Читать книгу Винтаж и рисунки на тему любви. «Ты так хотел, как я боялась. Интим. Безвиз. Ревю», «Сварщик и сольфеджио. Эротическая драма с элементами продакт-плейсмента» - Виолетта Лосева - Страница 9

Виктор стоял на выходе из метро и, сжимая в руках стебелек темно-пурпурной розы, ждал Анжелу. Место, безусловно, было опасным с точки зрения «видимости и узнавания». Но в данную минуту Виктора это волновало меньше всего.

Анжела заметила его издалека и ускорила шаг. Почти побежала. Виктор тоже торопливо пошел ей навстречу, и они, глядя друг на друга через головы прохожих, прорывались сквозь толпу.

Встретились.

Виктор протянул ей обе руки, и когда Анжела посмотрела ему в глаза, он понял, что все муки и переживания последних дней, не стоят одной такой минуты.

– Почему ты так долго не звонил? – спросила Анжела, жалобно глядя на него и, в то же время, обволакивая, поглощая его своим взглядом.

Виктор тоже смотрел на нее. Он не мог вслух сказать, что за несколько последних дней, он много раз бросал ее, расставался навсегда, что сегодня он позвонил ей, скорее, из интереса – проверить себя.

И вот – проверил.

Оказывается, ничего не забыто и не изжито. Ему все также мучительно хочется быть с ней. Все также хочется сжимать ее в объятиях, обладать ею, слушать ее – одним словом, жить…

– Посидим где-нибудь? – спросил он, увлекая Анжелу за собой, подальше от толпы.

– Да, конечно, – кивнула она, опять заглядывая ему в лицо.

Они сидели за белым столиком в летнем кафе и смотрели друг на друга. Виктор понимал, что любит ее по-прежнему. Даже сильнее. Но если раньше, общаясь с любовницей, он не думал о будущем, рассчитывая, что, так или иначе, все как-то утрясется и будет хорошо, то теперь он мучительно-остро видел, что впереди ничего нет. Не будет даже постельных встреч у нее дома. Из-за скандала с отцом, из-за Лены, из-за Леночки и Жени, из-за всех этих нитей, которые накрепко связывают их с миром, к которому они не хотели принадлежать. «Мы создадим свой мир. Только ты и я», – сказала когда-то Анжела. Как оказалось, те, старые миры, не хотели их отпускать. Виктор отчетливо понимал, что у него уже есть свой мир, но Анжела ему не принадлежит, этому миру.

– Как у тебя дома дела? – тихо спросил он.

– Плохо, – прошептала она.

– Отец?

– Да.

– Кто ему сказал?

– Вроде бы соседи.

– Так что ему сказали? В чем дело?

– Ему сказали, что, когда я одна дома, ко мне постоянно приходит мужчина и остается допоздна.

– Что ты ему ответила?

– Лучше бы я ничего не отвечала. Молчала бы – было бы лучше, – Анжела посмотрела куда-то в сторону.

– Эй, послушай, не вздумай плакать, – Виктор повернул к себе ее лицо, – Я никому не дам тебя обижать.

Анжела вздохнула.

– Если бы я промолчала, он, наверное, поворчал бы и успокоился. А я, конечно, не сдержалась, начала доказывать, что у меня могут быть свои дела. А у него – сердце. Он выпил какие-то капли и стал кричать на меня. Ты бы слышал, как он меня называл!

Виктор взял руками ее лицо, поцеловал.

– Бедная моя, девочка.

– Но это было самое лучшее, что могло случиться. Я повернулась, ушла в свою комнату и закрылась. На ключ… Я люблю тебя…

О, эти грустные импульсы счастья, которые переполнили его сердце… Ее глаза говорили без слов.

Виктор сильно сжал ее руки. С языка готовы были слететь какие-то обнадеживающие слова, но говорить вслух какие-то банальные фразы ему не хотелось А утешить ее было нечем. Что он мог ей пообещать? Номер в гостинице? Уикенд за городом? Новую сумочку?

– Витя, послушай, – Анжела вытерла слезы, я, когда шла к тебе сегодня, хотела, чтобы мы перестали мучать друг друга. А увидела тебя – и все… Лучше уж мучиться, чем совсем не видеть.

«Надолго ли нас хватит, – подумал Виктор, но ради какого долга, ради каких обязанностей можно оттолкнуть от себя человека, любящее тебя существо, которое ты приручил, воспитал по своему вкусу, которое дорого тебе так же, как дороги дети и жена?»

– Как твоя дочка себя чувствует? – спросила Анжела.

– Спасибо. Уже хорошо.

– Ты устал?

– Немного.

– Ты проводишь меня?

– Конечно!

– Только не до подъезда, хорошо?

– Как скажешь.

– Ты не обиделся?

– Ну что ты? Я хочу, чтобы тебе было легче. Как ты скажешь, так и сделаю.

Анжела покачала головой.

Она принадлежала к числу женщин, которым нужно было говорить: «Сделай так и так, и не спорь». А Виктор всегда давал ей право иметь свое мнение, когда она его не имела, право решать, – когда решение было за ним. Хотел разделить ответственность?

