Читать книгу Правда о маяках. Книга пилигрима - Виктория Прессман - Страница 9

Я летела домой… С пересадкой в праге. Из Рима. Я сидела в зале ожидания Пражского аэропорта и слушала Эми, Бэк ту Блэк. Да, Эми, мы все из пепла в пепел, из глины в глину уйдем. Я летела в Таллинн, когда Эми умерла. Вернее, когда она умерла я была в зале кинотеатра на фестивале короткометражек в Риме. В общем я сидела в зале ожидания, – Эми умерла, Эми звучит из моего лаптопа, пусть все слушают. Еще умер Борис Раскольников. Третий Путь. Наша авангардная юность. Его надвигающаяся старость. Не дожив до 50. Ну вот. А я перешагнула рубеж – 33. Через перевал. Заснеженный и острый. С тяжелым багажом. Скинула балласт в море. И немного заземленно, но налегке.

Я в Таллинне. Из окон соседней квартиры доносится голос Курта, Кобейна. Это же было почти 15—20 лет назад. Мои цифры, мои года, просто не укладываются в голове… Полжизни назад мне было столько же столько слушающей Нирвану молодежи. И мы знали все песни наизусть, пили водку в подъездах. Странно все это. Съеденное, исчезнувшее время. По-моему такие как Курт берут на себя все говно этого мира. Блаженны правдолюбцы. Я вышла на улицу. После Рима такая серая реальность Таллинна. Ломбарды, секс шопы, подержанные товары, причалы, уходящие под воду, серый старый камень. Потрескавшаяся реальность. Пласт совка +нищета. Босх, уроды, большой тынн… Умирающая эпоха… «И на обломках самовластья напишут на заборах Х.Й»

Я дома. Двери дома открыты для меня… В любое время дня и ночи. Первый этаж – замечательный первый этаж в квартале маяков. Я вижу как капли оставляют концентрические круги в лужах, я вижу мокрый асфальт, машины. Все близко. Как будто я в собственном одноэтажном доме. По соседству со мной мастерская по изготовлению надгробий, памятников, плит. Живу я у гробовой доски, и до гробовой доски буду помнить тебя, мой любимый город детства. Буду помнить эту первую осень. Сегодня мне приснился Бог, Он коснулся моего сердца горячей волной. Конечно же по молитвам Богородицы. Сегодня Рождество Матери Бога, пречистой, пренепорочной. Еще в моей жизни появился Ницше, что-то есть в этой обнаженной ницшеанской правде, позабытое величие Человека… С утра я выносила мусор и нашла на помойке стулья, посуду и старые пластинки. Утром стулья. То что надо. Так как было просто не на чем сидеть.

Ее Величество Литература, Ее величество Музыка, ее величество Муза, главная муза – Память. Пан или пропал. All-in, причем всегда All-in. Великие и ужасные гении-хулиганы, живущие у гробовой доски, затворники, но не мизантропы, одиночки, но не одинокие, «по ту сторону добра и зла», хотя нет, постойте, я все-таки перебегу на сторону добра. Вот как раз забрезжил зеленым светофор.

Прибалтийская серая действительность. Как будто сидишь в кастрюле. Эффект кастрюли. Просыпаешься и не понимаешь – вечер за окном или утро. А теперь представьте себе, что это на последующие полгода. Ну нет, 3 месяца, до первого снега, до первых холодов… А что прикажете делать с этим? Уехать в деревню и ждать конца света, сидя в избушке у печки с молитвословом и псалмами, существуя в реальности «последних времен» или сбежать от зимы в Индию? Или… Не знаю, я остаюсь.. Да, пожалуй, что я остаюсь… По крайней мере до первого снега. А там видно будет. Ближе к людям, ближе к земле. «Я остаюсь чтобы жить».

А пока, ну а пока я все глубже, все быстрее с геометрической прогрессией и 3d ввинчиванием погружалась в расщелину. И уже вроде как стало казаться нормальным и привычным то, что после выныривания или задолго до того как я переехала в расщелину, показалось бы диким, чудовищным, чужим, скорее даже чужеродным. Это скопище навязчивых идей, монстров созданных моим воображением, растягивающих меня во все стороны. Отлепишь одну присоску, как тут же приклеивается другая.

