина в японском стиле, купленная в Париже на “Вернисаже молодых художников” 1913 года. Это был тетерев с синей головой и оранжевой шеей. Он сидел на ветке дерева с распустившимися лилиями. Одни слегка оранжевые, другие красные. Эмиль ожидал увеличения стоимости картины в будущем. С этой же целью приобреталось первое французское издание японского поэта 17 века Мацуро Басё. Он никогда не объяснял Соланж своих решений и предпочтений, и не видел в этом необходимости.

В это утро он держал эту редкую книгу в руках и размышлял о своём будущем, обдумывая, каким оно будет. Кресло в тон дивану находилось слева от рабочего стола, у окна. Алая шёлковая закладка лежала в книге на хокку: “Сыплются льдинки. Снега белая занавесь в белых узорах”.

“Каких-то три столетия назад также шёл снег, – сказал он вслух. – Qui, le temps file comme une flèche”5.

Доктор Дюбуа создавал о себе благоприятное впечатление, легко заводил полезные знакомства и трезво оценивал свои перспективы. Женитьба на Соланж предполагала получение места главного врача l’hôpital Pontchaillou6.

Книге Басё явно требовался новый переплёт. Эмиль всё собирался занести её в мастерскую Поля и его племянницы Селин.

Потрепанный раритет лежал с края рабочего стола, напоминая про Полину. В Бретани русских эмигрантов почти не было. Они оседали в Париже и на юге Франции. Её семья оказалась единственной из России, встретившейся ему в Рене. Соланж избегала с отцом разговоров о будущей свадьбе, призывая ждать и не настаивать. Она предпочитала молчать про ещё одну черту Эмиля.

Ещё в детстве его продуманная инициативность удивляла её. Столь капризная с другими людьми, для доктора Дюбуа она оборачивалась улыбкой фортуны.

Эмиля всегда поддерживали и помогали. Сначала отзывались, видя задор, присущий юности. Затем всех очаровывал живой глубокий взгляд. Сила обаяния идёт от равновесия логики и эмоций. Она пленяет тем сильнее, чем крепче подчинена. Обаяние не спутаешь с привлекательностью. Это не удача новичка, познавшего вкус первой победы. Более весомое обнаруживается куда реже. Оно оставляет неизгладимый след и запоминается на всю жизнь. Обаяние баланса в человеке всплывает как воспоминание раз за разом. Редкое явление.

Словом, он обладал потенциалом ярко проявить себя в Париже и получить место куда солиднее местной больницы. Но Эмиль по своим причинам предпочёл держаться в стороне. Ему хватило впечатления от площади Кампо-де-Фьори в Риме, где на месте казни Джордано Бруно установлен памятник. Он решительно не собирался пасть в борьбе за истину, ставя под угрозу своё благополучие. В науке сложно удержаться в стороне от большинства мнений, и он не разделял многие принятые взгляды в научном мире. Поэтому предпочитал без лишних волнений заниматься своей частной жизнью и радовался, что она вполне отвечает его вкусам и позволяет знакомиться с интересными людьми.

Он запомнил, как его отец иногда повторял: “за амбарной дверью порой бывает не урожай, а навоз”. Выбирая между вариантами, он предпочитал тот, что сулил меньше хлопот. Умение превращать всё происходящее в жизни в прекрасную возможность даётся не всем. Доктор Дюбуа предпочитал следовать этому направлению.

Он ещё раз окинул взглядом заснеженную Площадь парламента Бретани и заметил на улице Полину. От неожиданности у него слегка сдвинулись брови.

Спустя минуту, она исчезла из поля его зрения.

Иногда люди входят в нашу жизнь как подарок, иногда как наказание. Они внезапно возникают в размеренном потоке дней. Сама судьба выходит на рандеву. Порой новое знакомство важнее всего старого в привычном, окружающем мире. Два человека обретают друг друга. Мир замирает от любопытства. Судьба вглядывается в каждого. Интересуется немногими.

Полина спешно пересекла площадь, сокращая себе путь. Она надеялась успеть вовремя.

– Ни в коем случае не опаздывай! – предупредила Селин накануне. – У мадам Жужу день расписан по часам.

– Я заранее выйду из дома, – кивая головой на брата, заверила Полина. Владимир составил о себе рекомендацию пунктуального человека.

Коварные слова – всегда и никогда. Стоит их произнести и жизнь преподносит урок человеку.

– Я никогда не стану узнавать судьбу! – зареклась она в начале 1914 года. Тот зарок в Санкт-Петербурге превратилось в эту заснеженную субботу в Рене.

Пять с лишним лет назад, в холодный январский день, посторонняя женщина остановила Полину на Невском проспекте. Она сходу сказала о несчастливых днях в прошлом. Затем поведала о своём приезде из Киева по делам сына. Кроме того, добавила очень тихо: “Я смотрю, рядом с барышней её бабушка идёт. Она мне сказала к тебе подойти”.

– Бабушки уже давно нет! – удивилась Полина. Среди белого дня незнакомая женщина говорит про рано ушедших из жизни родителей. Разные факты сыпались один за другим.

– Вот только шепнула мне про тебя и отошла! – сказала убедительно эта женщина, затем потянула Полину за рукав. – Давай-ка, мы отойдем с тобой!

– Откуда вы знаете про родителей?!

– У меня дар! Почему бабушку давно не поминали?! – серьёзным голосом прозвучало нарекание.

– Дядя обычно заказывает поминовение сразу на год, – немного растеряно ответила Полина.

– Расстроила ты Богородицу девонька! – стал отчитывать строгий голос. – Завтра иди с утра и купи пшено.

– Пшено?

– Выйдешь с ним к голубям. Будешь разбрасывать и приговаривать: “Много тут пшена, много мне добра!”.

– Зачем?

– Для денег разумеется! Или у тебя проблем с деньгами нет?

– Нет! – сказала Полина.

Её старший брат подоспел как раз к этому моменту. Минут десять назад им с сестрой случайно встретился старый знакомый из Москвы.

Полина поздоровалась и оставив их наедине, направилась в оказавшуюся рядом аптеку, но так в неё не попала.

Георгий оценивающе смерил незнакомую женщину взглядом, затем взял сестру за руку и повёл за собой. Вечером много раз ей сделали наказ не быть столь наивной.

– Савва дело тебе говорит! Ты всё-таки ты в гимназии учишься!

– Дядя прав, я ведь не спорю. Но это так любопытно! По её словам, у тебя будет много медалей.