Он давал ей право поступать по своему усмотрению, когда решения не было. Но он ей нужен был именно таким – все его слабости и недостатки были ей тем ближе, чем глубже она их понимала.

– Ты позвонишь мне завтра? – спросил Виктор, когда они прощались на трамвайной остановке.

– Хорошо. Да. Обязательно.

– Я буду ждать.

«А что, собственно говоря, ждать? Встретиться и ходить по улицам? Надо срочно что-то придумывать. Мы же не школьники, – думал Виктор, шагая домой по темным улицам. Неутоленное желание отзывалось в нем мучительной тупой болью. К физическому дискомфорту прибавлялась боль моральная. Все было плохо.

Лена обняла его на пороге, ища губы.

– Извини, мне что-то плохо, – Виктор разжал ее руки и прошел в ванную. Лена спокойно пожала плечами. Нечасто Виктор отвергал ее заигрывания, но она знала, что, со временем, острота чувств проходит. Наверное, пришло и их время. Грустно…

Лена прошла на кухню разогреть ужин, а Виктор в это время смотрел на льющуюся воду и, в очередной раз, принимал решение. «Я сам выпутаюсь из этого клубка».

В это время на другом конце города удивительно красивая женщина сидела за столом на кухне и смотрела в одну точку. Одна за другой сигареты сминались в пепельнице, и дым от них рассеивался вокруг, образуя стойкий душный запах. Ира хотела забыться. Рядом на столе стояла откупоренная бутылка вина и бокал. С одной мыслью «куда я качусь», она наливала вино и пила маленькими глотками, с каждым глотком надеясь, что вот сейчас, сейчас, стресс, наконец, отпустит, напряжение улетучится и какая-нибудь спасительная мысль придет в голову.

Она хотела напиться до беспамятства, но сладковатое вино, только туманило взгляд, заставляло дрожать руки, а мозг работал ясно и четко. Ни одного желания или намерения, которые помогли бы ей встряхнуться и сбросить с себя окутавшее ее оцепенение, не приходило.

Ира курила, втягивая в себя едкий дым, и с каждой затяжкой надеялась, что вот сейчас, после этого вздоха, наконец, придет расслабление – ноги станут ватными, голова поплывет куда-то, и все мучительные мысли, стучащие в висках, улетучатся, и, наконец, придет одно спасительное решение, которое поможет не вслух, напоказ, а внутри себя, сказать: «А пошли вы все подальше… Все еще будет нормально…»

Но напряжение не спадало. То одна, то другая обида или унижение последних дней всплывали в голове и снова тупой болью долбили мозг, который, если давление ослабевало на мгновение, услужливо-предательски подсказывал: «А еще вот это… Ты забыла?». И снова все обрушивалось не нее и некуда было деться от себя.

Она никогда никому не жаловалась и ненавидела, когда ее жалели или даже сочувствовали. Потребность делиться с кем-то своими волнениями или неприятностями, давно уже покинула ее, оставив после себя осознание одного: чужим нет дела до твоей боли, а родным она болит вдвойне. А это значит, что никому нельзя говорить о своей боли. Первым – потому что, в лучшем случае, услышишь в ответ равнодушное «да, понимаю тебя». А вторым – потому что самой потом станет еще хуже от осознания того, что близкий человек думает о тебе и мучается вместе с тобой.

Одним твои неприятности покажутся мелкими и незначительными, другие сразу же попытаются найти виноватого, третьи будут причитать «ах, акая же ты несчастная», и это было еще хуже, чем осознание чьей-то вины или равнодушие.

Когда Ира выходила замуж, кто-то из родственниц сказал, глядя на жениха, который часназад стал ее мужем: «Не знаю, будешь ли ты с ним счастлива, но несчастна ты с ним не будешь!»

Так и получилось. А кто сказал «ты не несчастная, ты – несчастливая»?. Хотя… Что такое счастье для женщины? Семья? Дети? Работа? Муж? И как может быть счастливой женщина, если самой природой в ней заложено быть не всегда счастливой и вечно стоять перед выбором? Ведь возраст от 20 до 30 лет, самый плодотворный для карьеры, когда она уже и умна достаточно и не совсем неопытна, этот же возраст является лучшим для деторождения – сам Бог сотворил ее такой – мятущейся, терзающей себя.

Домашние хозяйки, сотворившие себе кумира из мужа, только потому, что он кормит ее и детей, или деловые женщины, презирающие борщи и пропускающие первый зуб своего ребенка… Кто из них может быть счастлив?

Но мысль о том, что у всех жизнь не лучше, а у некоторых даже хуже, – не утешала.

«Я должна взять себя в руки, – говорила Ира себе, чувствуя, что слезы катятся по щекам, – Я переборю себя. Я стану на ноги. Я докажу себе, что у меня все будет хорошо. Господи, я все перенесу! Помоги мне сделать счастливыми людей, которых я люблю. Господи, дай мне мужчину, который любил бы нас и мог хорошо обеспечить! Прости меня, Господи!»