Сегодня вечером у красного маяка было ветрено. Где-то внизу чувствовалось море. Его не было видно, но береговая линия подсвечивалась приплясывающими огоньками, как бы вторящими песне ветра. Старый маяк светил зеленым светом. Корабли не садились на мель, не врезались в камни, они вообще шли по заведенному курсу. Маяки – это как атавизмы старой исчезнувшей эпохи людей великанов. Сейчас они просто своим присутствием, своим светом сквозь тьму напоминают нам – людям – заблудшим кораблям 21 века, о верности пути. О том, что надо идти. О том, что свет прорубает тьму. О том, что когда-то маяки были жизненно необходимы…

Сегодня в окно первого этажа я увидела настоящую жизнь. Счастливый отец семейства забрал свою жену из роддома с маленьким новорожденным в переносной люльке. Она – разжиревшая и с цветами. Он – счастливый, от счастья даже немного потерявший голову, звонит своей маме, что-то кричит в трубку. Они заходят в подъезд, ребенка несут познакомиться с бабушкой, которая наверное еще более счастлива, чем родители. Трудно себе даже представить что они чувствуют. Иногда человеческая жизнь, человеческое счастье очень просто-составное. Она, жизнь, соткана из стандартных моментов, из ярких эпизодов, этаких вспышек, за пределами которых – серая пустота. Наверное, это и есть «мещанство»…, но так иногда хочется радоваться вот этим простым человеческим радостям. Сидеть за шумным столом, в новом платье, принимать поздравления друзей, знакомых, родственников. Щедро дарить всем улыбки и тепло. И только северный ветер в окно и быстрые скитальцы облака, да еще дуновение чего-то давно забытого и до боли знакомого, словно песня, нет-нет да и всколыхнет старую истину. Правду о маяках.

Искусство с белого листа

«Да уж, в имперстве….,» – скажете вы. Хотя, что вы знаете об имперстве…? Так вот, в империях все слишком серьезно. А здесь, в этом маленьком богом забытом государстве на стыке империй пытаются не имея основ опереться на пустоту. Пожалуй, чтобы начать разрушать, идти от сложного к простому, надо прежде понять сложное, т.е. иметь фундаментальную базу знаний, понятий, опыта. И эти маленькие дети без корней, сидящие в комнате с видеоинсталляцией и записывающие что-то в свои тетрадки. Боже, они ведь не видели античных статуй, икон, из чего они будут сотканы? Эти пробирочные дети, живущие на старых заброшенных заводах. Дети третьего мира, без корней, без сердца.

Стою я на выставке современного искусства в абсолютно белой комнате, освещенной флюорисцентными огнями и слушаю белый шум. Где-то там, за окном, как и прежде идет дождь, в какой-то из соседних комнат вещает бородатый чудак. О чем это он? И где я в этом во всем?

Когда я проснулась, стали зажигаться огни в окнах дома напротив. Солнце зашло, мой день начинался. Предчувствие неминуемого раскаяния, докопаться до сути, прогнать заползающие щупальца страха и отголоски пустоты. Вечность, как и прежде, вошла без стука, как входит хозяин в свой дом. Затишье перед штормом, говорят, надвигается шторм, мое бурление на грани безумия. Куда ты несешь меня, мой Летучий Голландец, мой призрак, мой потерявший управление утлый челнок? По каким полутонам джаза мы будем обходить опасные волны? Но главное, не заглядывать в болота, не смотреть в глаза сиренам, не делать выдох после вдоха. И – дел невпроворот. Да, хотелось бы дел невпроворот. Я под колпаком осени, под колпаком своего маленького безумия, и мне уже не так холодно, огонь горит в моих зрачках, ветер, теплый, густой вечер, деревья как и прежде лучшие друзья… Может быть собаки? Нет, только те, которые снятся по ночам. И главное, чтобы не было страха. Всеми правдами и неправдами прогнать этот страх… Уходи…

Ко мне заходит хозяин квартиры. «Моего единственного сына убили… Я хочу, чтобы меня признали потерпевшим…, чтобы государство выплачивало мне компенсацию. Я ведь инвалид, а мой сын мог бы быть мне единственным кормильцем», – говорит он.

А бывает наоборот – старых больных родителей упекают в дом престарелых и еще при жизни продают их старый дом и впопыхах второпях все нажитое выносится на помойку. И эти люди мои друзья.. И я помогаю им избавляться от старого хлама их родителей, засунутых в дом престарелых, и по ходу забираю что-то нужное себе. Быстрые деньги, скорая смерть, счастливая старость… Жестокая правда жизни. И долго ли проживут те люди, которые упекли своих стариков в дом престарелых и как поведут себя с ними их дети? И кто я в этом во всем? Соучастница, сторонний наблюдатель, главный герой, потерпевшая, вечная мученица, Дон Кихот или Жанна Д’Арк? Но я знаю твердо, и пусть правда, как и прежде, режет глаза, я знаю, что надвигается шторм. Так сказали по радио. А еще, вроде как не так уж и холодно, черт возьми…

Как я 2 дня подряд проспала автобус или хороший-плохой человек…

Два дня подряд я просыпала автобус, который должен был везти меня в сторону Москвы. С какой-то ослиной упертостью я пыталась уехать, хотя чувствовала, что никуда не уеду и не вполне скорее всего понимала зачем мне вообще туда ехать, поэтому не знала, радоваться или печалиться мне по этому поводу. В те дни, в которые я должна была уехать в Москву, в итоге произошло много всего интересного. Я читала стихи на бывшем советском заводе перед маленькой аудиторией, большая часть которой не понимала мой родной язык, те русский. Потом я поднажралась, тк до завода мы встретились с подругой и пили за ее прошедший ДР, стоя у маленького прудика, в который я когда-то, пару десятилетий назад, швырнула щенка боксера, чтобы научить его плавать, а потом уже взрослого, старого, больного, оставила на произвол судьбы, и он умер от тоски и от боли. Подруга эта была русалкой речных заводей с абсентовых картин Мухи и на тот момент была влюблена в актера провинциального театра и местного ловеласа, не гнушаясь в то же время ухаживаниями и подарками нескольких поклонников. Хотя иногда она напоминала византийских красавиц. Огромные глаза, вьющиеся волосы, высокая и искрящаяся, но с какой-то родовой болячкой в душе.

После чтения стихов я заблудилась в коридорах пустого старого завода. Меня нашли и вывели. Из правды, из важного: произошла любопытная встреча. Опять-таки неподалеку от пруда, где я жестоко учила щенка боксера плавать, и где мы пили МАСИ с подругой, обсуждая влияние Ницше на наши судьбы, и постоянное присутствие божественного несмотря на любовь к Ницше. И где от нас за версту попахивало феминизмом. А так вот, из важного. Иду я, это было за пару дней до чтения стихов, за пару дней до распития МАСИ и за несколько дней до одного из дней когда я должна была уехать. Так вот, иду я вдоль стены старого города, это довольно высоко, такая узкая тропинка, ведущая к длинному Герману от одной из смотровых площадок. Иду, а навстречу мне женщина, внешне похожая на офисную работницу, с сумками, как будто отоварилась после работы. Пахнет от нее вкусно, блестят в темноте сапоги, идет мне навстречу и быстро что-то говорит на эстонском, я сразу же перехожу на английский, и вот, оказывается, она боится идти по этой тропинке, и спрашивает меня не опасно ли это. «Ну если у вас не очень высокие каблуки, – то не опасно…» «Дело не в каблуках. 2 года назад здесь зарезали женщину, маньяка нашли только год спустя…». „А так маньяки обычно не приходить убивать на то же самое место“» – говорю я полу в шутку – полувсерьез. «И потом- не надо думать о плохом..» А еще не надо смотреть телевизор, читать газеты, и т. д. и забивать себе голову всяким хламом… Так вот, женщина, которая оказалась эстонка, одногодка со мной, садится мне на хвост, и мы идем вместе по тропинке, а потом еще поднимаемся к Линде, на мою любимую горку. Желтые листья, у меня в руках каштаны. Я чувствую, что что-то важное сейчас происходит, что мне надо ей помочь. А еще видимо я патологически не смахиваю на маньячку, или немного смахивает она… «Я уже год без работы. Живу на накопленное. (вериться с трудом, ну да ладно), знаю 4 языка. Может мне уехать? Или остаться… Я даже подуваю о самоубийстве, но нет, я так люблю свою страну…» «Даже не подпускайте этих мыслей..» Все, начинается, пациент – психотерапевт. Я дарю ей каштаны. Она так благодарна как будто я дарю ей что-то ценное. Она провожает меня до остановки. Мы обмениваемся телефонами и именами. Не знаю, увидимся ли мы еще, но знаю, что то, что случилось, было нужно кому-то. По крайней мере ей. Или мне. И потом, хочется верить, что я спасла ее от самоубийства. Хочется верить, что у нее все будет хорошо.