Слезы текли у нее по щекам, а сигаретный дым се гуще и гуще наполнял маленькую кухню, все меньше и меньше оставалось вина, на которое она возлагала такие надежды, все тяжелее и тяжелее становились руки, сжимающие сигарету… А облегчение все не приходило.

«Слишком легко тебе живется, милая, – подумала она о себе. Ты стремилась к свободе – вот она, держи, ты ее получила. Никто не виноват, что ты теперь не знаешь, что с ней делать. Пожалуйста, иди на все четыре стороны, ты не связана, никому не надо отчитываться – делай, что хочешь. Никто не стоит над тобой и не связывает, если уж не чувствами, от которых не избавиться, то долгами…

Ты победила. Собственно говоря, это и не было борьбой: мужу с первого дня нужно было одно – чтобы его оставили в покое, и он не понимал, когда от него что-то требовали или просто ждали.

Ты всем доказала, что можешь быть самостоятельной и тебе не нужны советы. Ты можешь себе позволить жить по принципу, который объясняет все твои поступки: «Умные и так поймут, а перед дураками, тем более, не имеет смысла раскланиваться…»

Ты боролась за право никому ничего не объяснять и принимать решения – вот оно, твое право, как флаг у тебя в руках. Только вырвавшись вперед с этим флагом, ты и не заметила, что уже давно тебя никто ни о чем не спрашивает и ничего тебе не запрещает.

Кухня погрузилась в сумерки. Дождь кончился, и небо, очищаясь от облаков, темнело спокойно и мирно.

Женщина хотела, чтобы весь мир – и за окном в том числе – соответствовал ее настроению. Еще одно женское заблуждение – пусть будет дождь и град, и снег, и слякоть. Но сумерки опускались на омытую дождем землю и предвещали, что завтрашний день будет погожим.

Восемь лет было вычеркнуто из жизни. Восемь лет она пыталась объяснить этому безразличному человеку, этому самовлюбленному меланхолику, этому бессовестному… она уже даже не знала – кому… Посмотри, у тебя есть семья, у тебя есть сын. Поверни голову, посмотри – мы рядом. Опомнись, мы рядом с тобой!

Потом скандалы и слезы закончились, и на смену им пришло безразличие. Хочешь после работы встречаться с друзьями? Встречайся. Хочешь проводить время на даче без нас? Проводи. Хочешь принести домой работу и сидеть за столом всю ночь? Пожалуйста! Это нормально, когда наш сын живет у моих родителей, а я мотаюсь туда-сюда? Нормально?

Сначала она делала над собой усилие, чтобы не замечать всего этого. Муж воспринял это как неудачный воспитательный маневр, и не пришел со словами «я все понял, давай начнем с начала…» Не пришел.

Потом делать над собой усилие вошло в привычку, и уже не воспринималось как насилие над собой – ей действительно стало все равно.

Это принесло облегчение, но ненадолго.

Ты освободилась от своих чувств: и любви, и ненависти, и жалости, и презрения, и связана ты с ним только записью в паспорте, да и та никому не мешает. Ты свободна!

Но почему же тебе так плохо, если ты получила то, к чему стремилась? И когда же придет настоящее освобождение?

Ира вылила в бокал остатки вина и посмотрела на две оставшиеся сигареты. Еще несколько глотков, еще несколько затяжек, и останется надеяться только на себя.

Ира зашла в комнату и начала стелить постель. Она знала, что не уснет, и делала все машинально, думая при этом: «А зачем вообще ее стелить? Можно лечь прямо на покрывало, накрыться пледом… Все равно не уснешь…»

Потом она вернулась на кухню, поморщилась от запаха сигарет, который, казалось пропитал собой, казалось, даже посуду и мебель, и стала варить кофе. В голове пронеслась слабоутешительная мыслишка: «А как живут те, у кого те же мысли и чувства, что и у меня, да еще, например, двое или трое детей, которых сейчас еще нужно было бы накормить, искупать, уложить спать, вымыть посуду, постирать, прибрать квартиру, валясь с ног от всего этого, лечь в постель и отдаться мужу?»

Ира окинула взглядом запущенную кухню, грязную посуду, покрытую пеплом от сигарет, пыльный подоконник. Она взялась за тряпку, но тут же отложила ее – сил прибираться все равно не было.

«Ничего, ничего, – уговаривала она себя, – скоро все станет на свои места. Так не может продолжаться вечно. Что-то изменится. Появится что-то или кто-то, и мои мозги повернутся в другую сторону. И уже не так страшно будет идти домой после работы в пустую квартиру, чтобы в очередной раз включить телевизор и тупо подряд смотреть все программы, и ждать неизвестно чьего звонка или неизвестно чьего прихода, пока не закончатся все программы и не нужно будет, делая над собой усилие, идти спать одной, зная, что час или два будешь ворочаться с боку на бок в ожидании, когда же придет спасительный сон… Так где же все-таки Марина?»