Потом – подготовка к отъезду вечер второй. Опять собираю чемодан, звоню подруге, говорю «давай выпьем за мой отъезд», а у нее кот умер. И она только вот с похорон, и грустная. Закапывала его. Опять напиваемся, просыпаю автобус номер два. В общем, ни в какую Москву я не еду. «Я остаюсь», трам-пам-пам.

Сутки спустя я пришла домой в 5 утра после бурной ночи, проведенной в компании малознакомых людей, в странных местах, куда бы я сама никогда не зашла. В 5 утра в подъезде была открыта настежь дверь, а на лестничной клетке, особенно в районе моей двери и коврика все было буквально залито кровью, забрызгано. И стоял невыносимый запах свежей крови. Я была навеселе. Ко мне подошел мужчина в резиновых перчатках, наверное врач или криминалист. «Вы знали этих людей?». «Нет, я здесь живу недавно…» Он посоветовал не прикасаться к крови, «это же кровь, вы понимаете…». Странно, но меня волновала больше чистота двери и собственная репутация, мне было наплевать на тех, кто пострадал. Я даже ничего не спросила. Я вошла в свою квартиру, закрыла дверь, выспалась, а когда встала, то кровь уже убрали, но запах оставался, невыносимый запах уже немного застарелой крови, похожий на подтухшее мясо. Я выбросила коврик на помойку, приняла ванну, а когда, ближе к вечеру вышло закатное солнце из-за тяжелых сине-серых облаков, то оседлала велосипед, и….. Листья заиграли красками осени, сырой холодный ветер в лицо, пахучий. Стремглав несусь с горы сквозь ворох мокрой желтизны, и солнце светит незнакомо, так ясно, так особо. Прозрачность как правда, и вот, хорошие-плохие, неважно, кто мы, важно, что вот сейчас прекрасное мгновение, и это все, что у нас есть.

Дерущиеся музы

Солнце выплескивалось щедро и неосторожно – разбрызгивало краски по листьям осени, суровое балтийское небо конца октября цвета свинца как нельзя лучше контрастировало с яркими желто-оранжево-красными листьями. Иногда подсвеченные солнцем белые птицы как будто с других берегов появлялись на фоне свинцового неба – как вспышка, как момент истины. Мне ничего не оставалось как смотреть в окно и удивляться этой красоте, гулять, жадно глотая осенний воздух. И наверное – это то, что мне нужно. Статус – безработная, я отправила стихи на конкурс, – до сих пор не знаю хорошие они или плохие, мои стихи. Вердикт пока не вынесен. Пока не вынесен мне приговор. Все как будто зависло в осени, все как будто проторило ей дорогу, – чтобы ничего больше не мешало. Даже музыка – моя извечная страсть, моя мозоль, мое тн предназначение, связанное с волей покойной матери – музыка и та отвернулась от меня. Нигде не нужны таперы, а инструменты никто не настраивает. До сих пор не могу понять дружат ли музы музыки и литературы. Но точно, что за всем этим кто-то стоит. Это дядька с седой бородой, а еще за этим стоит память. И непременно, во всем этом – самая прекрасная осень моей жизни, для которой расчищена дорога. Странно, эта осень совсем не грустная. Она похожа по темпераменту на жаркий южный полдень. Я медленно превращаюсь в ребенка улиц. Да, не так давно я шутила, что моя профессия – бродяга. Наверное так и есть. Ну вот, все, осень зовет, манит, ждет меня за окном, я откланиваюсь и иду танцевать.

Странно, как вдруг меня настигла безработица. Это когда в общем-то ты не против любой работы, но на все высланные резюме, письма – ноль эмоций, без ответа. Да, должно быть трудно объяснить обычному человеку почему после 7 лет работы в корпорациях – на платном телевидении, в нефтяной компании, в сфере финансов – почему вдруг фриланс, тчк, пробелы, и вот – с таким багажом за спиной согласна на любую работу… Все в наше время хотят подогнать под шаблон, всему хотят дать имена, никакой романтики в чистом виде, никакой импровизации. Если человек идет куда-то один с рюкзаком, спит на пляжах, работает в монастырях, ночует в гамаках и хижинах, – то обязательно надо выложить фото, выдать себя за героя, быть кем-то для кого-то. Боже, как это все мелко и ничтожно. Быть просто с Богом за одно, с дорогой – ни для кого-то, для того чтобы стать лучше, чище, мудрее, тоньше, сильнее. Ну может быть, в крайнем случае быть ходячим манифестом, этаким творцом свободного пространства вокруг себя. Если уходишь из корпораций во фриланс – то это «ааа, вы дауншифтер», если плаваешь с маской с рыбками – то это снорклинг, если с рюкзаком за спиной бредешь по дороге – бэкпекер, прогулка по джунглям – это оказывается трекинг. Нет больше героев. Мы живем во времена мрачного пи-ара, самовыпячивания, виртуального лже-величия. Где вы бродячие музыканты, сумасброды, авантюристы? Да, я всегда не дружила с куревом и алкоголем, да, я всегда хотела быть кем-то другим, родившись поэтом и музыкантом вдруг стала гнить в этих паршивых корпорациях – все ради папы. Потом он умер – умирал долго, тяжело, впервые пожалуй мне не больно об этом писать. Рана затянулась. Потребовалось столько исхоженных дорог, столько ночей под незнакомыми звездами, столько галлонов вина, столько молчания и слез. Столько одиночества. Да, я могу сказать, – я заслужила свое счастье. Вот сейчас здесь под этим осенним серым небом, безработная бродяга со сдаваемой в аренду квартирой в Москве, никого рядом, чистый горизонт. Лучи солнца сквозь тучи были сегодня просто монументальны. Город лежал как на ладони, подсвеченный закатом, ободки серых облаков и эти божественные лучи. Невозможно оторвать глаз от такой красоты. А еще уцененное македонское вино, на обратной стороне бутылки написано про сульфиты, а после первого глотка понимаешь, что похмелье гарантировано. И где-то в воздухе витает любовь. Я почти ловлю ее за краешек платья. Она во всем. И есть несколько людей, которым она также нужна, как и мне. Этой осенью. В этом городе.

Скользящие лебеди вышли из берегов, гуляют вдоль трассы в поисках еды, а город поглощен серой мглой. Заретушированные башни, невнятное содержание, скользкие прогулки по лезвию ножа. Незавершенные – неначатые, зависшие в воздухе притяжения. Твердолобая упертость упавших сумерек и чьей-то не-любви. И во всем этом прорисовывается что-то такое ускользающее, до боли знакомое, прожитое, пережитое, увязнувшее в вечном ноябрьском межсезонье и давно забытом сне, в котором мы с тобой были вместе. Как же давно это было. Всегда ведь есть только одна любовь, все остальные повторяют ту, самую горькую, самую сладкую, почти первую. Почти навсегда. Главное досчитать до ста, каждая последующая сотня повторяет предыдущую. А теперь я смотрю вперед, прорубаю путь сквозь лед, раздуваю мглу и пепел. Придаю очерченность пути. Я двигаюсь вперед. Впереди гололед, пункты, причалы, опять корабли. Журчанье реки, устремленной к началу. Пожатие руки на прощанье. «Не бойся, смотри, не беги, иди. Спокойно иди к маяку.» Стою одна, у маяка, руки как крылья. Мы одни. Он светит. Сквозь тьму. Всегда.

Всегда хочется спасти умирающие ростки, вдохнуть жизнь в сонную ящерку, в замерзающую птичку, подать руку тому, у кого нет надежды. Влить радость в того, кто разучился радоваться, заставить поверить того, кто боится верить и смотрит в пол. Птичку жалко.

Да, это город птиц. Но не ангелов. Здесь довольно низко, далеко от горнего Иерусалима. Эти пустотные низины настраивают на физическую активность, совершенствование тела, потребительство и бытовую культуру. Здесь попахивает протестантскими ценностями труда и социального блага, Бог где-то далеко. А русская душа без Бога деградирует и гибнет, поэтому так много русских здесь за чертой, вне социума, протест, который приводит к гибели и саморазрушению.